Теркин хотел было удержать ее, Серафима рванулась и выбежала из гостиной.

За ней он не бросился; сидел на диване расстроенный, но не охваченный пылом вновь вспыхнувшей страсти.

XVI

Лесная тропинка сузилась и пошла выбоинами. Приходилось перескакивать с одной колдобины на другую.

— Дайте мне руку, Калерия Порфирьевна. Так вам удобнее будет перейти.

Она, розовая от ходьбы и жаркого раннего после обеда, протянула Теркину свободную руку… На другой она несла ящичек на ремешке.

Собрались они тотчас после обеда. Серафимы не было дома: она с утра уехала в посад за какими-то покупками.

На даче через кухарку стало известно, что в Мироновке появилась болезнь на детей. Калерию потянуло туда, и она захватила свой ящичек с лекарствами. стр.225

Теркин вызвался проводить ее, предлагал добыть экипаж у соседей, но ей захотелось идти пешком. Они решили это за обедом.

Своим отсутствием Серафима как бы показывала ему, что ей "все равно", что она не боится их новых откровенностей. Он может хоть обниматься с Калерией…

Так он это и понял.

До обеда он расспрашивал Калерию о ее заветных мечтах и планах, но перед тем настаивал на том, чтобы она, не откладывая этого дела, приняла от него деловой документ.

— Симы тут нечего замешивать, — убеждал он ее. — Я брал, я и израсходовал, я и должен это оформить.

К ноябрю он расплатится с нею; может, и раньше. Из остальных денег она сама не желала брать себе всего. Пускай Серафима удержит, сколько ей с матерью нужно. На первых порах каких-нибудь три-четыре тысячи, больше и не надо, чтобы купить землю и начать стройку деревянного дома.

Она мечтала о небольшой приходящей лечебнице для детей на окраинах своего родного города, так чтобы и подгородным крестьянам сподручно было носить туда больных, и городским жителям. Если управа и не поддержит ее ежегодным пособием, то хоть врача добудет она дарового, а сама станет там жить и всем заведовать. Найдутся, Бог даст, и частные жертвователи из купечества. Можно будет завести несколько кроваток или нечто вроде ясель для детей рабочего городского люда.

Теркин слушал ее сосредоточенно, не перебивал, нашел все это очень удачным и выполнимым и под конец разговора, держа ее за обе руки, выговорил:

— Голубушка вы моя! Не откажите и меня принять в участники! Хочу, чтоб наша сердечная связь окрепла. Я по Волге беспрестанно сную и буду то и дело наведываться. И в земстве, и в городском представительстве отыщу людей, которые наверно поддержат вашу благую мысль.

Тон его слов показался бы ему, говори их другой, слащавым, «казенным», как нынче выражаются в этих случаях. Но у него это вышло против воли. Она приводила его в умиленное настроение, глубоко трогала его. Ничего не было «особенного» в ее плане. Детская амбулатория!.. Мало ли сколько их заводится. Одной стр.226 больше, одной меньше. Не самое дело, а то, что она своей душой будет освещать и согревать его… Он видел ее воображением в детской лечебнице с раннего утра, тихую, неутомимую, точно окруженную сиянием…

Теперь он знает о ней все, о чем допытывалось сердце. Больше не нужно. Если б они ближе стояли друг к другу, он не расспрашивал бы ее о прожитой жизни, не вел бы с ней «умных» разговоров, не старался бы узнать о ней всю подноготную.

Ничего этого ему не надо! Только бы ему удержать в себе настроение, навеянное на него. Кто знает? Начнешь разведывать да рассуждать, и разлетится оно. Ему отрадно было держать ее на этой высоте, смотреть на нее снизу вверх.

Они вышли на красивую круглую лужайку.

— Не отдохнуть ли, Калерия Порфирьевна? — спросил

Теркин.

— Хорошо! Здесь чудесно!.. Вон там дубок какой кудрявый… Можно и на траве. — Жаль, что я не захватил пледа. — Ничего! Сколько времени жары стоят, земля высохла. Да я и не боюсь за себя.

Под дубком они расположились на траве, не выеденной солнцем от густой тени. Дышать было привольнее. От опушки шла свежесть.

— Василий Иваныч!

По звуку ее оклика он почуял, что она хочет поговорить о чем-нибудь "душевном".

— Что, Калерия Порфирьевна?

Она сидела облокотившись о ствол дерева; он лежал на правом боку и опирался головой о ладонь руки.

— Не будете на меня сетовать?.. Скажете, пожалуй: не в свое дело вмешиваюсь.

— Я-то? Бог с вами!

— Так и я вас понимаю; потому буду говорить все, начистоту… Ведь Серафима-то у нас мучится сильно.

— Серафима?

— А то нешто нет?.. Вы не хуже меня это видите.

Видел он достаточно, как злобствует Серафима, и, зная почему, мог бы сейчас же выдать ее с головой, излить свое недовольство.

Но надо было говорить всю правду, а этой правды он и сам еще себе не мог или не хотел выяснить. стр.227

— Вижу, — выговорил он, сейчас же переменил положение, сел и повернулся боком.

— Смерть мужа, — Калерия замедлила свою речь, — подняла с души ее все, чт/о там таилось.

"Ничего не подняла доброго и великодушного!" — хотел он крикнуть и опустил голову.

— Поймите, голубчик: ей перед вами по-другому стало стыдно… за прошедшее. Поверьте мне. А она ведь вся ушла в любовь к вам. И боится, как бы ваше сожительство не убавило в вас желания освятить все это браком. Вы скажете мне: это боязнь пустая!.. Верно,

Василий Иваныч; да люди в своих сердечных тревогах не вольны, особливо наша сестра. Она мне ничего сама не говорила. Ей, кажется, неприятны были и мои слова, по приезде, там на балконе, помните, как вы вошли… Что ж! Насильно мил не будешь! Сима мне не доверяет и к себе не желает приблизить. Подожду! Когда придет час — она сама подойдет.

— И разве это не возмутительно? — вдруг вылетел вопрос у Теркина, и он повернулся к Калерии всем лицом и присел ближе.

— Что такое?

— А вот эта злоба к вам? Бессмысленная и гадкая!..

Кругом перед вами виновата и так ехидствует!

— Василий Иваныч! Родной! — остановила Калерия. — Не будем осуждать ее… Это дело ее совести… Познает Бога — и все ей откроется… Теперь над ней плоть царит. Но я к вам обращаюсь, к вашей душе… Простите, Христа ради! Не проповедовать я собираюсь, не из святошества. А вы для меня стали в несколько дней все равно что брат. И мне тяжко было бы таить от вас то, что я за вас чувствую и о чем недоумеваю… Не способны вы оставить Серафиму в теперешнем положении… Не способны! Вы сами ее слишком любите, а главное, человек вы не такой. Ведь она на целый день уехала неспроста: гложет ее тоска и боязнь.

Вернется она, вы одни можете сделать так, чтобы у нее на душе ангелы запели. Я только то теперь вам говорю, что в вас самих сидит.

Ни одной секунды не заподозрил он ее искренности. Голос ее звучал чисто и высоко, и в нем ее сердечность сквозила слишком открыто. Будь это не она, он нашел бы такое поведение ханжеством или смешной простоватостью. Но тут слезы навертывались на его глазах. Его восхищала хрустальность этого существа. стр.228

Из глубины его собственной души поднимался новый острый позыв к полному разоблачению того, в чем он еще не смел сознаться самому себе.

— Калерия Порфирьевна, — выговорил он с некоторым усилием. — Вчера Серафима, по уходе вашем, начала кидать мне в лицо ни с чем не сообразные вещи, поторопилась заявить, что она в браке со мной не нуждается… Гордость в ней только и кипит да задор какой-то… Я даже и не спохватился…

— Все это оттого, что она страдает. Не может быть, чтобы вы этого не понимали! Она ждет! И если между вами теперь нет ладу — я в этом повинна.

— Вы!..

— Не вовремя явилась. Но я не хотела, повидавшись с тетенькой, не заехать опять к вам и не успокоить

Серафимы. Бог с ней, коли она меня считает лицемеркой. Я из-за денег ссориться не способна. Теперь я у вас заживаться не стану. Только бы вы-то с Симой начали другую жизнь…

Голос ее дрогнул.

— Ах, Калерия Порфирьевна! Всего хуже, когда стоишь перед решением своей судьбы и не знаешь: нет ли в тебе самом фальши?.. Не лжешь ли?.. Боишься правды-то.