— Отлично! — крикнул в азарте Фрэнк и передал мяч своему полузащитнику, устремляясь сам в брешь в линии нападения противника.

   Удачно разыграв с полузащитником «стенку», Фрэнк снова получил мяч и, обманув набегающего крайнего левого трехчетверного, снова устремился вперед. До ворот было совсем немного и Фрэнк уже замахнулся, чтобы крюком послать мяч через перекладину, как вдруг огромная фигура Грейвса буквально выросла перед ним.

   — Все равно ты мертвец, Леоне! — выкрикнул на бегу Грейвс, пытаясь сделать Фрэнку подножку, но Фрэнк удачно перепрыгнул и рванул, что было сил, вперед.

   На какое-то мгновение Фрэнк оглянулся, чтобы удостовериться, что опасность больше не грозит ему, и увидел, как Здоровяк на полном ходу сбивает Грейвса. Теперь уже ничто не могло помешать Леоне. С победным кличем он выпрыгнул высоко вверх и послал мяч через перекладину в «зачетный город», принося своей команде победные четыре очка. Болельщики взревели.

   — Мо-ло-дец!! — сложив рупором ладони, выкрикнул Джон, потом он несколько раз подпрыгнул, выкидывая вверх кулак.

   Брэйдон и капитан Майснер тоже улыбались, они явно болели за Леоне. Здоровяк подбежал и буквально сгреб Фрэнка в охапку от радости. Капитан Майснер посмотрел на часы, наступало уже время обеда, он засвистел в свисток, давая понять, что игра окончена. Фрэнк еле держался на ногах. Сейчас, когда азарт борьбы, придававший ему силы, прошел, травмы и ушибы, нанесенные ему, словно разом вцепились в его тело. Болела спина, голова. Ныло «под ложечкой». Острая боль не давала наступить на ногу. Неожиданный толчок в спину снова сбил его с ног. Падая и почти теряя сознание, Леоне решил оглянуться. Разъяренное лицо Грейвса наклонилось над ним.

   — Тебе дорого придется заплатить за сегодняшний матч, Леоне! — злобно выкрикнул Грейвс.

   Он схватил цепочку на шее у Фрэнка и сорвал ее вместе с крестиком.

   Несколько дней Леоне провалялся на нарах, выходя только к завтраку, обеду и ужину, да еще — на проверки. Джон в котельной работал за двоих. Иногда он успевал забежать в камеру к Леоне, перекинуться парой фраз. Заходил и Даллас. Фрэнк старался держаться бодро, хотя все тело его буквально разламывало на части.

   Вечером того же дня, когда случился этот матч, Фрэнк лежал в камере, повернувшись к стене. Какие-то странные постукивания заставили его, превозмогая боль, повернуться. Смотровое окошечко в камеру было открыто и чья-то холеная белая рука с перстнем на указательном пальце сжимала металлический прут решетки. Палец размеренно складывался и раскладывался, ударяя кольцом перстня о прут. Стоило Леоне повернуться, как в окошечке появилось белое лицо Драмгула. Этот холеный лик был, казалось, рекламным воплощением здоровья и благополучия. Леоне сразу бросилось это в глаза. Седые усы Драмгула слегка отсвечивали, он вынул маленькую щеточку и аккуратно их расчесал.

   — Привет, Фрэнк, — как ни в чем не бывало, проговорил Драмгул.

   Но Фрэнк все же заметил, что за этим движением с расческой Драмгул прячет и злорадную торжествующую улыбку.

   — Тебе не сломить меня, — сказал ему Фрэнк.

   — Ты в этом уверен?

   — Ты можешь убить мое тело, но ты не можешь убить мой дух.

   — Неплохо сказано, но это все литература, Фрэнк. А жизнь — штука жестокая.

   — Ты пользуешься тем, что я в твоей власти и что тебе все позволено. Посмотрел бы я, как ты разговаривал бы со мной на воле.

   — Ты же знаешь, Фрэнк, — сказал Драмгул, — что надо принимать жизнь такой, какая ока есть. Я начальник, а ты заключенный. Или что, ты хочешь, чтобы я сел в клетку, а ты стал начальником здесь?

Драмгул довольно засмеялся.

   — Это все софизмы, — ответил Фрэнк. — Ты понимаешь, что я говорю не об этом.

   — Софизмы, — усмехнулся Драмгул. — Красивое словечко, не я ли научил ему тебя на своих уроках?

   — Может быть, и ты, но с тех пор я его не употреблял.

   — Боюсь, что ты много потерял, не используя свой словарный запас и умение говорить, которому я вас учил. А ведь тогда, в школе, мне казалось, что ты можешь многого достичь. Впрочем, и сейчас еще не поздно. Мое предложение насчет чтения вслух остается в силе. Данте еще не дочитан. Там еще много прекрасных отрывков. Вот, например: «Копна кишок между колен свисала, виднелось сердце с мерзостной мошной, где съеденное переходит в кало». Ты знаешь, что такое кало, Фрэнк? Это — кал. В угоду рифме Данте даже изменяет слова. Не правда ли, забавно?

Фрэнк отвернулся к стене и ничего не ответил.

   — Ты молчишь, Леоне, на этот вопрос ты можешь пока не отвечать, — проговорил Драмгул. — Но я задам тебе другой вопрос. Скажи, тебе не кажется, что это судьба, я имею ввиду то, что ты попал ко мне в лапы во второй раз?

   Фрэнк снова повернулся к Драмгулу.

   — Что ты хочешь этим сказать? — спросил он.

   — Ничего, кроме того, что сказал, — ответил Драмгул.

   — Да, ты уже говорил мне, что подстроил этот перевод.

   — Но ведь я мог тебя и не найти.

   — Я думаю, что это было тебе нетрудно сделать.

   — Скажи, а тебе не приходило в голову, что ты расплачиваешься со мной за нечто большее, чем тот твой побег?

   Фрэнк молчал. Он вспомнил почему-то про «порше», из которого следили за его домом и из-за которого он попал в тюрьму во второй раз. Неужели Драмгул устраивал эти обыски, чтобы подставить его, Леоне, и заполучить снова в свои лапы? Но Драмгул задал ему другой вопрос. «Нечто большее...» Что он имеет ввиду?

   — Мой отец, — сказал Фрэнк, — был учителем физики, и он учил меня отвечать на ясные вопросы.

   — Ты попал в самую точку, Леоне. Твой отец — вот основная причина наших с тобой печальных взаимоотношений. Когда я работал в школе, он был всеобщим любимцем, а меня все ненавидели. И за это я ненавидел его. Каждый день он выходил из здания школы, окруженный толпой ребят, в глазах которых светились уважение и любовь, а я уходил один. И все мое удовлетворение от жизни заключалось только в том, что я ставил вам двойки и наказывал за невыученные уроки, что, глядя в ваши счастливые лица, я говорил вам гадости, ведь у меня никогда не было семьи. Но однажды я захотел наказывать и таких, как твой отец. Я захотел властвовать над ними, чтобы они не смотрели на меня свысока, с презрением во взгляде, а чтобы заискивали и улыбались. Тогда я попытался, использовав все свои связи, стать директором в вашей школе. Но твой отец и мистер Норт сделали все, чтобы мне помешать. Они выступили на собрании учителей, и я проиграл. Мне не оставалось ничего другого, кроме как уйти из школы. Никто из вас не знал, что у меня был значительный стаж работы в полиции. Никто из вас не знал, что я, уехав из вашего города, устроился на работу в тюрьму «Олби» старшим надзирателем,. Судьба сжалилась надо мной. Начальник «Олби» ко мне благоволил. И скоро я стал его заместителем. Потом, когда он уехал в Европу, начальником стал я. Больше всего на свете я мечтал, чтобы кто-нибудь из таких, как твой отец попали мне в руки. И случай не заставил себя ждать. Жаль только, что попался мистер Норт, а не твой отец.

   — Но это было сфабрикованное дело! — вскричал Фрэнк. — Неужели, Драмгул, ты и к этому приложил свои грязные руки?

   — Нет, Фрэнк, — сказал Драмгул. — Это не было сфабрикованным делом. Школьную кассу действительно ограбили мистер Норт и твой отец.

   — Неправда! — Фрэнк попытался подняться, но острая боль в спине снова заставила его лечь.

   — Правда, — сказал Драмгул. — Отпечатки пальцев Норта совпали, а отпечатки пальцев твоего отца оказались смазанными по чистой случайности.

   — Но были фотографии, доказывающие алиби мистера Норта.

   — Да не было никаких фотографий, это все слухи, — засмеялся Драмгул. — Ты плохо знаешь это дело, потому что сам угодил в «Олби» за месяц до мистера Норта. Или ты хочешь сказ: что и ты попал в «Олби» невинным младенцем?