Как и Элиас.

Рука сжимает дагу. Как и у Элиаса. Хотел бы я иметь его мужество.

— Что ты думаешь делать? Хватит мучеников. Действуй, думай о спасении.

Голос… Словно из недр земли… Не могу поверить, что он заговорил. Передвигаться он еще менее способен, чем прежде. Грохот ударов снаружи. Голова у меня идет кругом.

— Иди!

Снова этот голос. Я оборачиваюсь к нему. Он неподвижен.

Удары. Дверь рушится.

Хорошо… Сумки… Их не должны найти… Вот так, на плечи… Вверх по лестнице… Солдаты насилуют старуху… Я оступаюсь… Не могу удержать вес — слишком тяжело… Вот я роняю сумку, дерьмо! Они поднимаются по лестнице… Скорее… Я втягиваю лестницу, закрываю люк, дверь открывается.

Их двое. Ландскнехты.

Я могу следить за ними через щель в досках. Двигаться нельзя, малейший скрип — и мне крышка.

— Только глянем и двинемся дальше, здесь нам ничего не найти… Ах, да тут кто-то есть!

Они подходят к постели, трясут Магистра Томаса:

— Кто ты? Это твой дом?

Ответа нет.

— Ладно, ладно. Гюнтер, смотри, что это тут!

Они заметили сумку. Один из них открыл ее.

— Дерьмо, тут только бумага, денег нет. Что за дрянь? Ты умеешь читать?

— Я? Нет!

— И я нет. Это может быть важным. Иди спустись, позови капитана.

— Чего ты мне приказываешь? Почему бы тебе самому не сходить?

— Потому что эту сумку нашел я!

В конце концов они решают, что тот, кого не зовут Понтером, спустится на первый этаж. Надеюсь, капитан тоже не умеет читать, иначе нам конец.

Тяжелые шаги… Должно быть, капитан поднимается по лестнице. Двигаться нельзя. Во рту все горит, горло забито чердачной пылью. Чтобы не закашляться, я прикусываю щеку и сглатываю кровь.

Капитан начинает читать. Остается только надеяться, что он не поймет. Наконец он отрывает глаза от бумаги:

— Это Томас Мюнцер, Чеканщик… Звонкая монета.[3]

Сердце мое подпрыгивает в груди. Довольные взгляды: оплата будет двойной. Поймать человека, объявившего войну князьям!

Я остаюсь в одиночестве, лежу в тишине, не в силах пошевелиться. Господь вездесущий, Тебя нет ни здесь, ни где бы то ни было.

ГЛАВА 2

16 мая 1925 года

Наконец-то слабый свет зари. Валюсь с ног от усталости. Когда я вновь открываю глаза в кромешном мраке ночи, первое ощущение — полное онемение всего тела.

Как давно они ушли?

С улицы доносится ругань пьяных, шум кутежа, крики женщин, с которыми обращаются по законам военного времени.

Дьявольский зуд, чтобы напомнить мне, что я еще жив: на коже образовалась настоящая броня из пота, опилок и пыли.

Жив, могу кашлять, стонать и скрипеть.

Просто подняться на ноги, а затем на крышу с сумкой и с мечом невероятно трудно. Жду, пока глаза привыкнут к темноте, изучая лицо города смерти.

Внизу свет костров, разбросанных повсюду, освещает усмешки кутящих солдат, намеренных пропить доставшуюся без всякого труда победу.

Впереди мрак. Непроглядный мрак равнины. Слева, меньше чем в десяти шагах, одна крыша возвышается над остальными, нависая над переулком, а дальше абсолютная тьма. Переползая по крышам, я дотащил свою разламывающуюся спину до этой границы — впереди стена. Высотой в три человеческих роста. Я преодолеваю ее.

Вначале не чувствую запахов: во рту помойка, нос забит грязью… Потом доходит: навоз. Навоз прямо подо мной. Значит, мне представилась возможность упасть… Упасть во тьму, что мне и нужно.

Куча дерьма.

Бегом… Как можно дальше… Умираю от жажды… Бегом… Потом бреду, спотыкаясь, все дальше и дальше, голодный, убегающий от смерти, прошедшей рядом, и от постоянно преследующего меня запаха дерьма… Падаю.

Рассвет.

Растянувшись в канаве, я пью грязную воду. Проваливаюсь во мрак, как только восходит солнце.

Небо на западе пылает. Каждый миллиметр кожи горит огнем, покрыт коркой из дерьма и грязи — значит, я жив.

Поля, снопы, лес в нескольких километрах к югу. Бежать дальше? Надо дождаться темноты.

Я остался один. Мои товарищи, учитель, Элиас…

Один. Лица братьев, трупы, разбросанные по равнине.

Сумка и дага кажутся вдвое тяжелее. Я ослаб: нужно поесть. В нескольких шагах — зеленые колосья пшеницы. Собираю их горстями. Глотаю с трудом.

Интересно, какой у меня вид — изучаю длинную тень на земле. Она поднимает руку и подносит ее к лицу: глаза, борода — это не я. Она больше никогда не станет мной.

Думать.

Забыть об ужасах и думать. Потом двигаться дальше, забывая об ужасах. Потом уничтожить ужас и жить.

Итак, думать. Еда, деньги, одежда.

Я беженец. Бежать подальше отсюда, в безопасное место, где я смогу узнать новости и разыскать спасшихся братьев.

Думать.

Ганс Гут, библиотекарь. Там на равнине… его бегство при одном виде бронированных рыцарей герцога Георга[4] еще до начала резни. Если кто и спасся, так это Гут.

Его типография в Бибре, рядом с Нюрнбергом. Много лет подряд там постоянно толпились братья. Это место стало пристанищем для многих из них.

Пешком, по ночам, если держаться в стороне от дорог, по лесам и по границам полей, — все это займет недели две, не меньше.

ГЛАВА 3

18 мая 1525 года

Солдатский бивак.

Длинные тени и грубый северный акцент. Два дня и две ночи я шел по лесу, все мои чувства обострились, я вздрагиваю при малейшем шорохе: взмах птичьих крыльев, далекий вой волка с перебитым хребтом, на бегу теряющего свои кишки. Там, вдали, внешний мир, возможно, уже прекратил свое существование, больше ничего не осталось.

Я шел на юг, пока ноги не подламывались подо мной, и я не валился на землю. Я глотал все, что могло обмануть голод: желуди, лесные ягоды, даже кору и листья, когда голод становился невыносимым… Я полностью истощен, кости ломит, а ноги становятся все тяжелее.

Солнце уже зашло, когда в темноте подлеска показались блики костра. Я подхожу поближе, прячась за стволом дуба.

Справа от меня, шагах в ста — стреноженные лошади: запах может выдать меня. Стою неподвижно, думаю, сколько времени мне понадобится, чтобы оседлать одну из этих бестий. Из-за ствола умудряюсь рассмотреть и все остальное: они сидят у костра, завернувшись в одеяла, фляга переходит из рук в руки, я почти физически ощущаю запах перегара.

— Ох! А когда мы атаковали, они бежали, как зайцы! Я проткнул копьем сразу троих! Ну и вид! Как куропатки на вертеле!

Взрыв пьяного смеха.

— А у меня было кое-что поинтереснее. Пока мы грабили город, я отымел пятерых бабенок, между делом не прекращая убивать голодранцев. Одна из этих сук едва не отхватила мне пол-уха зубами! Смотрите…

— А ты?

— Перерезал ей горло, будь она неладна!

— Зря мучился, дурья башка. Подождал бы денек, и она сама бы тебе дала, чтобы заполучить труп муженька, как и все остальные…

Новый взрыв смеха. Один из них швыряет полено в костер.

— Клянусь, это была самая легкая победа за всю мою службу, надо было только палить им в спину и насаживать на вертел, как голубей. Но каково зрелище: головы, летящие по воздуху, люди, молящиеся на коленях… Я чувствовал себя кардиналом!

Он позвенел полным кошелем, двое других ответили ему тем же, один сотворил крестное знамение.

— Святые слова. Аминь.

— Пойду отолью. Оставьте мне глоток этой дряни…

— Эй, Курт, отойди-ка подальше! Я не хочу, чтобы, когда лягу спать, твоя моча воняла у меня под носом!

— Ты так пьян, что не заметишь, даже если я наложу тебе на голову…

— Иди в зад, дерьмо!

В ответ — отрыжка. Курт вышел из круга света и поковылял в моем направлении. Он протопал в нескольких шагах от меня и направился дальше в гущу подлеска.