После этого я вышел в отставку и вскоре поступил на частный завод /…/. /…/ в конце 1881 г. мне был объявлен приговор, в силу которого я был отдан под гласный надзор полиции на 2 года, с запрещением проживать в местах усиленной охраны. Пришлось расстаться и с Петербургом, и со всеми друзьями. /…/
В конце февраля или начале марта 1882 г. я был вновь арестован и препровожден в Петербург».[989] Далее следствие и суд в декабре 1882 по делу о заговоре в равелине, каторга до 1886 года и поселение в Сибири до 1902.
Дегаев — общеизвестный предатель и провокатор. Однако одни относят время его начала сотрудничества с полицией к началу 1883 года, другие — к концу 1882, а Л.Г. Дейч — даже к концу 1881 или началу 1882 года.[990] Никто никогда не связывал этого дебюта с арестом Дегаева в апреле 1881 — понятно, почему: вплоть до весны 1882 года в революционном мире не происходило никаких неприятностей, которые хоть как-то можно было бы связать с именем Дегаева.
Пераллельно с этим никто и не связывал трагедию, случившуюся в Алексеевском равелине, с тем же Дегаевым. Считается, что вся деятельность Нечаева была разоблачена в результате доноса, сделанного его соседом по заключению Мирским. Произошло это в ноябре 1881. После этого год следствия, аресты среди солдат равелина и, наконец, упомянутый суд в декабре 1882. К этому моменту не было в живых ни Ширяева — умер еще летом 1881, ни Нечаева — умер 21 ноября 1882 года.
Вернемся теперь к апрелю 1881. Арест Дегаева (по какой бы причине он ни произошел) грозил в это время Дегаеву страшными карами. Пятеро «первомартовцев» было только что повешено, другим грозило не меньшее. Действительно, в 1882 году был казнен Суханов — коллега Дегаева и по работе в подкопе, и по офицерскому заговору. Поэтому ясно, что рассуждая о Дегаеве, который пусть и неизвестно когда, но оказался способен на предательство, можно не сомневаться, что мотивы предать были у него и в 1881 году, но тогда он этого якобы не сделал.
Отчасти последнее верно: он действительно не стал рассказывать тогда об офицерском заговоре — и тоже понятно почему: такая вещь точно уж в тогдашней ситуации грозила жутчайшими карами, и вполне можно было загреметь вслед за предателем Рысаковым, которого не спасло никакое предательство. Поэтому и этот арест Дегаева, известный и его современникам, только усилил доверие к нему: все чисто, он никого не выдал! И Дегаев, остававшийся после ареста как бы не у дел, вновь с начала 1882 года ринулся в самую гущу революционной борьбы и был облечен самым высоким доверием товарищей — что и привело народовольцев практически к полному истреблению.
Начало же, однако, его предательской деятельности было положено именно в апреле 1881.
Дегаев, несомненно, рассудил здраво: самому ему разоблачение Нечаева практически ничем не грозило, а вот начальство такой экзотикой обязательно заинтересуется!
Начальство, действительно, не то, что заинтересовалось, а просто впало в шок! В первые дни Добржинский с Никольским не могли даже и поверить, что им в руки попала такая рыбина! Вот и совершали поначалу судорожные и непродуманные действия — уж очень нестандартной оказалась ситуация! Арестовали зачем-то Филиппова, в то время как Дегаев нужен был уже на воле, чтобы организовывать провокацию против равелина, а тут сидел Филиппов, которого хотели призвать к ответу вместе с Дегаевым за преступные сношения с этим равелином! Чему-то еще другому не поверили, и устроили еще один обыск у Дегаева.
Последнее, правда, возможно уже для отвода глаз: все-таки нельзя было отпускать Дегаева совсем без каких-то негативным мер воздействия. Этой демонстрацией интереса к нему он мог и объяснять свое скромное поведение перед революционерами — те должны были это прекрасно понимать. Сам же он уже должен был интенсивно продолжить активные сношения с равелином.
Понятно, что пришлось выпустить и Филиппова, привлеченного только из-за этого (как показала вся его дальнейшая история) — наверняка его и выдал Дегаев.
То, что равелином немедленно занялись всерьез, подтверждается теми фактами, что как раз летом 1881 Бейдемана отправили, наконец, в психиатрическую лечебницу, а Ширяев практически одновременно умер. Тут, похоже, произошла страшная история.
Прежде чем привести заключительные сведения, выясним: чем же так интересен начальству заговор в равелине?
Разумеется, не судьбой его узников — на них-то было наплевать: все, что с ними происходило, было только изощренной продолжительной пыткой, которую можно было прекратить или заменить на еще худшую — никого во внешнем мире это по большому счету не волновало. И судьба нескольких десятков солдат, изменивших присяге — тоже ерунда.
А вот сам факт антигосударственного заговора в самом образцово-показательном месте заключения всей империи — это была не ерунда. Это можно было использовать для крупнейшего закулисного политического скандала. И это и было так именно использовано: в мае 1882 года, когда следственные данные исчерпывающим образом обрисовали характер созревшего антиправительственного гнойника, скандал и разразился — и привел к смене одного министра внутренних дел на другого: графа Н.П. Игнатьева (поставленного на место Лориса в мае 1881, но затем тоже затеявшего подозрительную возню с попыткой созыва Земского собора) на графа Д.А. Толсого — уже заведомого ретрограда. Но мы на эту тему далее распространяться не будем — лабиринтам такого рода нет конца.
Вернемся к равелину.
Чтобы грамотно разоблачить заговор, нужно было разобраться в его структуре. Дегаева поставили снаружи и он начал готовить побег заключенным — гнуснейшая, заметим, провокация — с учетом беспомощности того, против кого она направлялась! Но и внутри нужно было обзавестись сообщником.
Солдат, проявивших столь прочную солидарность, тронуть побоялись: неудачная попытка перевербовать любого могла стать известной всем. Казалось проще найти подход к заключенным — разумеется, не к Нечаеву. Бейдемана проверили — и сразу, слава Богу, выставили вон. Нажали на Ширяева — и осечка: то ли сердце не выдержало, то ли самоубийством покончил, то ли получилось так, что он все понял, но сотрудничать отказался — пришлось придушить, иначе бы весь заговор на этом завершился бы. Поэтому так долго потом подбирались к Мирскому. С другой стороны, и время позволяло — все оставались на своих местах.
В итоге Мирского, нисколько этого не желавшего, склонили к сотрудничеству и раскрутили затем весь заговор изнутри. К маю 1882 и подготовили взрыв этой политической бомбы.
К тому времени в равелине и появились новые узники — Александр Михайлов, Морозов, Фроленко, Клеточников и остальные.
Нечаева и Михайлова засадили в отдельный коридор, изолировав их и друг от друга. Всех поставили на самый голодный и беспросветный режим — Нечаева и Михайлова в особенности, они и умерли достаточно быстро. Мирскому, наоборот, режим смягчили, а затем и вовсе «выпустили» — на «обычную» каторгу на Каре.
На процессе по делу о равелине имена ни Дегаева, ни Мирского не упоминались — все было крепко «сшито» и без них.
На каторге Мирский объяснил встреченному Филиппову, что отказался давать показания в равелине. Позднее Мирский вел себя как обычный революционер, в 1895 году вышел на поселение, активно участвовал в революции 1905 года и даже снова был приговорен в 1906 к казни, но помилован и возвращен на каторгу. Умер он в Сибири в 1919 или в 1920 году, не разоблаченным за предательство в равелине.
Дегаева, угробившего Нечаева, ждало новое поприще — как раз в декабре 1882 его деятельность была уже в полном разгаре…
Тихомиров же в апреле 1881 года добился нового соглашения с Катковым.
Воспоминания Тихомирова и Галины Чернявской, бывшей одной из ближайших соратниц и его, и Ошаниной, дают многочисленные примеры того, что с группой Тихомирова и с их непосредственными делами — с типографией, в частности (до мая 1881 в Питере, а затем в Москве), не происходило буквально ничего угрожающего. Это невероятно контрастировало с положением других революционеров, у которых с весны 1881 буквально земля горела под ногами.