Оба монаха, трудившиеся над рукописью, долгое время жили в мавританских[30] землях и в совершенстве овладели искусством написания Священного Текста на арабском. Там же они освоили премудрости сарацинской веры, изучив многочисленные книги по истории ислама, фикху, каламу[31] и другим наукам, необходимым для глубокого знания магометанского учения. Когда же они вернулись в Сарагосу, своей ученостью и познаниями в сарацинской вере они могли заткнуть за пояс местных мавританских улемов и факихов. Но не ради состязания с сарагосскими богословами Себастьян и Диего совершили долгий и опасный путь через неведомые земли, продлившийся без малого пять лет.

Отдохнув два дня после дальних странствий, братья были вызваны к аббату и в тот же день приступили к работе. Ежедневно монахи трудились над рукописью с половины четвертого утра — после заутрени — до двенадцати часов дня. Затем, позавтракав в трапезной черным хлебом с водой, братья возвращались в залу и работали до пяти часов пополудни. Отведав около пяти вечера горячей чечевичной похлебки, монахи продолжали работу до самых сумерек. В летнее время к их трапезе прибавлялись яблоки и иные съедобные плоды. Зимой и в пост Диего и Себастьян питались один раз в день — в два-три часа дня или на закате солнца.

Всякий раз, когда брату Диего требовался новый лист пергамена, он вызывал дежурившего у входа в залу безымянного монаха и тот, мгновенно явившись, уносил исписанный лист и приносил новый.

Так продолжалось почти два года. Написание каждой буквы, каждого значка требовало огромного труда. Иногда при всей витиеватой идеальности выводимых братом Диего букв, брат Себастьян, молчаливо склонившись над свеженаписанным текстом, недовольно качал головой. По его мнению, характер написания элементов некоторых букв отражал более позднюю традицию письма, несвойственную первым векам хиджры. И брат Диего, тяжко вздохнув, смиренно и еще более скрупулезно переписывал забракованный фрагмент.

Около семи лет назад их вызвал к себе аббат и объявил, что им поручается ответственная миссия. Братьям предстояло освоить сарацинское богословие, чтобы, вернувшись домой, взяться за составление рукописи Корана по образцу, одобренному самим папой. Данная мистификация преследовала, по мнению архиепископа и аббата, великую и благородную цель — дискредитацию нечестивой сарацинской веры и представление ее в качестве лживой компиляции христианской религии. Зачем это было нужно, братьям было понятно и без туманных объяснений аббата. Победить сарацин одной силой оружия пока невозможно. Их много и они сильны. Сильны во многом благодаря уверенности в правоте своей веры. Немногочисленные полемические сочинения, созданные в Европе, неспособны пошатнуть эту непоколебимую уверенность. К сожалению, приходится признать, что в подобной полемике последнее слово все равно остается за сарацинами — они зачастую лучше знают христианскую веру, чем христиане — сарацинскую. Значит, — решили в Риме, — увесистое дерево можно свалить, основательно повредив его корни. Необходимо нанести удар по основам сарацинской веры.

Благословив братьев в далекий путь, аббат велел выдать им целое состояние — 1000 солидов. Для пущей убедительности монахи отправились на Восток под видом сарацинских купцов из Сарагосы, занимающихся собиранием старинных рукописей. Брат Диего, сам в прошлом исповедовавший сарацинскую веру и долгое время служивший писцом у кади в мудехарской[32] альхаме[33] Уэски, после добровольного крещения не забыл особенности и тонкости магометанского вероучения, знание которых требовала не столько его прежняя должность, сколько его любознательность. Брат Себастьян, свободно владевший арабским, неплохо разбирался в особенностях письма мавров. Сам он был родом из мосарабской[34] семьи Валенсии и о мавританской вере знал не понаслышке. Поэтому двум цистерианцам было не так сложно превратиться в странствующих купцов-библиофилов. В те времена в христианских королевствах было немало авантюристов, свободно владевших арабским и романсе[35] и постоянно курсировавших под видом купцов или кого-нибудь еще из христианских земель в мавританские и обратно. Иногда короли поручали этим бродягам важные щекотливые поручения, справедливо полагая, что лучше этих каналий с подобными делами никто бы не справился.

Невероятные странствия Диего и Себастьяна по мавританским землям поистине были достойны того, чтобы занять место рядом с путешествиями знаменитого Синдбада, случись они на несколько веков раньше. Но с возвращением в монастырь приключения монахов не закончились. Теперь им предстояло другое, не менее интересное путешествие — в мир букв, каждая из которых отличалась от других, если не именем, то своим внешним обликом. Так, например, буква "ба", в начале слова походившая на рыболовный крючок, в середине напоминала наконечник стрелы, а в конце слова уподоблялась массивной челюсти их аббата.

Однако работа над рукописью подходила к концу. Предпоследняя сура, аккуратно, с философской неспешностью выводимая братом Диего, обреченно напоминала о предстоящем конце почти двухлетней работы.

В этот день брат Диего написал гораздо меньше обычного, а днем ранее — меньше, чем накануне. Но как ни медли, как ни отодвигай час безутешного прощания с трудным и от того еще более любимым детищем, а рукопись надо заканчивать. За эту неделю аббат два раза наведывался к ним поинтересоваться ходом работы. Еще день-два, и все будет кончено.

Брат Диего отложил кисть, потер уставшие глаза и позвал безымянного монаха, дежурившего у входа в залу. Тот не замедлил явиться, и это означало, что Диего и Себастьян могут быть свободны. До утра.

Отправляясь спать после изнурительной работы над рукописью, брат Себастьян всякий раз старался хорошо выспаться, чтобы со свежими силами продолжить трудиться на следующий день. Обычно он сразу засыпал, едва только его тело касалось жесткого ложа в келье. Но в эту ночь сон отказывался соединяться с изнуренным телом брата Себастьяна.

Не спал и брат Диего. Беспокойно ворочаясь с боку на бок, он столь же отчаянно пытался предать себя сну, как когда-то десять лет назад отчаянно и бесповоротно предал себя христианской церкви.

Семья Абдурахмана (так тогда звался Диего) не стала покидать Уэски после ее завоевания Арагоном, поверив в привилегии, дарованные короной. Маврам разрешалось исповедовать свою религию. Особой грамотой короля мавры города были взяты под его личную защиту.

Но однажды все вдруг переменилось, и прежняя жизнь, размеренная и спокойная, неторопливо проходившая под благословенным небом Уэски, перестала радовать Абдурахмана. Он влюбился. Казалось бы, что в этом плохого? И дело даже не в том, что у него уже была жена. Сарацинская вера не запрещала иметь несколько жен. Но его возлюбленная была христианкой, и ее родственники ни за что не согласились бы отдать дочь за мавра. Однако любовь есть любовь, и Абдурахман с Марией продолжали тайно встречаться, — до тех пор, пока их не заметили вместе соседи Абдурахмана по альхаме. По законам мавров ему угрожала смертная казнь или, в лучшем случае, продажа в рабство.

Но юноша был молод и хотел любить, а не умирать. У него было два выхода: или бросить все и бежать с возлюбленной в дальние края — по большому счету — в никуда, подвергая опасностям себя и жену, или же остаться на родине и сохранить жизнь и любовь, приняв новую веру. Обратившиеся в христианство мавры, — неважно, добровольно или принудительно, — освобождались из-под юрисдикции мудехарской альхамы. Для Абдурахмана это был единственный шанс избежать смерти.

Через несколько дней после крещения новообращенный католик Диего обвенчался с Марией в церкви Святой Марии де Салес в многолюдной Сарагосе, куда молодожены перебрались подальше от неодобрительных взглядов уэскских мудехаров.