Определенная тревога среди отравителей должна была возникнуть в 1842 году: они уже должны были избегать явных ситуаций, приводящих к солидным посмертным экспертизам. Это требовало заведомо утонченного применения мышьяка, маскирующего его действия возможностью иных заболеваний.
Такому условию, как мы видели, вполне удовлетворяло возможное отравление матери Алоиза в 1847 году!
Могут возникать сомнения относительно того, насколько заинтересованно и эффективно отслеживались события, происходящие в цивилизованном мире ученых и юристов, жителями глухих провинциальных деревушек.
Нам, однако, представляется, что если уж их предки сподобились, как мы указывали раньше, приобщиться к таковому, уже достаточно старинному достижению цивилизации, то и их последователи XIX века должны были вполне серьезно относиться к своим отнюдь не безобидным играм с огнем, за которые они могли расплатиться уже собственными жизнями.
Поначалу, как мы излагали, деревенские убийцы должны были получать яды и инструкции по их применению от служителей Церкви, но позднее, когда в XVIII и XIX веках они в большей степени переключились на контрабанду, у них должны были установиться непосредственные связи с любителями преступной наживы в мире врачей и аптекарей, соглашавшихся снабжать заведомых убийц отравляющими средствами.
Вот подобные-то представители медицинского мира и должны были быть способными и обязанными отслеживать актуальнейшие новости криминалистики и токсикологии.
К тому же и сами по себе лидеры контрабандистов должны были обзаводиться полезными специальными познаниями: им ведь должно было быть далеко не все равно, что именно и зачем они сами тайно перебрасывают по лесным тропинкам: ведь и за это отвечать приходилось им самим — своею жизнью и свободой!
1859 год, когда метод Рауша оказался похоронен, должен был стать праздником на улице отравителей — этот курьез наверняка достаточно серьезно обсуждался прессой!
1875 год принес новую сенсацию: в конце этого года или в начале следующего и состоялся судебный процесс, на котором был прорекламирован новый метод анализа, якобы исключавший ошибки в выявлении отравлений. Но 1879 год снова вернул ситуацию на прежние позиции — обнаружив некорректность и метода Зонненшайна.
Зато с 1886 года проблема была решена окончательно — и с этого времени очевидные случаи отравления мышьяком уже не могли оставаться безнаказанными.
Разумеется, и позднее возникали различные спекуляции относительно пограничных неясных ситуаций — вариаций доз мышьяка, его сочетаний с иными препаратами, способов умышленного и неумышленного попадания мышьяка в организмы живых и тела умерших — тут, конечно, различные нюансы проблемы могут возникать даже и в наши дни, тем более что игры с дозировкой мышьяка позволяют использовать его в качестве лекарства при лечении многих заболеваний.
Для нас, конечно, важны не тонкие научные подробности, а то, как сведения о возможности разоблачений должны были преломляться в сознании европейских обывателей, в том числе — и самих отравителей.
А вот здесь-то составленный график позволяет дать четкое объяснение дальнейшим событиям, происходившим с членами изучаемого нами семейства в семидесятые-восьмидесятые годы XIX столетия.
Теперь нам легче понять, почему разоблачения, предъявленные Алоизом Иоганну Непомуку и прочим родственникам в 1873 году, не смогли оказать на них решающего обезоруживающего эффекта, на который он рассчитывал: полная логичность выстроенных им фактов и доказательств не содержала главного — бесспорных улик того, что Мария Анна, мать Алоиза, действительно была убита в 1847 году; не могли быть доказаны и другие случаи отравлений, которые, вероятно, выявил Алоиз.
Угроза судебного преследования все-таки заставила Иоганна Непомука пойти на поводу у шантажиста, но сопровождалось это, как мы рассказали, упорным сопротивлением. Тем более значительной должна была показаться для Алоиза последующая победа.
Перелом должен был наступить сразу после судебного процесса об отравлении жены аптекаря Шпайхерта, состоявшегося, как указывалось, где-то на рубеже 1875–1876 годов; при желании наверняка можно уточнить жесткие сроки этого процесса, а также выяснить все подробности, какие сообщала пресса того времени относительно фактов, выявленных на следствии и в суде.
Вот это-то и должно было перетянуть тяжбу между Алоизом и Иоганном Непомуком: в принципе стало ясно, что относительно всех трупов, закопанных в Шпитале, Штронесе и их окрестностях, стало возможно точно установить, были ли они отравлены мышьяком или нет; о возможных ошибках экспертизы, открывшихся через несколько лет, публика тогда подозревать не могла!
Этот фундаментальный факт — для исследования жизни предков Гитлера и его собственных юношеских похождений — сохраняет свою значимость вплоть до наших дней, причем уже без тех возможных ошибок химического анализа, которые совершались в XIX веке!
Автор этих строк, увы, не настолько проникнут оптимизмом, чтобы надеяться побудить современные власти к повальным раскопкам могил предков Гитлера!..
Возвращаясь же к ситуации 1876 года, можно сделать заключение, что разоблачения, которые Алоиз по-прежнему угрожал передать в официальные инстанции, теперь уже не предположительно, а вполне определенно подразумевали для преступников смертную казнь или, как минимум, пожизненное заключение.
Грехи же самого Алоиза, инициировавшего попытку шантажа, предпринятую с 1873 года, относительно резко при этом снижались в весе; заведомое благоволение властей к одному из своих представителей почти наверняка освобождало его от реальных угроз в столь очевидно вопиющей ситуации.
Тем более, что предпринятую попытку шантажа Алоиз мог бы представить лишь как собственную частную инициативу в выяснении истины, а уже осуществленные выплаты по его адресу вполне маскировались неясными условиями содержания Клары Пёльцль в его доме. В конфликтной же ситуации — слово против слова — его показания имели безусловно больший вес, нежели заявления заведомых убийц и их сообщников.
Для Иоганна Непомука и его банды положение оказывалось безвыходным!
И Алоиз получил вдруг реальную возможность вить веревки из шпитальских мафиози, чем он и не замедлил воспользоваться!
Вот тут-то, похоже, возобновилась другая ситуация, аналогичная происшедшей в 1842 году: тогда Иоганн Непомук, ошалевший от происшедшей удачи — осуществленного похищения маленького Алоиза — натворил ошибок, колоссально удаливших его от окончательного решения поставленной перед ним задачи; теперь приблизительно так же повел себя и Алоиз.
Он принялся договариваться с якобы сломленным Иоганном Непомуком обо всем последующем таким образом, что как будто уже вовсе не предполагал возможности того, что его хитрейший противник сумеет вывернуться и из новейших жестких тисков.
Сам же Иоганн Непомук наверняка повел себя настолько смиренным и обескураженным проигрышем, что полностью вознаградил победителя упоением своей победой над главным воспитателем и главным недоброжелателем во всей его жизни — и Алоиз решительно и достаточно бесшабашно ринулся на преодоление всех прочих препятствий, отделявших его от окончательного успеха.
Ему при этом приходилось решать достаточно сложные многоцелевые задачи.
Очевидной целью Алоиза было, во-первых, заполучить как можно больше денег от Иоганна Непомука и его сообщников.
Во-вторых, он должен был позаботиться о том, чтобы обзавестись возможностью узаконить получение этих денег, дабы пользоваться ими на совершенно легальных основаниях.
В-третьих, одновременно следовало разрешить вопрос об уничтожении возможности шантажа со стороны собственной жены в отношении его семейных связей с преступниками, разоблаченными еще в 1821 году.