Знаете, Виктор Львович, когда Вовочка бежал ко мне, я вдруг подумал: хорошо бы сообщение информбюро Сашки Микторчика оказалось верным и Вовочка будет нашим замкомвзвода после присяги.

Глава V

Они познакомились в приемной начальника Управления кадров, и Малахов обрадовался, узнав, что и Хуторчук получил назначение в тот же полк. И не только потому, что ехать к новому месту службы вдвоем веселее. Для Малахова полк, в котором отныне им предстояло служить, был не просто очередным местом службы, как для старшего лейтенанта Виталия Хуторчука, а самым первым в его жизни. Еще утром, направляясь в кадры, Малахов не только плохо представлял собственное появление в части в качестве офицера, но и страшился этого.

Страшился, несмотря на прошлогоднюю стажировку. Но тогда все было иначе. Он прибыл в часть не один, а с группой бывалых пятикурсников из других вузов на короткое время. Впереди были диплом, защита, отпуск…

Настоящая служба в армии туманно маячила в самой отдаленной, почти нереальной перспективе.

И вдруг — вот она: стоит только переступить порог КПП… Да что там переступить — еще до отпуска, едва получив предписание, он перестал быть хозяином собственных мыслей и поступков. Отпуск — маленькая отсрочка, амортизатор, чтобы не сорвалась резьба от резкой смены одной системы жизни на другую.

Друзья дома, коллеги отца да и сам Малахов сочли призыв в армию недоразумением. «Что ты там будешь делать, Борька, считать солдатские портянки? И на это потратить два года жизни? Это неразумно. Для страны важнее, чтобы ты занимался наукой. Во всем должна быть целесообразность…»

Все были уверены, что Петр Сергеевич не допустит, нажмет, тряхнет старыми связями, — по отношению к Малахову это будет только справедливо. Но… вмешалась мать.

Вот уж откуда он совсем не ждал опасности. Маленькая, тихая Екатерина Максимовна, незаметный библиограф Публичной библиотеки. Малахов в жизни не слышал, чтобы мать повысила голос или потребовала что-либо в категорической форме. Еще со школьных лет Малахов привык, что все вопросы, выходящие за рамки хозяйственных, решает отец — Петр Сергеевич Малахов, человек решительный и безапелляционный. Малахов был уверен, что отцовский характер выковала поэзия двадцатых годов, которой он занимался почти всю свою жизнь.

Когда Малахову минуло шестнадцать, Екатерина Максимовна сама и незаметно отошла в его жизни на второй план, считая, что сыну для воспитания характера нужна твердая мужская рука. Поэтому, когда отец и сын затевали споры о прочитанной книге, научной гипотезе или строили планы будущего, мать не вмешивалась. Сидела тихонько рядом с вязанием или штопкой в руках: то одобрительно кивая, то улыбаясь острому слову, то уходя в себя, если в разговоре ей что-то не нравилось. Малахова всегда поражало, как отец, увлеченный спором, чутко улавливал малейшую смену настроения матери. Стоило ей на секунду замкнуться, он тут же замолкал и вопросительно смотрел на нее:

— Катюша, что-нибудь не так?

Мать кивала, стесняясь сына. Оберегала авторитет отца.

— Наша мама, — сказал как-то отец во время традиционной прогулки перед сном, — наша мама, как лакмусовый индикатор на порядочность. К сожалению, ты еще не способен оценить по-настоящему это ее редкое качество.

Отец заблуждался. Малахов всегда нежно любил мать, а с годами научился прислушиваться к ее мнению. Если бы не это, то дальнейший ход событий получил бы иное развитие. Даже отец тогда взбунтовался, правда, в первый и скорее всего последний раз.

Естественно, что перед защитой диплома Петр Сергеевич и его друзья развили бешеную деятельность в надежде получить для Малахова отсрочку. Где-то были проведены предварительные переговоры, кто-то кому-то позвонил, и обещание было получено. Малахов спокойно готовился к защите и занялся вплотную английским.

В день защиты мать накрыла стол в отцовском кабинете, что бывало редко и по особо торжественным случаям. Отец разлил шампанское, поднял бокал и торжественно объявил, что с призывом Малахова в армию все улажено к общему удовольствию.

— Это мой тебе подарок, сынок. Надеюсь, что ты так же блестяще сдашь и кандидатский минимум. Катюша, давай выпьем за нашего будущего аспиранта, а затем и… ну, ладно, не будем предвосхищать события.

— Петя, выслушай меня, пожалуйста, — попросила Екатерина Максимовна, — ты только не волнуйся и… не сердись. Боренька должен идти в армию.

Петр Сергеевич поперхнулся шампанским и поспешно поставил бокал на стол. Как большинство ярких блондинов, он краснел мгновенно, точно вспыхивал.

— Опомнись, Катя! — закричал отец. — Ты сошла с ума! Разве сейчас война?!

Малахов вскочил. Отец мог кричать на коллег, на него, критикуя или восхищаясь, но на мать… Такого в доме еще не случалось.

Екатерина Максимовна осторожно поставила бокал рядом с отцовским, но рука ее дрогнула и стекло тихонько звякнуло.

— Слава богу, сейчас нет войны, — едва слышно сказала она, — но ты забываешь, Петя, что наш сын мужчина. Взрослый, образованный мужчина… В моей семье мужчины всегда защищали отечество. Ты же знаешь, Петя… И деды мои, и прадеды, и отец…

— Ничего не понимаю! — снова закричал отец. — При чем твоя семья? При чем деды и прадеды? Защищали, знаю… И в турецкую, и в немецкую, и в гражданскую! Ну и что? Мой отец, как и твой, погиб, не дойдя до Берлина! Ну и что, я тебя спрашиваю? Это же было, было в прошлом, а судьба твоего сына решается сейчас! Ты хочешь ее сломать?

Екатерина Максимовна побледнела, но продолжала сидеть, сложив сухие кулачки с зажатым в них носовым платком на коленях.

— Не сломать, а выпрямить… Почему за него должны идти другие? У них ведь тоже есть матери и отцы, и даже жены… Не сердись, Петя, в этих… твоих звонках и хлопотах есть что-то…

Она не договорила. Малахов выбежал в коридор, боясь увидеть оскорбленные глаза отца, и сел на сундук в прихожей. В мыслях назойливо крутилась одна и та же фраза: «Все смешалось в доме Облонских»… Так с ним бывало в минуты потрясения: вынырнет из глубин памяти какая-нибудь фраза или стихотворная строчка и точно заслонкой перекроет все остальные мысли.

Конечно, он мог настоять. Отсрочка уже получена, но… как же они тогда будут с матерью? Он вспомнил давний рассказ отца, как мать еще совсем молоденькой аспиранткой университета отказалась защищаться и ушла работать в районную библиотеку, потому что руководитель ее диссертации оказался непорядочным человеком. История была давняя, запутанная, Малахов не помнил подробностей, но и того, что вспомнил, оказалось достаточно, чтобы у него на секунду прервалось дыхание, едва он представил себе, как замкнется, уйдет в себя мать, если он решится настаивать.

И тогда в коридоре, и на каменистом берегу Планерского, где он по настоянию отца проводил свой отпуск, да, пожалуй, и до сих пор Малахов так и не понял: почему мать молчала до самой защиты? Не хотела портить ему настроение или все ждала, что они с отцом опомнятся сами? Давала им шанс, так, что ли? Вопросы эти мучили Малахова, но он так и не решился задать их матери. Видно, характером пошел в нее, не получив от отца в наследство ни его острословия, ни темперамента.

Сама по себе служба в армии его не пугала. Пугала неизбежность одиночества. И дома, и в школе, и в институте рядом всегда были близкие люди, друзья, просто товарищи. И вдруг… никого. Ни знакомой души. Даже ребята, с которыми он стажировался и успел хоть как-то подружиться, получили назначение в другие части. Поэтому встречу с Виталием Хуторчуком, для которого армия с детства была родным домом, Малахов воспринял, как щедрый подарок судьбы.

Малахов стоял у окна, придерживая спиной тяжелый коричневый портфель с вещами и бутербродами, и с радостной завистью смотрел на своего нового друга. Виталий ходил узнать, когда их примет генерал, и теперь шел к Малахову по середине коридора чуть вразвалку на кривоватых, как у всех, кто усиленно занимается спортом, ногах. Парадная форма сидела на нем так, как никогда не будет сидеть на штатском — без единой морщинки и складки. Да уже по тому, как он козырял встречным, было издали видно, что это идет кадровый офицер. Самая что ни на есть военная косточка.