Петька хорошо знал завод, не было ни одного цеха или инструменталки, где бы не имелось у него дружка либо знакомого. После того, как его уволили из курьерской группы канцелярии ВЦИК, прошло почти полгода. Он заново сжился с заводом и ничуть не тужил о своем понижении. О чем тужить? Работа формовщиком, правда, пыльная, не то что курьером. Заработок тоже поменьше, зато везде свои люди и на душе намного спокойнее.

Петька больше всего любил кочегарку. Здесь было по-домашнему уютно, пахло водой и огнем, котлы сипели успокаивающе и мерно. Гирин всегда с почтением разглядывал водомерные стекла и начищенные до самоварного блеска краны и вентили. Все говорило здесь о какой-то достойной, надежной силе. Вспоминались Петьке и шибановская деревенская баня, и кузница Гаврила Насонова, куда в детстве бегал глядеть, как куют лошадей.

Двое знакомых кочегаров, не останавливая шуровки, кивнули Гирину. Петька разделся по пояс и отвернул краник с теплой водой. Вымылся, чуть обсох, оделся и попросил гуднуть. Кочегар поглядел на циферблат закопченных часов, вделанных в кирпичную кладку. Было без двух минут полдень.

— Рано еще. Ну да ладно, давай!

Петька вскочил на площадку второго котла, поплевал на руки, закусил язык и подмигнул кочегару. Тот лыбился и блестел снизу зубами.

— Давай…

Петька взялся за ручку длинной железной цепки, подвешенной на коромысле гудка. Из головы вылетели все утренние неурядицы. Он потянул ручку вниз, цепь напряглась, но звука не было. Тогда Петька потянул сильнее, и вот, где-то высоко, в черных железных переплетениях труб и кровельных ферм послышалось мощное шипение. Потом что-то словно бы икнуло и задрожало. Вдруг, будто простуженный, пробился и оглушил все на свете зычный рев. Петька в восторге тянул и тянул цепь, он весь растворился в этом густом, обволакивающем весь мир гуле…

Кочегар напрасно подавал снизу какие-то знаки, ему пришлось запустить в Гирина куском угля.

— Тянет и тянет, — услышал Петька по-комариному тихий голос. — Ты что, очумел?

— А что, долго? — Петьке показалось, что и его голос звучит как будто откуда-то из кармана, такой был слабенький.

Гирин угостил кочегаров дукатовской «пушкой» и подался в столовку. Быстро съел из солонины, воняющий мылом суп, выпил еле теплый, не больно сладенький чай. Кормежка была неважная. В Москве поговаривали о заборных книжках. Однако Гирин особенно не тужил, поскольку имел веселый характер, да и шибановское полуголодное детство крепко сидело в памяти.

Он только хотел разыскать Клаву, как вдруг объявили, что в механическом будет общезаводской митинг. Еще что за митинг? Петька любил, конечно, и митинги, но на сегодня у него имелись другие планы. Он изловил себя на желании уйти домой, устыдился и присоединился к литейщикам.

Механический быстро наполнялся народом. Петька уселся на строгальный станок. Рядом, опустив длинные, ниже колен руки, удрученно стоял мастер Малышев, тут же устроился Шиловский и вагранщик Гусев.

— По какому вопросу митинг? — спросил Петька у Малышева.

— Никто не знает. Слышал, что приедет представитель Цека.

— Да ну? — Шиловский уселся рядом с Гириным. — Ничего себе.

На площадку железной лесенки, ведущей в конторку механического, вышел кто-то незнакомый, видимо из райкома. Рядом встал секретарь заводской ячейки.

У площадки уже негде было ступить. Сзади, у стен кое-кто сидел на полу, выложенном из деревянных, поставленных на торцы чурок. Гирин услышал глухой голос секретаря ячейки.

— Товарищи, на завод только что выехал начальник сектора Цека товарищ… — секретарь, выясняя фамилию, оглянулся к другому приезжему. — Товарищ Шуб! Он выступит сегодня перед вами. На митинге присутствует также представитель райкома… Прошу от каждого цеха выделить по одному человеку…

Началось быстрое выдвижение представителей для ведения митинга. Когда очередь дошла до литейного, Шиловский вдруг спрыгнул на пол и крикнул:

— Гирина! Формовщика Гирина.

— Голосовать будем? Нет? Кто против, товарищи? Нет. Прошу представителей выйти сюда.

Петька не ожидал от Шиловского такой выходки и погрозил ему кулаком. Но все равно было приятно. Он быстро прошел вперед, вбежал на площадку и встал сзади, отыскивая глазами красную косынку жены. Клава стояла у окошка инструменталки. Петька не сразу нашарил ее глазами. Теперь Гирин покосился на представителя райкома. Худой, низенький, седой человек не двигаясь глядел поверх голов, еле заметно шевелил седыми усами. Не дожидаясь приглашения говорить, он поднял руку, обрамленную белоснежным манжетом, резко бросил ее вниз и сунул в карман. Другой рукой цепко взялся за поручень. Голос его прозвучал спокойно и без обычного в таких случаях надрывного пафоса.

— Товарищи!.. Троцкистская оппозиция, потерпев разгром, ушла в подполье… она окончательно перекинулась в лагерь врагов… Наша рабочая совесть чиста перед всем миром, мы ни в коей мере не несем ответственности за грехи оппозиции. Но, товарищи рабочие, сколько можно терпеть троцкистскую демагогию? Они потеряли стыд, они создают тайные типографии. Печатают антипартийные документы, они проводят подпольные собрания и налаживают шифровальную связь…

В цехе нарастал шум, послышались выкрики:

— Позор!

— Куда смотрят в Цека?

— Где представитель?

Петька оглянулся: на площадке, кроме своих заводских и выступающего, никого не было. Секретарь ячейки что-то шепнул оратору, но тот продолжал говорить. Он говорил о подпольных листовках и о непрекращающейся деятельности высланного в Алма-Ату Троцкого.

— Предлагаю, товарищи, принять резолюцию, осуждающую подпольную деятельность троцкистов, которые ведут страну к ужасам новой гражданской войны, что равносильно было бы гибели русского пролетариата! Предлагаю послать письмо членам Политбюро, мужественно отстаивающим ленинское единство в партии…

В это время у главного входа обозначилось многообещающее движение. В дверцу, вделанную в большие ворота, кто-то вошел, и секретарь ячейки сказал Гирину:

— Товарищ Шуб. Проведи его сюда. Быстро!

Петька сбежал с лесенки, но представителю не понадобилось помогать: он энергично приближался к площадке, раздвигая спецовки и не боясь вымазать белый парусиновый френч. «Разрешите! Позвольте!» — говорил он, прижимая портфель к боку, и рабочие расступались, давая дорогу.

— Слово товарищу Шубу, представителю Цека, — объявил секретарь, когда Шуб с фальшивой бодростью заподнимался по лесенке. «Слово-то Шубу, да не было б шуму», — подумал Гирин и не стал подниматься вверх. Он встал около прохода, ведущего в литейный и кочегарку.

— Товарищи рабочие! — дребезжащим голосом произнес Шуб и сделал большую остановку. — Я слышу здесь капитулянтские утверждения о нашей партии. Я слышу здесь паникерские нотки в оценке внутрипартийного положения, Нет, товарищи, такая оценка в корне неправильна! Больше того, такая оценка просто вредна! Наша партия сильна как никогда…

— Об чем разговор? — перебил Шуба голос из цеха.

— О делах давай!

— Товарищ Шуб, а как насчет заборных книжек?

Оратор не заметил выкриков.

— Да, товарищи, мы никому не позволим разоружать рабочие массы капитулянтскими фразами о троцкистской опасности! Мы били и будем бить врагов пролетарского дела! Но, товарищи, шахтинский заговор буржуазных спецов и уроки хлебозаготовок говорят нам о новой опасности. Какова эта опасность? Эта опасность справа, товарищи. Правые элементы в партии…

По затихшему цеху прошел словно бы холодок отчуждения. Он быстро нарастал, но оратор продолжал говорить, и вот гул недовольства заглушил выступающего.

— Где правые, какие правые!

— Леваки!

— Троцкист!

— Мало было дискуссий?

В двух или трех местах раздался свист. Секретарь ячейки поднял руку, чтобы установить тишину. Но Шуб продолжал говорить, и цех загудел еще напряженнее. В это время кто-то бросил из толпы комок обтирочных концов, тряпка повисла на поручне. Люди сдвинулись ближе к площадке, свистели во многих местах.