Пострадавших девушек, полусонных и уже не чувствующих боли, увели в их комнатки — отдыхать и набираться сил. «Днем человек калечится, а во сне лечится», — не уставал повторять дед Зимарь, и сделал это простое правило своим главным принципом лечения.

 - …Так что, ничего страшного с ними не случилось, так им и скажите, ласточкам вашим, до свадьбы, как пить дать, заживет, — говорил дед поварихе, доедая последний кусок шаньги и рассматривая задумчиво тарелку пирожков с вишневым вареньем на блюде перед собой, как вдруг дверь кухни распахнулась.

 Вбежал, размахивая руками, взволнованный седобородый мужик, резко остановился у порога, замер, словно у него кончился завод, и стал лихорадочно шарить по громадному залу испуганными глазами.

 - Здесь я, здесь! — дед Зимарь быстро встал, помахал рукой и, с сожалением в последний раз окинув прощальным взглядом горку румяных пирожков, поспешил к незнакомцу.

 - А откуда вы знаете?.. — удивилась повариха.

 - А рыбак рыбака издалека примечает… — вздохнул старик.

 Седобородый уже мчался ему навстречу.

 - Егорка там наш, у парадного, короб нес, поскользнулся на луже застывшей, и ногу сломал!..

 - Веди, — коротко ответил дед.

 Даже не выходя из парадного, дед Зимарь увидел корчащегося на мостовой парня, кость, торчащую из голенища сапога, и всё понял.

 - Беги, принеси две дощечки длинных, тряпки, чтобы их примотать и носилки сооруди, — отдал он торопливо наказ, и седобородого как ветром сдуло.

 А дед выскочил на улицу и побежал, перепрыгивая по мере сил и возможностей коварные затвердевшие от первого морозца лужи, к Егорке, и склонился над ним.

 Он взял белое от боли лицо парнишки в ладони, впился взглядом в его глаза и быстро прошептал заветное слово.

 Молодой грузчик всхлипнул, вздрогнул и затих.

 «Уснул», — озабочено подумал дед и огляделся по сторонам. — «Где же его напарник так долго бродит? Ровно я его не за досками послал, а за яблоками молодильными!..»

 И тут впервые до него дошло, что на площади перед парадным он не один.

 Почтительной толпой его окружили огромные воины в незнакомых доспехах, с незнакомыми штандартами и с хмурыми конями в поводу.

 Человек триста.

 Причем кони прислушивались к их разговору с ничуть не меньшим вниманием, чем богатыри.

 От отряда отделился белокурый здоровяк, подобострастно кланяясь, приблизился к нему и, заговорщицки оглянувшись, прошептал:

 - Безупречная работа, ваше величество… Высший класс… как всегда… непревзойденно… А… с остальными… уже… всё?

 - Естественно, всё, — недовольно, сам не зная, отчего, отозвался дед, вспомнив двух невезучих девчонок на кухне. — Там делов–то было на десять минут.

 - Ну, естественно, как мы могли усомниться, — расплывшись в верноподданнической улыбке, залебезил здоровяк. — Какие будут приказы?..

 И тут до старика дошло, словно обухом по голове.

 Солдаты неизвестной армии…

 «Ваше величество»…

 Недовольные и внимательные по–человечески кони…

 Два — ДВА!!! — комплекта оружия, притороченных к каждому седлу…

 И — самое главное — его вид.

 Его чернокирасный одноглазый недовольный вид плюс золоченая собачья цепь с алым рубином.

 Который не помешал незнакомому офицеру обратиться к нему «ваше величество» и юлить перед ним, словно собака перед сахарной костью.

 Ледяная волна зародилась в застывшей груди, мгновенно набрала силу и окатила деда Зимаря с яростью цунами.

 Костей.

 Костей здесь.

 Не знаю, как, но он в городе и во дворце.

 И тут вдогонку, накрывая первую, рванула вторая волна: сейчас он с Симеоном, Агафоном и князем Митрохой!..

 Дед вскочил, хотел было бежать, но третья волна выхлестнула и сбила своих предшественниц: какой был приказ у солдат Костея?

 Чего они ждут?

 Его лично?

 Вечера?

 Ночи?

 Чтобы перебить охрану у любых ворот, или у всех сразу, и впустить остальных?

 Сколько их здесь всего?..

 - Сколько вас здесь всего? — услышал вдруг он сухой, полный тяжелой ненависти голос.

 - Триста пятьдесят на триста пятьдесят, ваше величество! — вытянулся в струнку белокурый офицер. — Остальные сто пятьдесят на сто пятьдесят остались в городе, как вы приказали!

 Оказывается, это спросил я, отстраненно подумал дед.

 Триста пятьдесят на триста пятьдесят.

 Он был прав.

 Костей превратил своих зверолюдей в коней.

 Ночью тысяча головорезов, вернув себе человеческий — насколько это предусмотрено Костеем — облик, обрушится на все ворота разом, и тогда…

 - А–а… разрешите спросить, в–ваше величество?.. — судорожно сглотнув и, видимо, уже жалея, что поддался провокации такого неблагонадежного чувства, как любопытство, проговорил офицер.

 - Ну? — недобро уколол его взглядом дед.

 - В–ваши з–зубы… Их стало больше?..

 Зубы?..

 Зубы?!

 При чем тут зубы?..

 Никто ничего не догадался ему сказать про зубы Костея, вот что!..

 Но ночью, когда они планировали начать свою операцию, ни его, ни костеевские зубы видны бы не были!..

 Но сейчас–то не ночь…

 «Дареному царю в зубы не смотрят», — родился и пропал странный афоризм в голове старика.

 Дед Зимарь невольно ухмыльнулся, уставился своим единственно–доступным на данный момент глазом на мускулистого офицера, и тот, проиграв битву взглядов на корню, отвел глаза для перегруппировки, нервно сглотнул и непроизвольно попятился.

 - Тебе не нравятся мои… новые… зубы? — ласково уточнил дед Зимарь.

 - Нет!.. Никак нет!.. Они великолепны!.. Как всё, что ваше величество когда–либо творило!.. Я восхищен!.. Это самые зубастые в мире зубы, какие я только… самые… крепкие, я хотел сказать… необыкновенные… зубы…ослепительной белизны…

 Старик усмехнулся, заставив офицера проглотить остаток славословия в адрес новых зубов своего правителя, и уточнил:

 - Сто пятьдесят на сто пятьдесят в городе — это где?

 - У Лесогорских ворот, ваше величество!.. Но вы… вы же так… п–приказали… в–в–в–ваше в–в–в–велич…

 - Планы изменились! — буравя побледневшего на несколько тонов офицера взглядом, рявкнул дед Зимарь. — Ты!

 - Так точно!.. — вытянулся строго вертикально, как по строительному отвесу, офицер.

 - Забирай всех и скачи во весь опор к Лесогорским воротам! Там прихватишь остальных, скажешь местной страже, что у вас — план, царем утвержденный…

 - Так точно!..

 - Да не мной, идиот… — поморщился дед. — Их царем… И что вы уходите, чтобы сесть в засаду. Понятно?

 - Так точно!..

 - Заедете на десять километров в лес, остановитесь, и ждите вестей лично от меня!

 Дед Зимарь хотел отпустить исполнительного офицера, но в голову ему пришла еще одна мысль.

 - Если вместо меня приедет кто–то другой, рубите его без разговоров на месте!

 - Так точно!..

 - Ну же? — страшно прищурился дед, сжав в ниточку тонкие губы и раздув ноздри, и бравого еще несколько минут назад офицера словно ветром сдуло и водрузило на крайне недовольного коня.

 - П–по коням!!!.. — проревел он, и весь отряд, не задумываясь и не задавая вопросов, повиновался, как хорошо отлаженный механизм.

 - Открывайте ворота — мы выезжаем! — визгливо проорал офицер к удивлению часовых, недоуменно воззрившихся на внезапное отбытие в неизвестном направлении только что прибывшего подкрепления.

 - А куда это…

 - Не твое собачье дело!.. Шевелись!..

 Обиженный лукомоский офицер сердито сплюнул и дал команду своим стражникам отворять ворота.

 Едва ажурные решетчатые створки освободили проход, кавалерия вырвалась на улицу и помчалась к Лесогорским воротам, словно ее преследовал с самыми нехорошими намерениями лично царь Костей.

 

 

 

 Проводив напряженным взглядом последний псевдоконский круп, дед Зимарь решил действовать.

 Узнать у прислуги, куда повели иноземного гостя, было делом одной минуты.

 Услышав гордые слова «одна из самых высоких», старик болезненно сморщился и непроизвольно застонал, но, стиснув все так удивившие костеевского офицера шестнадцать зубов и собрав волю в кулак, он начал торопливое восхождение к знаменитому аудиториуму лекций о международном положении.