— Надо подумать, — ответил старик.

Филипп и г-н Ошон расстались, увидев, что к ним кто-то приближается.

Никогда в своей жизни Жан-Жак Руже не страдал так, как после первого посещения своего племянника Филиппа. Испуганная Флора предчувствовала опасность, угрожавшую Максансу. Руже надоел ей, и, боясь, как бы старик не зажился на свете, она, видя, что он упорно сопротивляется ее преступным действиям, придумала очень простой план: уехать из этих мест и выйти замуж за Максанса в Париже, предварительно заставив Руже перевести на ее имя государственную ренту в пятьдесят тысяч франков ежегодного дохода. Холостяк, руководясь вовсе не интересами своих наследников или собственной скупостью, но своей страстью, отказывался перевести деньги на имя Флоры, возражая ей, что она и так его единственная наследница. Несчастный знал, до какой степени Флора любила Макса, и вполне представлял себе, что она его покинет, как только будет достаточно богата и тем самым получит возможность выйти замуж.

Флора попробовала воздействовать на Руже нежнейшими ласками и, получив отказ, решила прибегнуть к строгости: она перестала разговаривать со своим хозяином и предоставила его заботам Ведии, которая однажды утром заметила, что у старика совершенно красные глаза, так как он проплакал всю ночь. Целую неделю Руже завтракал один и бог знает как! Таким образом, Филипп, решив на следующий день после разговора с Ошоном вторично посетить своего дядю, нашел его очень изменившимся. Флора осталась возле старика, бросала на него любящие взгляды, нежно разговаривала с ним и так хорошо разыгрывала комедию, что Филипп догадался об опасном положении именно по ее заботливости, проявленной в его присутствии. Жиле не показывался, придерживаясь особой политики — избегать во что бы то ни стало каких-либо столкновений с Филиппом. Взглянув на Руже и Флору проницательным оком, подполковник счел необходимым нанести решительный удар.

— Прощайте, дорогой дядя, — сказал он, поднимаясь, как будто хотел уйти.

— О, не уходи! — воскликнул старик, на которого мнимая нежность Флоры действовала благотворно. — Отобедай с нами, Филипп.

— Хорошо, если вы согласитесь часок погулять со мной.

— Он очень слаб, — сказала мадемуазель Бразье. — Только что он отказался выехать в коляске, — прибавила она, повернувшись к старику и глядя на него тем пристальным взглядом, каким укрощают сумасшедших.

Филипп взял Флору за руку, принудил ее взглянуть на него и сам посмотрел на нее так же пристально, как она только что смотрела на свою жертву.

— Скажите-ка, мадемуазель, — спросил он ее, — неужели дядя не вправе погулять вдвоем со мною?

— Ну конечно, сударь, вправе, — ответила Флора, которая не могла сказать ничего другого.

— Так идемте, дядя! Будьте любезны, мадемуазель, дайте ему трость и шляпу.

— Но обычно он не выходит без меня. Не правда ли, сударь?

— Да, Филипп, да, я никак не могу обойтись без нее...

— Он предпочел бы выехать в коляске, — добавила Флора.

— Да, поедем в коляске, — сказал старик, желая примирить двух своих тиранов.

— Дядя, вы пойдете пешком и вдвоем со мною, или я больше к вам не приду, потому что в противном случае город Иссуден прав: вы живете под властью мадемуазель Флоры Бразье. То, что мой дядя вас любит, — ладно! — продолжал он, вперив в Флору свинцовый взгляд. — Что вы не любите моего дядю, это в порядке вещей. Но раз вы делаете старика несчастным — здесь стоп! Кто хочет получить наследство, должен его заработать. Дядя, вы идете?

И тогда Филипп увидел мучительное колебание на лице этого бедного дурачка, переводившего взгляд с Флоры на племянника и с племянника на Флору.

— Ах, вот оно как! — сказал подполковник. — Ну что ж, прощайте, дядя. Целую ваши ручки, мадемуазель.

Уже в дверях он быстро обернулся и успел поймать Флору в тот момент, как она грозила старику.

— Дядя, — сказал он, — если вы захотите прогуляться со мной, то я подожду вас у ваших ворот; я зайду только на десять минут к господину Ошону... А если мы с вами так и не погуляем, то я отправлю прогуляться кой-куда изрядное количество людей.

И Филипп пересек площадь Сен-Жан, направляясь к Ошонам.

Нетрудно представить себе сцену в семье Ошона, вызванную разоблачениями Филиппа. В девять часов утра явился старик Эрон со своими бумагами и увидел в зале уже топившийся камин, который старец велел разжечь вопреки своему обыкновению. Г-жа Ошон, уже одетая в этот ранний час, сидела в своем кресле у камина. Два внука, предупрежденные Адольфиной о буре, собиравшейся со вчерашнего дня над их головами, были подвергнуты домашнему аресту. За обоими послали Гриту, и они были потрясены своего рода торжественными приготовлениями деда и бабки, чьи холодность и гнев грозовою тучей висели над ними уже целые сутки.

— Не вставайте им навстречу, — сказал старик Эрону, — перед вами два негодяя, не заслуживающие прощения.

— О, дедушка! — воскликнул Франсуа.

— Молчите! — торжественно продолжал старик. — Я знаю все о вашей ночной жизни и ваших связях с Максансом Жиле; но вы не пойдете больше в час ночи к Коньете, чтобы встретиться с ним, потому что оба отправитесь отсюда лишь туда, куда тому и другому будет назначено. А, вы разорили Фарио?! А, вы уже несколько раз едва избежали уголовного суда?! Молчать! — сказал он, когда Барух раскрыл было рот. — Вы оба задолжали Максансу, который шесть лет давал вам деньги на ваши кутежи. Выслушайте отчет по моей опеке над вами, а потом мы поговорим. Ознакомившись с этими данными, вы увидите, можете ли вы глумиться надо мною, глумиться над нашей семьей и ее правилами, выдавая тайны моего дома, сообщая какому-то Максансу Жиле то, что здесь говорится и делается. За тысячу экю вы стали шпионами, а за десять тысяч вы, вероятно, стали бы убийцами? Да разве вы уже почти не убили госпожу Бридо? Ведь Максанс Жиле отлично знал, что ножом его ударил Фарио, а свалил это злодеяние на моего гостя Жозефа Бридо. Если этот висельник совершил такое преступление, то потому только, что узнал от вас о намерении госпожи Бридо остаться в Иссудене. Вы, мои внуки, — шпионы такого человека! Вы мародеры! Разве вы не знаете, что ваш достойный главарь в начале своего поприща, в тысяча восемьсот шестом году, уже убил несчастное молодое существо? Я не желаю иметь в своей семье ни убийц, ни воров — вы уложите свои вещи и отправитесь прочь из города, чтобы вас вздернули на виселицу где-нибудь в другом месте!

Молодые люди, бледные и недвижимые, похожи были на гипсовые статуи.

— Приступайте, господин Эрон! — сказал скряга нотариусу.

Тот прочел отчет по опеке, из которого следовало, что наличный капитал обоих детей Борниша должен был выражаться в семидесяти тысячах франков — сумма, составлявшая приданое их матери. Но г-н Ошон не раз устраивал для своей дочери займы на значительные суммы и, располагая обязательствами заимодавцев, оказался владельцем части состояния своих внуков Борнишей. Доля, причитавшаяся Баруху, равнялась двадцати тысячам франков.

— Теперь ты богач, — сказал старик, — бери свои деньги и живи как знаешь! Мое имущество и имущество госпожи Ошон, которая в данное время разделяет все мои мысли, я волен передать кому хочу — нашей дорогой Адольфине; да, мы выдадим ее замуж хоть за сына пэра Франции, если пожелаем, так как она получит все наше состояние.

— Прекрасное состояние! — сказал г-н Эрон.

— Максанс Жиле вознаградит вас за убытки, — прибавила г-жа Ошон.

— Вот и берегите каждый грош ради таких! — воскликнул г-н Ошон.

— Простите! — дрожащим голосом сказал Барух.

— Плястите, я больсе не буду! — передразнил старик, подделываясь под детский лепет. — Да если я вас прощу, вы пойдете и сообщите Максансу о том, что с вами случилось, чтобы он был начеку... Нет, нет, мои сударики. У меня есть способ следить за вашими поступками. Как будете поступать вы, так поступлю и я. Я буду судить о вашем поведении не по одному дню или месяцу, я понаблюдаю за вами несколько лет! Я еще не впал в дряхлость. Я надеюсь прожить еще достаточно, чтобы увидеть, по какой вы пошли дорожке. И прежде всего вы оба уедете отсюда. Вы, господин капиталист, отправитесь в Париж изучать банковское дело у господина Монжено. Горе вам, если вы не пойдете правыми путями: за вами будут присматривать. Ваши деньги внесены к «Монжено и Сыну»; вот чек на эту сумму. Итак, освободите меня, подписав отчет по опеке, которая этим и завершается, — сказал он, взяв отчет у Эрона и подавая его Баруху. — Что до вас, Франсуа Ошон, то вам не только не причитается ничего, а вы еще должны мне, — сказал старик, глядя на другого внука. — Господин Эрон, прочтите ему его отчет, он ясен, слишком ясен.