Бледное облако нависло над вереницей зданий вдоль узкой улочки, ведущей к площади.

Все столпились там.

Шум заполнившей площадь толпы усиливается к центру и восторженно замирает там, где вырисовывается груда дров, которую лижут языки пламени. Страшный алтарь на пути к забвению. Слово Божье вытесняет человеческое, извергая свой триумф дрожью на наши спины, погребая наши взгляды непроницаемым покрывалом дыма. Его дыхание колышется у нас над головами; его взгляд неумолим. Он устроил охоту и гонит нас, так что мы не можем укрыться даже внутри своих мыслей, где живет желание поумнеть однажды, хоть когда-нибудь. Уничтожая все великое, все разумное.

Дым медленно поднимается над костром из книг. Их тома, сброшенные на мостовую с телег, собирают в охапки и швыряют в величественный костер — столб пламени поднимается вверх и лижет небо, призывая ангелов небесных дымом от произведений Петра Ломбардского, Августина, Тацита, Цезаря, Аристотеля…

Пророк стоит на помосте, гордо выпрямившись и сжав Библию в руке. Я уверен: он видит меня.

Он читает по слогам, и его голос не заглушают ни экзальтированные крики толпы, ни треск пламени — тонкие змеиные губы произносят это лишь для меня:

— Тщетны слова человеческие, ибо не увидеть им день гнева. Лишь Слово воспоет суд Отца.

Груда растет и тут же уничтожается, поднимается к небу и обращается в пепел — я различаю томик Эразма, демонстрирующий, что этот Бог больше не нуждается в нашем языке и что Он не оставит нас в покое. Старый мир корчится, как пергамент в огне…

Рядом со мной мертвенно-бледное лицо Гресбека, решительное и ожесточенное.

— Я на твоей стороне.

ГЛАВА 36

Мюнстер, Пасха 1534 года

Я вскакиваю в холодном поту, пробудившись от беспокойного сна, весь мокрый, словно дождь, яростно барабанящий по крышам, проникает в помещение. Дрожу от первобытного страха и глухим хрипом пытаюсь прочистить грудь. Беспомощно таращу глаза в пустоту.

Желтый свет ламп разрывает сумерки раннего утра.

Пасха, день Воскресения.

Сценарий первый. На закате площадь забита до отказа: все там, мы ждем речь пророка. Матис выходит на помост, обращается к толпе, приводит несколько причин, по которым не состоялся Апокалипсис, вполне возможно, возложив вину на тех избранных, которые до сих пор не очистились. У южной стены собора сооружен помост. Двадцать человек, в том числе и я, входят в собор с восточной стороны и выпрыгивают из окна нефа прямо за спиной пророка. Еще десять стоят в первых рядах. У стражников нет времени, чтобы хоть как-то отреагировать. Гресбек хватает Матиса за плечо и приставляет лезвие ему к горлу. Капитан Герт объясняет, почему Енох должен умереть.

Сценарий второй. Енох ведет избранный народ на последнюю битву. И пусть. Отребье из войска фон Вальдека вполне можно разбить. Двадцать моих людей занимают в битве ключевые позиции. Остальные образуют каре вокруг пророка, присматривая за его личной охраной. Только найти нужный момент в неразберихе сражения. Пистолет капитана Герта оставляет Еноха на поле боя.

Собор разинул свою хищную пасть.

Четыре ступени, низкие и широкие, по пяди каждая, ведут к двум пилястрам, поддерживающим арку, предшествуя порталу и возвышаясь над ним — заостренные сверху, они состоят из тринадцати резных камней, напоминающих острые клыки. Две ступени, потом еще четыре, выше и круче, лежат перед двумя створками ворот. Посредине своеобразный язык — статуя, поддерживаемая субтильной колонной. По бокам второй лестницы три ниши, постепенно сужающие проход. От арки губ и зубов и до темного горла, теряющегося в глубине, — настоящее столпотворение статуй, предназначенных для дворцов. Напоминает толпу грешников, проглоченных мифическим чудовищем.

Над входом пялятся гигантские глаза-окна с роскошными узорами, обрамленные с обеих сторон узкими окошками. Завершает портрет лоб — треугольный фронтон, на котором возвышаются три зубца-рога.

Фасад закрыт массивными квадратными башнями, обрамлен двумя рядами навесных арок, первые арки простые, вторые — двойные: оттуда смотрят два ряда окон, разделенные колоннами и постоянно увеличивающиеся в размерах. С каждой стороны двух крыльев нефа прильнули к земле тяжелые лапы.

Он глотает меня, насквозь промокшего от дождя.

Почти половина теперешнего населения Мюнстера еще с субботней вечерни собралась между тремя внушительными нефами. На коленях, сложив руки и переговариваясь вполголоса, все ждут того, что предсказано пророком на этот день.

— Сегодня я смою все с лица земли, говорит Господь. Истреблю и людей, и животных. Уничтожу и птиц небесных, и рыб морских, покараю грешников. Уничтожу людей на земле. Последний день будет подобен потопу. Наш город — ковчег, построенный из дерева покаяния и праведности. Он всплывет над водами последнего возмездия.

Бог не просил Ноя предупреждать мир о том, что произойдет. А когда воды схлынули, он пообещал, что никогда не будет больше убивать живых существ, как в тот день. С самых тех пор каждый раз, когда Господь задумывает разрушение, Он избирает пророка, который укажет себе подобным путь к обращению. Иеремия говорил с царем Иудеи, Иона пересек Ниневию, Иезекииль был послан в Израиль, Амос бродил по пустыне.

Если я подниму меч против всех стран, народ этой земли выберет себе оплот, и этот оплот, видя, как карающий меч обрушивается на землю, затрубит в трубы и подаст сигнал тревоги. Если же кто-то, слышавший трубный глас, не остережется, и карающий меч обрушится на него, застигнув его врасплох, он сам будет виновен в собственной погибели. Если же оплот, видя карающий меч, не протрубит в трубы, и меч обрушится на кого-то и застигнет его врасплох, тот погибнет за собственные злодеяния, но я потребую и от оплота ответа за его смерть.

Меня не радует смерть грешников, говорит Господь Бог, а радует, когда грешник кается в собственных прегрешениях и продолжает жить. Если бы Бог хотел судить мир таким, какой он есть, Он не посылал бы туда пророков. Если бы Бог возжелал обратить всех грешников, Он вселил бы в них Святой Дух, и Ему бы не служили пророки.

Ян Матис из Харлема был призван распространять Слово Божье там, где его могут услышать. За пределами этих границ Господь, должно быть, избрал себе других пророков: среди турок, в Новом Свете, в Китае.

За пределами этих стен, там, где смерть точит свою косу, собрались люди, которые не по рассеянности не слышат трубного гласа. Это наемники, получающие от князей деньги, отчаявшиеся люди, вынуждаемые голодом сражаться на войнах, которые их не касаются, те, которые слышали про нас лишь ложь и выдумки. Сколько из них вошло бы в ковчег, если бы узнали, что деньги отменены, что все стало общим, что единственное знание — знание Библии, а единственный закон — Закон Божий?

Если пророк Нового Иерусалима не попытается поговорить с ними, чтобы отвратить от грешной жизни, порожденной нищетой, тогда Господь предъявит ему лишь счет за их гибель.

Есть время и место начала и конца всего сущего. Итак, наше время закончилось. Господь придет, и Его пророк обратится во прах. Двери Царствия Небесного распахнуты настежь. Он исполнит свое предназначение, как было записано в Плане.

Книппердоллинг ничего не понимает. Недоверчивым взглядом он следит, как Матис идет к выходу. Он спрашивает что-то у Ротманна, но не получает ответа. На больном лице проповедника не отражается никаких чувств, дрожащие губы шевелятся, шепча молитву. Возможно, знание Библии и библейских пророков сделает его более дальновидным в отношении планов Матиса, чем мы с Гресбеком. Генрих, прислонившийся к пилястру, кажется статуей. Я вижу, каких усилий ему стоит повернуть голову, чтобы встретиться со мной взглядом. Что нам теперь делать? Ян Лейденский исступленно листает Библию в поисках ответа, который может прозвучать со сцены. Кто-то запевает Dies Irae.[40] Вокруг центрального нефа возникает спонтанная процессия.