— Луде! Господины! — перешел Калой на русский язык, посмотрев в сторону гостей. — Илья я давно друг. Пятнадцать лет!.. Который вы говорил, который он говорил — мы принимаю! Какой наша дело царь назад таскать? Это война, это кушайт нету, это земля нету — вот так надоел! — Он провел рукой по горлу. — Пошел новый царь к… матери! — крикнул Калой, вдруг удивив всех чистотой произношения. — А мы все пошел — Кавказ! — И он снова заговорил по-ингушски:

— Я считаю, что теперь, когда начинается драка за то, кому сидеть на месте Николая, нам здесь делать нечего! Не мы его царем сажали, не мы его снимали со стула, и не наше дело ради него умирать на улицах этого города и убивать вот таких людей! Если вы готовы, мы дальше никуда не пойдем. Мы вернемся в свои вагоны, позовем за собой другие полки и с теми, которые согласятся, тронемся домой! Хватит греметь в барабаны![171]

Группа всадников из воровского призыва собралась в кружок и шушукалась. Когда голос Калоя стих, один из них выкрикнул:

— Это не тебя будут спрашивать!

— А кого? — насторожился Калой.

— Командира полка, дивизии! Офицеров!

— А мы что же, стадо баранов, по-твоему! Куда завернут, туда и пойдем? Прошло это время!.. Мы не можем идти и наводить порядки на всю Россию, уподобившись тому ослу, который, не имея приличного хвоста, чтоб себя обмахнуть, взялся обмахивать весь аул!

Всадники дружно захохотали.

— Я, как ваш солдатский комитет, спрашиваю всех: куда пойдем — войной на них, — он махнул в сторону гостей из Петрограда, — или назад?

— Назад! Домой! — возбужденно закричали всадники.

— Илья, луди! — обратился Калой к делегации. — Этом народа война нигде не надо! А здес, — он снова указал рукой на Петроград, — семь раз не надо! Мы идем домой! А кого хочит помирайт — кругом место много!

Гостей пригласили остаться пообедать. Но они поблагодарили и направились в другие полки.

Прощались друзьями, тепло и долго.

Илья Иванович и ингуш из делегации отошли в сторонку.

— Илья Иванович, — сказал молодой человек, — вы из Царского Села вернетесь в Петроград и доложите в Центральном Комитете. Но прошу вас, не пожалейте сил, чтоб делегации горцев устроили настоящую встречу! От этого зависит многое. И не только здесь, но и там, куда они вернутся. Скажите Кирову, что я остался в полку. Им нельзя дать остыть. Нельзя оставить одних, пока их солдатская организация не имеет настоящей силы. Я хочу встретиться с их начальством.

— Хорошо. Вы только не забывайте: тут с офицерами надо поосторожнее. У них среди всадников своя родня.

— Ничего! И у меня здесь родня! — улыбнулся ингуш.

Калой подошел прощаться.

— А меня ты не знаешь? — спросил его молодой человек.

Калой оглядел его и покачал головой.

— Нет… Хотя мне и кажется, что я тебя где-то видел… не припомню…

— Галашки… Правда, это было лет десять тому назад. Вы, горцы, пахали там. А вечерами приходили ко мне слушать «новости»…

— Мухтар? — воскликнул Калой. — Так ты ж тогда хворостинкой был! Ну и день! Надо же было мне пройти всю Россию, сто раз не умереть от немецкой пули, чтобы здесь встретиться с вами!

Калой пришел в восторг, когда узнал, что Мухтар остается на ночь. Значит, будет с кем посоветоваться. А ведь есть о чем.

И делегаты разъехались. Одни в соседний полк к черкесам, другие к чеченцам и в остальные части.

С каждой группой на всякий случай Калой послал по нескольку всадников-ингушей.

Бийсархо не вернулся. Командовать его сотней было некому. И тогда команду подал Калой.

— Са-а-дись! — крикнул он. Всадники вскочили на коней. Командир второй сотни подъехал к Калою.

— Ты знаешь, что за это самоуправство и за срыв боевого приказа тебя могут расстрелять?

— Знаю. Но меня не расстреляют, — ответил Калой. — У меня в полку много родственников. А у них — свои родственники. А кто не родственник, так тот вместе со мной три года под смертью ходил. Ты видел, кроме воровской сотни, все за то, чтобы вернуться в вагоны. Да и из воров добрая половина согласна с нами. Кто меня расстреляет? А вот, если мы захотим, мы сможем… любого! И спросить будет не с кого!

— Ты знаешь, сколько у власти войск? — спросил офицер.

— У какой власти? — переспросил Калой.

— У командующего. У Корнилова.

— Знаю, — ответил Калой. — Много. Но сегодня — на один полк меньше. А завтра… С вершины срывается один камень, а до дна он доходит лавиной! Посмотрим!

Мухтару подали лошадь. Они с Калоем стали во главе полка и тронулись в обратный путь. Сотни последовали за ними.

Ингушский полк — авангард армии Корнилова — повернул от Петрограда.

Вся линия железной дороги, восстановленная от Царского Села до Вырицы, все станции и полустанки к этому времени были забиты подошедшими эшелонами горцев. Штаб дивизии передвинулся на станцию Чолово.

И по всей линии молниеносно пролетела невероятная весть: «В Ингушском полку бунт! Всадники отказались выполнять боевой приказ главковерха, вернулись в свои вагоны!..»

Багратион был вне себя. Он созвал экстренное совещание командиров бригад и полков.

В белой парадной черкеске, при всех орденах и медалях, сверкая драгоценной саблей и кинжалом, князь метался по вагону. Наконец он остановился, бросил презрительный взгляд на Мерчуле, гневно посмотрел на своих офицеров и голосом, привыкшим повелевать, отчеканивая каждое слово, сказал:

— Предлагаю силами вверенных вам полков ингушей немедленно окружить и разоружить. Зачинщиков — расстрелять!.. Ваше мнение?

Воцарилось неловкое молчание. Никто из офицеров не хотел говорить первым. Губы князя тронула недобрая усмешка.

— Тогда прошу по старшинству.

— Ваше превосходительство, — послышался глухой голос князя Чавчавадзе. — Не возражая по существу вашего предложения, я позволю себе просить не привлекать к этой операции моих черкесов. Мотивирую: мы все время в одной с ингушами бригаде. За войну люди сжились. Ведь матросы и мусульмане побывали и у нас…

— Если будет принято решение разоружить ингушей, придется разоружать и чеченцев, — заявил командир Чеченского полка. — Это один народ. Я позволю себе напомнить известный случай: когда Ингушский полк атаковал «Железную дивизию», мои без команды ринулись им на помощь. И умирали…

— Дело в том, ваше превосходительство, что взаимоотношения наших полков складываются на взаимоотношениях этих народов на Кавказе, — заметил командир кабардинцев. — И ни один кабардинец, дагестанец или осетин не позволит себе поднять руку на ингуша или чеченца здесь, ибо они знают: это тотчас же отзовется там, в их доме, враждой и кровопролитием.

Багратион помрачнел.

Когда поднялся полковник Мерчуле, наступила такая тишина, что стало слышно, как где-то беспомощно зудит муха, попавшая в паутину.

— Ваше сиятельство, господа офицеры! Событие, которое произошло в моем полку, весьма прискорбно. Я сожалею о нем. Но сегодня от этого не гарантирован никто. Веяние времени. Однако я не об этом. Встал вопрос о разоружении полка. Я заявляю: никто никогда эти полки не разоружит! Чтобы сделать это, их нужно просто истребить! Но в такой операции, ваше сиятельство, на них пришлось бы положить немало! Это лучшие, обстрелянные кадровые части. Я уверен, ни один всадник нашей дивизии против ингушей и чеченцев не пойдет! Других войск здесь нет. Да и какой был бы смысл в подобном кровопролитии на виду у революционной столицы? И последнее — при всех обстоятельствах я никогда не покинул бы моих солдат!

Багратион хлопнул по столу и вскочил. Вид у него был такой, словно с ним вот-вот случится апоплексический удар.

— А что же вы предлагаете, командир изменников?! — закричал он. Голова его нервно покачивалась. — Прикажете всем присоединиться к вам и вместе бунтовать? Разделить с вами ваш позор?

Мерчуле побледнел, шагнул вперед, положил руку на эфес.

— Ваше сиятельство, меня удерживают только ваши седины! Упрек считаю незаслуженным и возвращаю его. Николай Николаевич, Николай Второй, генерал Алексеев, генерал Брусилов, генерал Корнилов — не слишком ли много главковерхов для одной войны, для одной армии и для одной страны?