5 февраля проект обсуждался в совещании, на которое Лорис-Меликов собрал цесаревича Александра Александровича, великого князя Константина Николаевича, П.А. Валуева, Д.Н. Набокова, А.В. Адлерберга, нового министра финансов А.А. Абазы — ближайшего единомышленника Лорис Меликова и статс-секретаря князя С.Н. Урусова. Одобрив в принципе, передали проект для рассмотрегия в валуевском Особом совещании.
Устроить взрыв в Зимнем дворце в эту годовщину прошлогоднего взрыва народовольцы не могли. Не был готов и подкоп на Малой Садовой — встретились тяжелые технические осложнения (неожиданно наткнулись на канализационную магистраль, угрожавшую затопить всесь подкоп нечистотами) и начинался новый экономический кризис — сказалось расточительство прежних месяцев.
Не хватало денег даже на поддержание видимости деятельности сырной лавки Кобозевых: никаких запасов не было, все лежало на прилавке. Вера Фигнер вспоминала: «закупка сыров была скудная. Как невелики были наши средства на это колоссальной важности дело, показывает, что когда в критическую минуту я достала 300 р[ублей] на покупку товара, то это было счастьем».[965]
Свидетельство Фроленко о его супруге Т.И. Лебедевой прямо накануне 1 марта: «на ее долю выпало спасать нескольких нас от голоданья, — как-то иссякли все наши денежные ресурсы. Пришлось сначала продать все лишнее из костюмов, вещей, но скоро дошло и до нелишнего. Каждая копейка стала дорога. Тогда Т.И. предлагает готовить обед на нескольких товарищей в нашей квартире и выполняет это одно время, несмотря на то, что после болезни была еще сильно слаба».[966]
Словом, состояние было вполне кризисным, в этот раз — победа или финансовое банкротство (об избытке предателей в собственных рядах даже и не подозревалось)!
Между тем, по календарю неудержимо надвигалось 19 февраля — и конституция, а значит и победа политики Лорис-Меликова угрожали самым явным образом. Устраивать покушение после провозглашения конституции было бы совершенно нереально — этого бы не поняла Россия!
Поэтому 8 февраля Желябов затеял грандиозный политический скандал — в ежегодный университетский праздник. Состоялись обструкция начальству, разбрасывание листовок, а один из студентов пытался даже нанести пощечину министру просвещения Сабурову. Двое главных студенческих заводил, П.П. Подбельский и Л.М. Коган-Бернштейн, затем прятались на конспиративных народовольческих квартирах, позднее были изловлены, сосланы в Сибирь и погибли уже в 1889 году в знаменитой «Якутской трагедии».
Скандал произвел соответствующее впечатление, и Особое совещание, прозаседав 9 и 14 февраля, не решилось одобрить введение выборных представителей. 17 февраля Александр II утвердил журнал Особого совещания.
Конституция 19 февраля не состоялась!
Работы в подкопе, между тем, подошли к концу 25–26 февраля — оставалось лишь заложить мину.
В преддверии близкого покушения «Комитет» собрал представителей из провинции; из Одессы, в частности, прибыл М.Н. Тригони. Решался вопрос о демонстрациях и вооруженном восстании в день покушения. Совещание констатировало, что всего по России можно организовать около 500 человек, и их массовые действия приведут только к их же жестокому избиению публикой — как было 6 декабря 1876 года у Казанского собора в столице. Решено было никак не выступать. Из этого, кстати, следовало, что заговорщики надеялись в дальнейшем не столько на себя и скромные силы собственных сторонников, сколь на своих союзников в Зимнем дворце, в существование которых искренне верили.
Покушение, так или иначе, было на повестке дня. Поскольку оно было приурочено к традиционному воскресному маршруту царя, то могло бы состояться или 15, или 22 февраля, или 1 марта — и т. д. Но и к 15 (что было бы логичнее всего), и к 22 февраля работы в подкопе еще не были завершены. 15 марта царь проезжал по Малой Садовой, но заговорщики могли только проводить его глазами. Оставалась, таким образом, ближайшая возможная дата — 1 марта.
Разумеется, Лорис-Меликов был прекрасно в курсе дела: за лавкой незаметно наблюдали — однажды была замечена слежка за уходившим из нее Н.Е. Сухановым, который скрылся, удачно поймав извозчика (который сам мог вполне оказаться полицейским!), а в самом подкопе окопался Фроленко — так что известно было точное состояние дел.
Лорису следовало что-то срочно предпринимать. Допускать взрыв — даже неудачный! — было не в его интересах: это была бы очередная страшилка, какие вызывали сопротивление царя; арестовывать с помпой подкоп он не мог — это грозило гибелью Каткову и подрывало достигнутые соглашения; следовало действовать как-то иначе. Но группа террористов, напрягшаяся до последней степени, требовала серьезного отношения и радикальных решений. С ними нельзя было долго поддерживать нейтралитет — они рвались в бой.
Помимо подкопа решено было на этот раз использовать метательные снаряды, работа над которыми, о которой упоминала Фигнер, велась по меньшей мере с осени. Но с этими метательными снарядами положение было очень специфическим, и его нужно внимательно рассмотреть.
В Европе метательные снаряды применялись в террористических актах еще с 1858 года (орсиньевские бомбы). Россия, почему-то, отставала в этом отношении: подобные разработки не велись ни в армии, ни во флоте, из арсеналов которых террористы черпали и технические идеи, и материалы. До 1 марта метательные бомбы ни разу не применялись в России никем, и о такой возможности не подозревала полиция.
Е.М. Сидоренко, которого мы считаем шпионом, свою деятельность как наблюдателя за выездами царя связывал исключительно с подкопами для закладки мин: «Мысль о возможности бомбометания тогда мне не приходила в голову, а о ведущемся подкопе на М. Садовой я еще не знал».[967]
Его коллега по наблюдательному отряду, а затем непосредственный участник покушения Н.И. Рысаков узнал о возможности бомбометания почти что в последний момент: «За неделю или полторы до 1 марта, я заметил в действиях своих товарищей некоторую лихорадочность, что объяснялось тем, что начались частые и усиленные аресты. «Нужно спешить», — сказал Захар[968] мне на одном из свиданий, и, получив мое согласие на участие в покушении, он начал говорить о способах совершения покушения. Я узнал, что действие будет произведено посредством взрыва, посредством какого-нибудь метательного снаряда».[969] Аресты как причина спешки — фантазия Рысакова: в последние два дня до покушения аресты действительно начались и действительно повели к спешке; до того же спешка определялась исключительно напряженностью политической минуты — конституция висела в воздухе! Впрочем, студент Рысаков мог субъективно связывать нервозность своих старших товарищей с арестами, которые наблюдались в студенческой среде после событий 8 февраля.
Тем не менее, о бомбах — одни разговоры.
Широко известный план нападения: сначала взрыв подкопа, потом, если надо, метание бомб, а потом сам Желябов кидается с кинжалом — все это такие же фантазии, как и показания Желябова на следствии о количестве добровольцев на участие в цареубийстве, так же ставшие хрестоматийными: «Исполнительный комитет, поставив известное нападение ближайшей практической задачей, сделал, кажется, в январе месяце вызов добровольцев из всех боевых дружин. Идти на самопожертвование вызвалось в итоге 47 человек. Мне было поручено сорганизовать предприятие (разумею нападение с метательными снарядами). Я предложил участие определенному числу добровольцев, между прочим, Рысакову, руководствуясь личным знанием их, а также некоторыми другими соображениями».[970] Не было 47 добровольцев: с трудом подобрали четверых, разрушая этим тоже крайне немногочисленные и агитационную студенческую группу, и боевую рабочую дружину, предназначенную для борьбы со шпиками, штрейхбрейкерами и тому подобными; и то один из покушавшихся, Тимофей Михайлов, сбежал до начала действия, но все равно был осужден и повешен.