Вы-то небось уже догадались, что моя квартира – слепок с давнишней Полининой. И ждете с нетерпением ее нового появления на моем горизонте. А я совершенно не ждал. И даже не узнал ее голос в телефонной трубке, когда, уже в новом тысячелетии, раздался этот звонок. Ее, впрочем, это не удивило – она на такое узнавание и не рассчитывала, о чем сразу и заявила.
– Добрый день, Евгения будьте добры.
– Это я.
– Женечка, привет. Ты меня не узнаешь, и думать нечего. Меня зовут Полина Быстрицкая, мы с тобой в школе вместе учились, вспомнил?
Тут я конечно, вспомнил, и, надо сказать, страшно обрадовался. Привет-привет, как жизнь, неплохо бы встретиться через столько-то лет...
– Надо, конечно. Я за тем и звоню. Вот, вернулась в родные палестины, мы тут с Танькой пересеклись, на тебя бы тоже с удовольствием посмотрели. Давай договариваться.
Встретились мы втроем через пару дней. Татьяна почти не изменилась, даже стала интересней с тех пор, как я ее видел последний раз, а Полина... Пушинкой она, пожалуй, уже не была. И длинноногой блондинкой, наверное, тоже. Взрослая баба, классно подстрижена, дорого одета – но ничего сверхъестественного. А через десять минут все это стало совершенно неважно. Мне давно ни с кем не было так легко и интересно трепаться.
Ей, совершенно чужому человеку, которого не видал больше десяти лет, да еще в Танькином присутствии, я как-то незаметно, под рюмку, рассказал о своих напрягах на работе, о разборках с конкурентами, о ссорах с бывшей женой, о дуре-любовнице, о тоске по сыну, о здоровье родителей, не помню, о чем еще – и она слушала, не просто внимательно, а как-то замечательно слушала, и все понимала, и я чувствовал себя одновременно героем-любовником на коне и маленьким мальчиком под маминой рукой.
Расставаясь, я записал все ее телефоны – домашний и мобильный, и обещал позвонить. И позвонил – в тот же вечер, якобы спросить, как она добралась. И мы проговорили в ночи – был второй час ночи – еще минут сорок.
И я еще не раз звонил ей, и заходил к ней, и мы... Это были странные, очень необычные, по нашим-то временам, отношения. «Наш противоестественный союз», – шутила сама Полина. Во-первых, сразу скажу – никакой койки там и близко не было. Мы куда-то выбирались, реже вдвоем, чаще втроем, с Татьяной. Ее роли во всем этом я так и не понимал, но общаться было забавно. Впрочем, обычно мы сидели у Полины – она не любила ни баров, ни ночных клубов, ни кабаков.
– Глупости все эти ваши забегаловки, – говорила она, морща нос. – Готовлю я вкуснее, стоит это дешевле, поесть можно в тишине и ногами перед мордой никто не трясет. Кроме того, у себя дома я захотела, выгнала вас, и пошла спать. Я по ночам спать люблю, а не шляться по злачным местам.
Там было двое детей, уже довольно взрослых – сын лет шестнадцати и дочь, чуть помладше. Они иногда появлялись, присаживались к столу, что-то съедали и исчезали в глубине квартиры по своим делам. Мужа не наблюдалось, спрашивать напрямую у Полины я не решался, а от Таньки ничего определенного добиться не удалось.
Зайти к Полине можно было практически в любое время дня – и вечером, и с утра. Она жила теперь не в том, родительском, а в новом доме, попроще, но все равно удобно расположенном – дорога туда от моей работы занимала минут пятнадцать. Мне случалось, проезжая мимо по делам, заскакивать к ней часов в двенадцать утра – на чашку кофе. Чем она занималась – было для меня загадкой, но деньги в доме явно были – судя по тому, что стояло на столе, и что было одето на Полине и детях, и машина у нее была не из дешевых, а компьютер, занимающий вместе с прибамбасами два письменных стола, стоил небольшое состояние. С другой стороны, квартира явно требовала ремонта – не то что европейского, но хоть обои поменять... Дверцы шкафов не закрывались, краны текли. Полина, казалось, всего этого просто не видит. Я спросил как-то у нее об источниках дохода, скорее в шутку, и нарвался на шутливую же, но суровую в своей основе отповедь.
– Не будучи резидентом, дорогой, я даже с налоговым инспектором избегаю бесед на эти темы.
Я сначала не понял.
– Каким резидентом? Ты что, шпионишь, что ли, помаленьку?
– И это, конечно, случается в моей бурной жизни, но в данном конкретном случае «не резидент» означает, что я не плачу тут налогов, поскольку не являюсь постоянным жителем этой замечательной страны. Кстати, именно поэтому меня и не волнует состояние здешней сантехники.
Тут я немного сложил концы с концами. Действительно, Полина много лет прожила за границей, у нее там, наверное, и работа была, и гражданство какое-нибудь. А если учесть, какой институт она закончила, как у нее мозги работали, и какой компьютер стоял на столе, вопрос сам собой как-то поотпал. Но это все, повторяю, были мои чистой воды домыслы, потому что при всех наших частых и откровенных беседах Полина о себе рассказывала не больше, чем в восьмом классе. А обо мне она, наверное, знала все лучше, чем я сам о себе понимал. Иногда бывало, сидим мы с ней вечером, она с ногами на диване, – на кухне стоял здоровенный старый диван – чай, коньяк какой-нибудь для меня, уютно все, по-домашнему... и вдруг Полина, ни с того ни с сего, задумчиво так протянет:
– А знаешь, Жека, этот-то твой – и какого-нибудь сотрудника моего назовет, про которого я, может, неделю назад ненароком обмолвился – он ведь, пожалуй, и конкурентов твоих пасет втихаря...
– Как, да с чего, да не выдумывай, – это я ей.
– А вот смотри, – и обозначит схемку – фантастика. А потом вдумаешься – работает. А потом утром сотрудника на ковер – колется. А как догадалась – нипочем не расскажет.
Я от нее с ума сходил. Крыша ехала. Не только от догадок ее. Ума-то я в ней как раз скорее побаивался. Все это было похоже на гипноз – как, бывает, смотришь на хищного зверя в клетке, красивый, не оторвешься, и понимаешь, что опасный, гад, и все равно загляденье. Так и с Полиной. Я понимал, что мне с ней – не жизнь, что она меня может сделать, как мальчика, хотя не понимал, в чем, что мы разные абсолютно, и говорим-то почти на разных языках – тут и ловить нечего, бежать, пока цел, жениться на Таньке и жить спокойно. А вот нет – Полина возьмет гитару, переберет лениво струну, хрипловатым, протяжным голосом начнет полушепотом:
И я уже никакой. Песня длинная и непонятная – половины слов не разберешь. Спросишь потом:
– Полин, это что? – Она только фыркнет:
– Это Бродский, деревня. – Что хочешь, то и думай. И не то, чтоб я человека на место поставить не мог, среди знакомых я сам за интеллектуала косил, но тут... На нее никакие мои приемы не действовали. Только, бывает, подумаешь – ага, осеклась – а она смеется, и не поймаешь. Я пробовал как-то голос повышать – по телефону дело было, о чем-то мы договориться не могли, только прикрикнул – а в трубке гудки короткие. Перезвонил – а там автоответчик. Потом неделю поймать ее не мог, а потом – сама позвонила, как не было ничего.
С одной стороны, мне хотелось добиться какой-то ясности, а с другой... Есть и есть, и не трогать бы ничего, не вспугнуть. Я как-то пытался давать ей деньги, дарить дорогие подарки... Не чтобы там что-то, но как-то привязать ее, приручить. Все бабы любят подарки, да и от денег, если изящно ввернуть, мало кто отказывается. Про эпизод с деньгами я даже вспоминать не хочу, но и подарков она не брала. Я, честное слово, старался. Шуба, тряпки, золото... Полина каждый раз примеряла, смеялась и отдавала обратно, говоря, что ей не подходит.
– Ну ты подумай сам, Женечка, ну куда я повешу эту твою голду в два фингера? Она, конечно, дивной красоты, но у меня остеохондроз, шея не выдержит. А в этом платье мне, того гляди, придется действительно переться с тобой на какой-нибудь дурацкий стриптиз. Спасибо, милый, но впредь позволь мне выбирать внешнюю атрибутику самостоятельно.