— А до водителей тоже есть замечания?

Малахов улыбнулся, и Ваня понял, что лейтенанту по душе беспокойство Степы.

— К сожалению, есть. Не все умеют управлять автомашиной в колонне. Сами знаете, что это серьезный недостаток. Были нарушения очередности выезда подразделений из военного городка к месту сосредоточения… Ну и другое. На разборе узнаете.

Степа опечалился. Как старший водитель он вместе с сержантом, командиром отделения, нес ответственность за действия водителей и боевую готовность машин своего отделения.

— Не переживай, — шепнул Ваня, — утрясется. Первый блин всегда комом.

— А если взаправду? Отой блин комом в горле станет… Ну, я ж тому Павлову голову оторву — на ходу спит, хвороба заводская… Ты скажи, Иване, як его на том заводе терпели, га?

Коля Степанов постучал по графину.

— Степан, хватит ворчать. Мешаешь.

— Та я не ворчу. Я это… самокритику на Павлова навожу.

Ваня привалился к теплому плечу Степана и сладко зевнул, прикрыв рот ладонью. В Ленинской комнате было душно, не помогали даже открытые настежь форточки, и Ваню неудержимо клонило ко сну. Рядом с ним, слева, положив голову на руки, сидел Мишка Лозовский. Ваня был уверен, что Мишка давно и крепко спит, пользуясь тем, что они сидели сзади всех.

Слова Коли Степанова неожиданно пробились сквозь дремоту:

— Все у нас вроде есть: работа, учеба, специалисты толковые, а коллектива нет. Каждый воин сам по себе. Если и дружат, то с земляками, а до остальных дела нет…

Ваня снова задремал. «Какая, собственно, разница, — сонно думал он, — вполне естественно, что земляков тянет друг к другу. Общие воспоминания как-то сближают. Вспомнят родной город или колхоз, а то и общих знакомых отыщут и сразу чувствуют себя почти родственниками. А Николаю обязательно надо, чтобы взявшись за руки, как один человек, в едином порыве… Карась-идеалист, вот кто он такой, наш Степаныч. Последний романтик из племени технарей».

Ваня проснулся, когда слова попросил Зуев. Все последние дни Ваня ждал, что стычка с Зиберовым в умывальной выйдет на поверхность. Наказания он не боялся — знал, на что шел. Было противно, что на разборе Зиберов будет выглядеть страдающей стороной. Ваня уже сталкивался с методом расследования капитана Дименкова. Ротного интересовала только внешняя сторона факта: кто первый начал конфликт? Все остальное считал несущественной демагогией. Попыткой уйти от ответственности. Пока со стороны начальства было тихо. Если даже Сашка Микторчик ничего не знал, то Малахов и подавно. Парни железно молчали, а самому «пострадавшему» тоже было не с руки трепать о пощечине. А вот Зуев… Если он знает, то не пойдет докладывать ротному, скажет сейчас. Самое время.

Зуев говорил резко, точно специально хотел задеть народ, заставить наконец высказаться.

— Неужели вам самим не надоели заспинные подначки и усмешечки Зиберова? Он же никого не уважает… Тех, кто старается лучше работать, высмеивает: «гребешь», «прогнулся»… А некоторые, вроде Павлова, ему в рот смотрят, считают суперменом…

— А что Павлов? Чуть что, сразу Павлов!

— Прав Николай, — продолжал Зуев, не обратив внимания на выкрик, — нет у нас коллектива, потому и цветет Зиберов махровым цветом… Он уже и сапоги гармошкой стал носить, ремень на бедрах — старика корчит. Скажи, Акопян, ты еще долго за него вкалывать собираешься?

— Это клевета! — крикнул Зиберов.

— Я по-по-помог че-че…

— Он человеку помог, понятно? — досказал за Рафика Павлов. — Сам же о взаимопомощи говоришь!

— Это ты в порядке взаимопомощи вчера пряжку ему выгибал? — спросил Зуев. — А когда Зиберов дневалит, пол за него натираешь тоже в порядке взаимопомощи? Не-ет, воины, неважнецкие у нас дела…

— А что такого? Чем Юрка мешает? Работает, служит, — снова спросили из зала.

— Шаляй-валяй это, а не служба. А у других своими подначками охоту отбивает. Пора кончать с этим.

Зуев сел рядом с Колей, лицом к солдатам. Они молчали. И чем дольше они молчали, тем сумрачнее становился Зуев. «Нет, не знает, — решил Ваня. — Иначе сказал бы».

— Почему вы молчите? — спросил Коля. — Боитесь открытого разговора?

— А чего бояться? Никто и не боится, — сказали из зала.

— Тогда встань и скажи, — потребовал Степанов.

— А чего говорить?

— То, что думаешь.

— А я ничего не думаю.

Солдаты рассмеялись с каким-то облегчением, точно надеялись, что на этом диалоге все кончится. Николай гневно постучал карандашом по графину с водой и встал.

— Хватит. Посмеялись. Взрослые мужики, солдаты… В казарме чешете языками — танком не остановить, а на собрании заслабило? Долго будете в молчанку играть?

Ваня подпер лоб раскрытой ладонью, чтобы не встретиться глазами с Колей. Неужели он сам не понимает, почему ребята молчат? Одни потому, что не хотят портить отношений, другие просто не умеют говорить на людях, а третьи… третьи, может, и сказали бы пару веских слов, если бы на собрании не было офицера… Да и кому охота лезть на трибуну, когда все знают, чем кончилось дело с рапортом. Малахов, может быть, думает, что солдатам ничего не известно, — он еще мало прослужил, чтобы оценить возможности солдатского радио, но Коля и Зуев должны были соображать и не затевать это собрание после того, как Юрке сошел с рук самоход…

Перед ужином Ваня заглянул в ротную канцелярию в поисках клея. Они собирались после ужина делать стенную газету, но Коля из-за собрания не успел взять клей. Зуев, и без того раскаленный неудачей, сорвался с тормоза и заорал:

— Все у вас тяп-ляп! Ни о чем сами подумать не можете?

Коля, расстроенный не меньше сержанта, оскорбился.

— Я бы на твоем месте не обобщал!

— А ты сначала встань на мое место! Комсорг… Собрание провести и то не можешь!

— Э-э, мужики, мужики, не дело… Так и своих перекусать недолго, — сказал Мишка.

Коля резко повернулся к нему.

— Своих? Это ты — свой?

— А чей же? — удивился Мишка.

— Скорее зиберовский. Ты что, не мог встать и сказать слово? Так сильно спать хотел или отношения испортить страшно? А уж от тебя, Иван, я совсем не ждал… Надеялся: уж ты-то поддержишь… Не понимаю… Убей, не понимаю, как вы могли молчать?

Ваня недоумевал. Он считал, что на собрании Коля по долгу комсорга обязан был требовать от ребят активности, но сейчас-то зачем пылить? На Мишку набросился… Им-то что до Зиберова? Пусть себе выкомаривает перед недоумками — остальные знают ему цену. Не хватало еще поссориться из-за этого типа. По отношению к ним Юрка ведет себя сейчас прилично, не нарывается, что еще надо? Ваня взял Степанова за локоть и шутливо сказал, призывая к их обычному полуироническому трепу:

— Юпитер, ты сердишься, следовательно…

Но Степанов не дал ему договорить.

— Оставь, Иван. Можем мы хоть раз поговорить серьезно?

— Можем, — все еще улыбаясь, сказал Ваня, — можем, Степаныч, но я не вижу темы. Учебку мы, так или иначе, к празднику сдадим. Мост построим, где прикажут. Что тебе еще нужно, старче? Общественных подвигов? Так у меня на них куражу нет. Не вижу смысла.

— А в чем ты видишь смысл? — хмуро спросил Зуев.

— В том, что мне осталось служить еще один год, семь месяцев и двенадцать дней. Ответ принят?

— А без трепа? — спросил Степанов.

Ваня рассердился. До сих пор они относились друг к другу с уважением и не занимались душевным взломом.

— Без трепа служить тошно, — сказал он.

Мишка подошел к Степанову и сел на стол перед ним.

— Не надо было затевать этот разговор на собрании, Коля. Рано. Думаешь, только тебе этот тип неприятен? Он многим поперек горла… Черт знает почему, но я всегда чувствую, как рядом с ним во мне просыпается подонок. Мистика какая-то! И все-таки абзац, Коля. Рано.

— Почему? — все так же хмуро спросил Зуев.

— Подначки, смешочки, намеки — кровь все это портит, а сказать не о чем… Мелочовка получается. А вы даже нас с Иваном не предупредили. Такие вещи готовить надо, мужики… А тут еще и самоволка сошла ему, что тоже на общественный подвиг мужиков не воодушевило. Мне, мужики, Малахова жаль…