По брачному контракту Руже определял за Флорой сто тысяч франков приданого и обеспечивал ей вдовий пожизненный доход в тридцать тысяч франков. После торжественной свадьбы Агата вернулась в Париж, чувствуя себя счастливейшей матерью, и сообщила Жозефу и Дерошу иссуденские новости, или, как она их называла, добрые вести.
— Ваш сын — человек слишком хитроумный, чтобы не наложить руку на это наследство, — заметил стряпчий, выслушав г-жу Бридо. — Поэтому вы и бедный Жозеф никогда не получите ни гроша из наследства вашего дяди.
— Неужели вы, как и Жозеф, вечно будете несправедливы к несчастному мальчику? — воскликнула мать. — Его поведение в верховном суде — это поведение политика, ему удалось спасти много народа. Заблуждения Филиппа объясняются бездействием, на которое были обречены его огромные способности. Но он понял, насколько дурное поведение вредит человеку, желающему пробиться; а он честолюбив, я уверена в этом; поэтому не я одна предвижу для него хорошее будущее. Господин Ошон убежден, что Филиппу предстоит блестящая судьба.
— О, если он захочет применить свой извращенный ум, чтобы составить себе состояние, то преуспеет, так как способен на все, а люди такого сорта двигаются быстро, — сказал Дерош.
— Почему же он не может преуспеть честными способами? — спросила г-жа Бридо.
— Увидите сами! — ответил Дерош. — Счастливый или несчастный, Филипп всегда останется тем, кем он был на улице Мазарини, — убийцей госпожи Декуэн, домашним вором; но будьте спокойны, все будут его считать весьма порядочным человеком.
На следующий день после свадьбы, когда все позавтракали и дядюшка встал из-за стола, чтобы пойти к себе одеться, так как к завтраку новобрачные вышли запросто — Флора в пеньюаре, старик в халате, — Филипп взял мадам Руже за руку и, отойдя с ней к окну, сказал:
— Тетушка, теперь вы вошли в семью. Благодаря мне нотариусы приложили к этому руку. Ну, шутки в сторону! Надеюсь, мы будем играть в открытую. Мне известно, какие шутки вы можете сыграть со мной, и я буду стеречь вас лучше, чем дуэнья. Таким образом, вы ни разу не выйдете без меня из дому и не расстанетесь со мной. А что касается всяких возможных происков в самом доме, то я буду сидеть здесь, черт побери, как паук в центре своей паутины. А вот вам доказательство, что я мог выставить вас за дверь без единого гроша, пока вы лежали в постели и не были в состоянии пошевельнуть ни рукой, ни ногой. Читайте! — И он протянул остолбеневшей Флоре письмо:
«Дорогой мальчик, Флорентина, которая наконец только что дебютировала в Опере, в новом зале, исполняя па-де-труа с Мариеттой и Туллией, не переставала думать о тебе, как и Флорина, которая окончательно разошлась с Лусто, променяв его на Натана. Эти две шельмы нашли для тебя самое восхитительное создание в мире, семнадцатилетнюю девочку, прекрасную, как англичанка, выдержанную, как проказница-леди, хитрую, как Дерош, верную, как Годешаль, а Мариетта вышколила ее, желая тебе удачи. Ни одна женщина не могла бы состязаться с этим милым ангелом, в котором скрывается демон: она сумеет сыграть любую роль и прибрать к рукам твоего дядю, сведя его с ума от любви. У нее такой же небесный вид, как у бедной Корали; она умеет плакать; один ее голос способен вытащить тысячефранковую ассигнацию из самого гранитного сердца, а шампанское разбойница хлещет почище нас. Это драгоценная девица, она в долгу перед Мариеттой и хочет рассчитаться с ней. Поглотив состояние одного римского князя, двух англичан и одного русского, мадемуазель Эстер сейчас находится в самой ужасной нужде — ты ей дашь десять тысяч франков, и она будет довольна. Она только что сказала мне со смехом: «Отлично, я еще никогда не разоряла буржуа, я набью себе руку». Ее хорошо знают Фино, Бисиу, Люпо, словом — все наши. Ах, если бы во Франции были люди с состоянием, то она стала бы величайшей куртизанкой нашего времени. Натан, Бисиу, Фино, приложив руку к этому письму, собираются делать глупости с вышеупомянутой Эстер в самых великолепных апартаментах, какие только можно себе представить, только что отделанных для Флорины настоящим отцом де Марсе — старым лордом Дэдлей, которого плутовка поддела с помощью костюма для своей новой роли. Туллия по-прежнему — с герцогом Реторе, Мариетта по-прежнему — с герцогом де Мофриньезом; таким образом, они обе добьются для тебя отмены надзора в день тезоименитства короля. Постарайся похоронить дядюшку к ближайшему дню святого Людовика, возвращайся с наследством и спусти из него малую толику с Эстер и твоими старыми друзьями, которые гуртом подписываются, чтобы напомнить о себе:
Письмо, задрожав в руках г-жи Руже, выдало ужас, охвативший ее душу и тело. Тетка не осмелилась взглянуть на своего племянника, в упор смотревшего на нее страшным взглядом.
— Как видите, — сказал он, — я доверяю вам, но требую и от вас такого же доверия. Я сделал вас моей теткой, чтобы в свое время жениться на вас. При моем дяде вы вполне стоите Эстер. Через год мы должны быть в Париже — только там красота может процветать. Вы там развлечетесь немного получше, чем здесь, — там вечный праздник. Я снова поступлю в армию, стану генералом — и вы будете знатной дамой. Таково ваше будущее, старайтесь ради него... Но я желаю получить залог нашего союза. Через месяц вы добьетесь составления на мое имя общей доверенности от моего дяди под предлогом, что хотите освободить и себя и его от забот по управлению имуществом. Потом, еще через месяц, я хочу получить особую доверенность на перевод его ренты. Раз капитал будет на мое имя, наш брак будет одинаково выгоден для нас обоих. Все это, прекрасная тетушка, ясно и понятно. Между нами не должно быть недомолвок. Я могу жениться на своей тетке, когда минет год ее вдовства, но я не мог жениться на обесчещенной девице.
И он оставил ее, не дожидаясь ответа. Когда через четверть часа Ведия пришла убрать со стола, она застала свою хозяйку бледной, в поту, несмотря на холодную погоду. Флора испытывала такое ощущение, как будто она свалилась в пропасть; в будущем она видела только мрак, и в этом мраке, словно в далекой глубине, вырисовывалось нечто чудовищное, неясное и страшное. На нее веяло сырым холодом подземелья. Бессознательно она боялась этого человека, и тем не менее какой-то голос кричал ей, что она должна склониться перед ним, как перед своим господином. Она не могла бороться со своей участью. Прежде, когда она была Флорой Бразье, она, ради внешней благопристойности, занимала отдельное помещение в доме папаши Руже, но в качестве г-жи Руже она должна была находиться при своем муже; таким образом, она лишилась драгоценной свободы, которой пользуется сожительница. В этих ужасных обстоятельствах ей пришла в голову мысль о ребенке, но за последние пять лет она превратила Жан-Жака в совершенно дряхлого старца. Брак должен был для бедняги иметь те же последствия, как второй брак Людовика XII. Кроме того, надзор такого человека, как Филипп, который бросил службу и ничем не занимался, делал всякое мщение невозможным. Бенжамен в простоте души был преданным шпионом. Ведия трепетала перед Филиппом. Флора чувствовала себя одинокой и беспомощной! Наконец, она боялась даже за свою жизнь; она не знала, каким способом Филипп убьет ее, но понимала, что подозрение в беременности будет ее смертным приговором: звук этого голоса, какой-то скрытый блеск в этом взгляде игрока, малейшие движения этого солдата, который помыкал ею с изысканной вежливостью, — все заставляло ее трепетать. Что касается доверенности, потребованной свирепым Филиппом, который стал героем для всего Иссудена, то он получил ее, как только это ему понадобилось, потому что Флора подпала под его власть, как Франция — под владычество Наполеона.
Подобно мотыльку, увязнувшему в растаявшем горячем воске свечи, Руже быстро лишился последних сил. Видя его агонию, племянник оставался бесстрастным и холодным, как дипломаты 1814 года во время конвульсий императорской Франции. Филипп, не очень веривший в Наполеона II, написал тогда военному министру следующее письмо, врученное при посредстве Мариетты через герцога де Мофриньеза: