Он очнулся в глухом и безлюдном месте, тяжело дыша, огляделся. «Ох, вроде опять с пупа сорвал, — мелькнуло в хмельной голове. — Где это я?»

Пахло головешкой, крапивой да испаренным веником, видимо, чья-то баня чернела в двух шагах. Отец Николай потряс головой, соображая, куда его занесло. Гром, ворочаясь с боку на бок, грозно приближался к деревне. Синие и желтые молнии шарахались совсем близко, они слепили отца Николая.

В деревне все еще гуляли.

Отец Николай поднялся на четвереньки, пощупал около брюха. С левой стороны, в кармане что-то тяжелило, и отец Николай вспомнил про бутылку вина, взятую еще днем про запас. Он никогда не ходил в гости пустой. Бутылка каким-то чудом устояла в кармане подрясника. «Пойду! — твердо решил отец Николай. — Надо подночевать где-нибудь».

Гроза широко и жутко грохотала над полем, дождевой шум приближался к деревне. Ветвистые молнии беспрестанно вздымались в небе, гром уже не гремел, а жутко трещал, чиркая, казалось, у самого уха. Свежий ветер вдруг вздохнул в крышах ольховских бань. Он рванул, затрепал в темноте тесовые кровли, срывая все, что было плохо прибито. Но дождь все еще не спешил, словно дразнясь и сберегая свою силу.

Во время очередной вспышки отец Николай разглядел чье-то гумно, побежал, увидел другое громоздкое строение из толстых бревен.

«Амбар, — догадался отец Николай. — Кажись, бывший земской. Ну, теперь дорогу найду…» Ему показалось, что небольшая дыра в амбарных дверях слегка светилась. Он высморкался, зажмурился и поглядел, но яркая широкая молния надолго залила все вокруг зеленым неземным светом.

— Что за штука такая? — вслух сказал отец Николай, бодря сам себя.

Окошечко в амбарных дверях и впрямь светилось. Он не был робким, подполз к амбару, заглянул и отшатнулся в ужасе. «Или блазнит мне? Дьяволы не то разбойники. Вот до чего допился, рыжая голова!» — мысленно произнес он и, набравшись духу, глянул опять.

Посреди амбара, на полу, по-сиротски тускло горела свеча. Она освещала снизу три какие-то страшные рожи и три бороды, которые выявлялись в слабом свете колеблемого воздухом огня. Николай Иванович решил, что он спит, что все это наверняка ему снится. Но один дьявол при вспышке молнии перекрестился, а другой голосом шибановского Жука произнес:

— Ишь, опять хрястнуло!

— Пазгает, — добавил третий.

— А много ли вас, не надо ли нас? — крикнул в дыру отец Николай. Он узнал еще двоих. — Вы, товарищи, почему тут?

В амбаре зашевелились, обрадовались живому голосу с воли.

— Это ты, Николай Иванович?

— Да вы под замком, значит! — удивился отец Николай.

— Ох, слава те господи!

— Сидим!

— Достукались, вот…

— Выручи, батюшка! До ветру страсть как охота.

— Да как вас выручить?

— Да вон у Кузьмы ключ есть!

— Отопри, пожалуйста!

Жук сквозь кошачью дыру подал попу связку ключей.

— Этот вроде! С маленькой-то бородкой…

Отец Николай отомкнул замок, распахнул двери.

— Ох, вовремя! Ох, спасибо… — Дедко Клюшин побежал в темноту, за ним торопливо выбежал Носопырь. Жук не спешил, сперва взял у попа ключи.

— А я вот… — оправдывался Павло. — Нехорошо вроде бы… В дыру-то.

— Куды? — отец Николай поглядел на порог, который только что обмел бородой с той стороны.

— Да ведь… давненько уж, — застыдился Павло. — Должно высохнуть.

— Ладно! — махнул рукой отец Николай. — Ну? Так за что это вас? В темницу-то…

— Это ты, батюшка, у их спроси, — ответил дедко Никита Рогов. — Они скажут тебе, за что.

— А не тужи, робятушки! Вот и скляница есть… — отец Николай хлопнул бутылкой по полу.

— Домой бы, да куды в экую непогодь?

— А ежели к Данилу идти?

— Нет уж, лучше тут ночевать, — сказал Павло, косясь на бутылку. — Только народ тревожить.

— Истинно, — засмеялся отец Николай. — Погодушка-то… Ишь что Делается, Никита Иванович?

Никита не отозвался.

В амбар один за другим возвращались остальные узники. Двери прикрыли, зажгли погасшую от ветра свечу.

— Пойду луку грозд выдерну. Пока дожжина-то не припер, — сказал поп. — Тут чья загорода? Скажите после, ежели заругают. Дескать, на общее дело.

Отец Николай вернулся из темноты с гроздом свежего луку, ободрал с головок верхнюю кожуру.

— Ну-с? Применительно к печальным сим обстоятельствам придется прямо из горлушка. Алексей, божий человек, не с тебя ли начнем?

— Нет уж, я после всех ежели, — произнес Носопырь с достоинством.

— Ну, тогда не осудите, почну сам!

Отец Николай сделал три мощных глотка, подал бутылку Жуку. Тот после двух глотков отдал Павлу, Павло — Носопырю.

Никита Рогов и дедко Клюшин вина не пили. Они, кряхтя, ворча и шепча молитвы, устраивались на полу.

— А ну зажигай все, сколько есть! Веселей будет. — Отец Николай сгреб свечи.

Павло зажег три свечи, установил их на пол.

— Никита Иванович, — шепнул дедко Клюшин, — пойдем-ко ночевать, парень. К Данилу.

— Истинно, тут не уснуть. Пойдем, в утре придем пораньше.

Отец Николай зычно запел. Могучий его голос был заглушен раскатами грома.

Буря и впрямь ревела вокруг. Дождь падал сплошной водяной стеной: он топил амбар, Ольховицу, весь мир, все и повсюду, казалось, было огнем, водою и грохотом.

— А вы куда, распротак твою так? Сидеть!

— Остепенись, Николай Иванович.

Дедко Никита и дедко Клюшин незаметно, по одному, выбрались на волю и по дождю направились к Данилу Пачину.

— Ушли! — зашумел отец Николай.

В дверях появились чьи-то широкие плечи и черная мокрая голова. Отец Николай обрадовался.

— Свято место да пусто не будет. Ты ли, Дмитрий? Явился яко из преисподней самой. Садись, компании для!

В дверях стоял и в самом деле Митька Усов. Он шагнул, не мог перекинуть хромовую ногу через амбарный порог и полетел на улицу, в темноту.

Ночью, еще до грозы, Митька Усов был послан сторожить шибановских арестованных. Он пошел, мысленно матерясь. Не больно-то и приятно всю ночь сидеть у амбара, да еще в свой законный ольховский праздник — в казанскую! Ко всему прочему Митьке с самого начала не нравилась эта история. «Для чего эдаким нечередником прижимать стариков? — думал он. — Велика беда, соплюна выпороли. Бить стекла, хоть бы и в церкви, последнее дело. Подростков пороли за это испокон веку».

На крыльце исполкома, от злости за испорченный праздник, Усов даже сплюнул: «А куды они денутся?» — решил он и захромал не к амбару, а к Гривеннику. Выпил у Гривенника он стопку вина и два стакана кислого пива. Гривенник сроду не варивал хорошего пива. К Митьке сразу привязалась изжога с отрыжкой.

В это время и поднялась на улице драка. Митька забыл сам про себя и про то, что он караульщик. Он вылетел от Гривенника пулей. Даже простреленная нога как будто перестала хромать, он, как бывало в молодости, ринулся в самое пекло. Усташинских быстро прогнали, потом Усов нечаянно оказался в гостях у Акима Дымова, а тут пришла вторая волна, и Усов опять устремился на улицу. Он худо помнил, что было дальше. Кто-то из усташинцев огрел-таки его батогом по лопаткам. Митька тоже кого-то стукнул и очутился опять у Гривенника, потом опять на улице, а тут началась гроза, и он, пересилив себя, очнулся и только теперь, с натугой, вспомнил, что он амбарный патруль. Весь мокрый с трудом приковылял к месту своего назначения.

…Двери амбара были настежь, внутри светло, как в церкви, и поп Рыжко хлопал по плечам то Носопыря, то Павла Сопронова. Усова заволокли внутрь, усадили на амбарном полу.

— Хо! Дмитрий, воин Христов! Откуда? И аз грешный препоясан весельем! Одно прискорбно: мал сосуд сей! — Отец Николай поднял почти пустую бутылку. — Причастись, одному тебе достаточно.

— А где Никита? И Клюшина нету, мать-перемать!

— Да придут, — сказал Носопырь. — Куды деваются?