Улицы Мюльхаузена забиты повозками, волочащимися сквозь стоячее болото толпы лишь благодаря колоссальным усилиям быков, лошадей, ослов, а иногда и людей. Гигантские мешки, сдавленные паутиной веревок и шнуров, часто настолько высокие, что загораживают окна домов. Грузы из орудий для всевозможных ремесел, мебель для любых комнат, одежда для людей всех сословий.

На улицах пошире торговцы, расположившиеся с обеих сторон, оснащены не столь основательно — их товар разложен на земле. На площадях обосновались те, кто имеет по крайней мере два шеста с куском ткани для защиты от непогоды или дорогие повозки, которые с помощью хитрых приспособлений из шарниров и крепежей превращаются в самые настоящие лавки. Есть и те, кто криком расхваливает качество своей продукции, и те, кто предпочитает подзывать тебя шепотом, словно предчувствуя, что только ты сможешь оценить столь небывалое предложение. Кто-то посылает мальчишек в толпу завлекать клиентов и предлагает пиво тем, кто задерживается, чтобы поторговаться. Многие семьи ходят держась за веревку из страха потеряться в этаком безумии.

Элиас сверлит глазами толпу. В ряду торговцев глиняной посудой он уже узнал пришельцев из Альштедта. Взгляд в сторону стеклодувов подтверждает прибытие крестьян из Гейниха. Чуть подальше — приветствующие друг друга; приподнимая Библию, должно быть, они из Зальцы.

Оттилия поднимает взгляд, ожидая сигнала. Она уже узнала пройдоху из городского совета, указанного ей Пфайффером. Надо ждать горняков из Мансфельда, которых пока не видно. Без них ничего не выйдет.

Мальчишка проталкивается сквозь толпу:

— Господин, вам нужен новый костюм! Зайдите в лавку моего отца, я отведу вас туда, господин… — Он цепляется за мою куртку.

Я с отвращением отворачиваюсь, а он шепчет:

— Братья-горняки уже здесь, за повозкой с кирпичами.

Элиаса прорывает:

— Начинается, все мы уже здесь.

Вкладываю монету в протянутую ладонь маленького посыльного, треплю ему волосы и готовлюсь насладиться сценой.

Оттилия направляется к мужу, туда, где толпа гуще всего, как раз напротив игрока на лютне. Став позади него, она слегка упирается грудью ему в спину и подносит губы к его уху. Она что-то шепчет ему, позволяя прядям светлых волос упасть ему на плечо. Потом одной рукой она начинает усиленно работать у него между ногами. Я вижу, как затылок одураченного бедолаги багровеет. Он нервно поглаживает бороду, но не сопротивляется. По-прежнему стоя к ней спиной, он слегка наклоняется и начинает просовывать руку к ней под юбку. Когда та поднимается уже достаточно высоко, Оттилия отнимает свою руку-соблазнительницу, отступает на шаг и, поймав его руку за столь неприличным занятием, принимается кричать, другой рукой изо всех сил закатывая ему пощечину:

— Сукин сын, червяк, мерзкий червь, да проклянет тебя Господь!

Это сигнал. Вокруг Оттилии начинается рукопашная, а изо всех четырех углов площади одновременно, сомкнутым строем, наступают наши братья. Они опрокидывают прилавки, портят товар, топчут пивные кружки.

— Запускать руки под юбки — до чего докатились господа из Мюльхаузена?!

Первым до нас добирается один крестьянин, прошедший сквозь толпу, как таран: каждого попадающегося на своем пути горожанина он хватает за воротник и смачно бьет по голове. Вскоре после него прибыл и рудокоп с комплектом из аркебуз, палиц и кинжалов, украденных в оружейной лавке.

— Это вам, — сообщил он. — А там еще осталось более чем достаточно.

— Проклятый пивовар! — продолжает вопить Оттилия. — Я узнала его — он из магистрата!

Я ору во всю глотку:

— Они продали нас пивоварам!

Все новые и новые голоса сливаются в единый рев, набирая силу:

— Советники, ублюдки, убирайтесь вон из Мюльхаузена!

Многие из тех, кто кричит, не принимали участия в постановке данной сцены и искренне считают, что на площади начинаются волнения с целью смещения городского совета. И они правы.

Все происходит необычайно быстро. Волна, словно притянутая таинственным магнитом, начинает затапливать Киланшгассе, ведущую от рыночной площади к ратуше. Ручейки народа возникают то там то сям: благочестивым прихожанам вдруг срочно понадобилось посетить церковь.

В какой-то момент я осматриваюсь по сторонам и понимаю, что остался в одиночестве: Элиас, Генрих и Оттилия исчезли. Позади меня один крестьянин ударом локтя в горло, а кулака под ребра укладывает на землю своего противника, показавшегося ему слишком хорошо одетым.

— Да, брат, побьем безбожников как собак! — радостно воплю я.

Стражники очень постарались, чтобы их нигде не было видно. Город наш.

Раздается первый колокол вечернего звона.[16] Разыскиваю всех остальных у фонтана Архангела, где мы договорились встретиться, если потеряем друг друга из вида. Там стоят и двое других, которых я не знаю.

Пфайффер берет на себя роль хозяина, представляющего гостей:

— О, кто к нам пожаловал, наш мятежный студент! Это Бригель и Хюльм — двое из восьми представителей народа Мюльхаузена.

— А это, — говорит один из этой парочки, размахивая у меня перед носом чем-то, напоминающим массивную трещотку, — ключи от нашего города!

— …Что значит, — прерывает его второй, — право решать, кто должен выметаться отсюда, а кто может прийти сюда.

— Мы добились этого. Томас может вернуться, — объявляет Оттилия с улыбкой.

— А что касается всех вас, — продолжает Бригель или Хюльм, — добро пожаловать в свободный имперский город Мюльхаузен.

ГЛАВА 23

Мюльхаузен, 15 февраля 1525 года

Новость о его прибытии передается из уст в уста по всей главной улице. Оба крыла толпы смыкаются, чтобы приветствовать человека, который бросил вызов князьям — тут и простые горожане, и крестьяне, сбежавшиеся из ближайших сел. Я едва не плачу от переполняющих меня чувств. Магистр, я хочу рассказать тебе, как мы боролись и как умудрились пробраться сюда, чтобы приветствовать тебя сейчас, когда поблизости нет ни одного шпика. Все они страшно напуганы, они наложили себе в штаны, а если только попробуют показаться на глаза, им угрожает смертельная опасность. Мы здесь, Магистр, и с твоей помощью мы поставим этот город с ног на голову и выгоним магистрат из его норы. Оттилия рядом со мной, ее глаза сияют, на ней новое платье, такое белое, что резко выделяется в толпе простонародья. Вот он! Он объезжает круг верхом на черном коне, а рядом с ним Пфайффер, который пошел встретить его на улицу. Две стальных руки обхватывают меня сзади и поднимают в воздух.

— Элиас!

— Дружище, теперь, когда он здесь, все эти из магистрата попросту наложат полные штаны, вот увидишь!

Грубый смех — даже неотесанный рудокоп из Эрцгебирге не может сдержать своего воодушевления.

Магистр Томас приближается, а толпа смыкается у него за спиной и следует за ним. Он издали замечает, как машет ему жена, и слезает с коня. Крепкие объятия и шепот — всего одно слово, которого я не слышу. Потом он оборачивается ко мне:

— Приветствую тебя, друг мой, рад видеть тебя живым и здоровым в такой день.