– Ну, мамочка, ну что ты меня шпыняешь? – захныкала девочка.

– Я не шпыняю тебя, я тебе, между прочим, добра желаю, – женский голос смягчился. – Ох, ты моя девочка ненаглядная, все жилочки-веночки ты мне пересчитываешь… Вот если ты будешь так себя вести, я тебе камушков – не дам. И не допросишься тогда!

– Ну, мамочка… А что же я тогда буду делать? Мне же тоже надо! Ты ведь камушки перекладываешь! А мне? А мне?! – капризно запричитала девочка.

– Что тебе? Мне камушки нервы успокаивают. А ты еще маленькая…

– Ты же только что говорила, что я уже большая! Уже большая я! Ну, пожалуйста… – девочка заплакала.

– Не плачь, плакса, не плачь, выше нос! Будет тебе белка, будет и свисток. Дам я тебе камушков, дам.

– А мне еще красненькие нужны… А еще те, серебряненькие! Дашь? Дашь мне серебряненьких? – всхлипывала девочка.

– Дам, дам… Не плачь, девочка моя, не плачь… А-а-а-а, а-а-а-а, – запел женский голос, – мы везем с собой кота, козлика-собааачку, детку-забияяячку, обезьяну, попугая, вот – компания какая…

– Мамочка, а кто в ней завелся? – спросила девочка.

– Где?

– Ну, в груди. Кто-то плохой?

– Да, доченька – вздохнула женщина. – Злой, нехороший.

– А как его зовут?

– Мастит.

– Мас…?

– Мас-тит.

– А можно еще, пока ее не отрезали, я ее поцелую?

– Ну, поцелуй, поцелуй… Вот…

Алеша встал на цыпочкии и сильно вдавил кнопку звонка. Послышался перезвон. Он не отпускал ее, пока ему не открыла дверь девочка лет девяти, с собранными в косички волосами, в домашнем халатике и светло-синих тапочках.

– Ой, Алешка пришел! С Филей! – она порывисто обхватила его шею тонкими руками с просвещающимися под тонкой кожей разбегами вен и прижалась румяной щекой к его веснушчатому носу. – Заходи, бармалей, заходи! Бабушка нам яишницу с колбаскам приготовит! – Девочка захохотала и потянула его за руку в прихожую.

– Тебе бы все твои какашки-говняшки, – смущенно улыбнулся мальчик. – А я знаешь, как устал котю держать!

– Ну, Лешка, ты вообще уже какой-то! – замахала руками девочка. – Пускай Филю, пускай на пол, так бросай, бросай! Не бойся! Если наделает, то бабушка дома – она приберет… Давай, я за тобой дверь закрою.

Дверь, с прибитым сверху алюминиевым номером "17", медленно закрылась.

Полуоткрытая осиновая дверь, врезки мутноватого стекла, звук мягких шагов, мгновенье, мелькнувшее в моментальной фигуре зе стеклом, крупное, выдвигающееся вперед лицо, сеточки морщинок, словившие некогда гладкую кожу в неизбежный невод времени, блеск в совсем нестарых глазах, полуулыбка, чуть заметный слой румян и пудра в складках бугристого носа. Вот такая вот игра. Она происходит после сложенных вместе рук, перестука натруженных пальцев по усыпанному окурками подоконнику, небольшого тела, наклоненного в сторону окна, – где-то там бежит жизнь, бьет когда-то понятным ключом, – эти перевязанные бинтами ноги когда-то могли бойко ходить, цокать по мостовым, тридцать километров пешком: туда-обратно, чтобы просто увидиться с друзьями или решить неотложный вопрос. Теперь неотложным вопросом была яичница с колбасой.

Бабушка вошла в детскую.

Алеша и Пуговка подняли головы и одновременно посмотрели на нее. Они сидели на полу перед развернутым листом картона, разрисованного цветными карандашами.

– Почему ты вечно входишь без предупреждения? – закричала Пуговка. Она опустила глаза и заметила сигарету в длинном черном мундштуке, которую бабушка держала в правой руке, плотно обхватившей дверную ручку. – А еще и куришь! Сколько раз тебе мама говорила перестать? Ты опять курила? Мама убирать окурки не успевает! Я кушать хочу уже! А ты все в окно смотришь! – Девочка сглотнула слюну. – А вчера снова у меня копалась! Я заметила! А еще убирала! Я сама пол подмету у себя! Иди! Кушать хотим!

Бабушка сутуло и торопливо отступила назад, захлопнув за собой дверь.

– По-моему, – проговорил Алеша – зря ты так с бабушкой…

– Что зря? А чего она? – забормотала Пуговка. – А чего она не слушается? – Она погладила рукой ковер на полу. – Я же как лучше хочу… А она… Она мне… Знаешь как? – Девочка зло блеснула глазами. – Уже надоела! И горб этот все время растет у нее… Мы с мамой говорим, сходи к врачу, а она только рукой машет. Но как на всртечи со своими девочками – так возьмет мамины французские духи и поливается, и поливается… – Пуговка помолчала. – А еще она все время бигуди накручивает, возьмет и накрутит, всегда три: одна спереди, а две по бокам… Даже не знаю… Как будто она какая-то иноплянетянка… И вообще, она мне… Она мне бумажным ножом – по ладоням.

– Тише!.. Тише ты… – мальчик приложил палец к губам.

Они замолчали. Было слышно, как на кухне бабушка возится со сковородками, а в большой комнате – приглушенный звук включенного телевизора.

– Но так все равно нельзя, – зашептал мальчик. – Потому что когда мама говорила, что у меня мог бы быть другой папа, я обижался и бил ее ладошкой по губам. Потому что если бы у меня был другой папа, то меня бы не было бы в о о б щ е. – Мальчик взъерошил волосы рукой. – А если бы у тебя была бы другая бабушка, то тогда бы твоей мамы не было и тебя тоже не было.

– А может бы и была, – тихо возразила Пуговка. – Просто была бы другой.

– Это была бы уже не ты, – отрезал мальчик. – Не ты.

Пуговка подалась назад и посмотрела на Алешу сверху вниз.

– Ах, какие мы умненькие – покачала головой девочка. – Ах, какие мы рааазумненькие!..

– Аленка, щас в тык дам, – мальчик показал ей кулак.

– Ой-ой-ой! – скривила рожицу Пуговка. – Мы еще и девочек обижаем! Только попробуй! Я все тогда твоим родителям расскажу!

– А ты не обзывайся! – огрызнулся мальчик.

– А ты не учи меня. Я тебя все равно старше! – Девочка показала язык. – Тааак. А ты принес?

– Да, – кивнул Алеша.

– Давай.

Мальчик достал из кармана рубашки листок бумаги и передал Пуговке. Она развернула его и прочитала, беззвучно шевеля губами:

"Мы – это уже все, приехал домой, серое небо, картонные дома, ветра нет, словно в павильоне, безлюдно, где-то звуки женского хора, приглушенная музыка, остановился на тротуаре, подполз автобус, вышли два мальчика, одного звали Витька, другого – Вадим, Витька с лопатой в пятнистой стройотрядовской форме, Вадим – в синей китайской зимней куртке, "как ты?", "нормально", замолчали, стоим, потом "а мы тут девушку хоронили, почти наша ровесница, только сильно пила и курила с одиннадцати лет", "вы ее закапывали?", – молчат, начинается крестный ход, по улице идут люди, спереди две девушки под руку в свадебных платьях, одну из них зовут Света, другую – Маша, прошли мимо, заметили меня – развернулись, подошли, Маша: "а вот и ты", смотрят с интересом, я отчего-то в черном свадебном костюме, просто выезд в лес и одиночество на целый день дача была среди прочих все уставлено остроконечными крышами там было не очень приятно не то что в лиственно-хвойном лесу где можно было целоваться с березкой есть мох пить березовый сок слизывать с коры щекотных и кислых муравьев"

– Ты это читал? – Пуговка подняла голову и вопросительно посмотрела на мальчика.

– Нет, – твердо ответил мальчик.

– Верю. – Пуговка похлопала его по плечу. – Учти, ты можешь читать только последнее письмо Юры. А если прочитаешь хоть что нибудь, слышишь, хоть что-нибудь из остального!.. Ты знаешь, чем это закончится…

– Я знаю… – грустно прошептал мальчик. – Только не пойму, как это.

– А вот так! Я тебя специально так учила. Ты думаешь мне легко было тебя научить читать и писать? Ты помнишь, как тебе стыдно в школе было? Все дети уже умели, когда пришли в первый класс, а ты – нет. – Девочка понизила голос. – Но если ты хоть раз, хоть разочек прочитаешь остальное – ты мигом разучишься читать и писать. Помни об этом. Там еще что-нибудь осталось?

Алеша утвердительно качнул головой.