На протяжении 2000-х годов в России модели корпоративного и предпринимательского университетов постепенно вытесняли традиционный «универсальный» университет, основанный на идеях Канта и Гумбольдта. С точки зрения эволюции ценностных приоритетов этот процесс не просто обозначил собой распространение рыночных ценностей, но явился симптомом возникновения новой формы ценностного сознания, в рамках которого ценным оказывается то, что включено в систему меновых отношений и в буквальном смысле может «чего-то стоить».

Независимо от своего содержания любые ценности являются ресурсами поддержания порядка, нормы же берут на себя роль принципов его организации. Ценности обмена не просто помещены в общий контекст со стоимостями, их возвышение воплощает собой результат долгого процесса конкурентного противоборства знаний и умений. В каком-то смысле можно утверждать, что умения оказались более важными, чем знания. Это открывает возможность принципиально нового отношения к ценностям и нормам как таковым: теперь они выступают в качестве атрибутов технического могущества, позволяющих ставить под свой контроль и модифицировать любой порядок.

Глава 9

Образование в системе ультракапитализма

Костлявая рука рынка

Экономика обычно меньше всего рассматривается как явление культуры (скорее уж наоборот). Еще меньше она рассматривается как ее субститут, без чего, как ясно сегодня, невозможно понять феномен ультракапитализма.

Псевдотрадиционализм российской олигархии малых, больших и очень больших бар опасен именно потому, что блокирует дифференциацию стоимостей и ценностей.[30] Неофеодальное производство является гиперполитическим, претендуя скопом производить и стоимости, и ценности, не делая между ними особенного различия.

В этом смысле неофеодализм в России выступает заменителем не только культуры, но и экономики, причем ценности и стоимости в этом случае меняются местами. При этом неофеодализм с легкостью переходит вультракапитализм: стоимость здесь выступает сокровенным достоянием культуры, экономика же работает как система фабрикации ценностей.

Решение выделить банковскому корпусу 50 миллиардов долларов – для улаживания проблем в связи с мировым финансовым кризисом – только подверждает произошедшую инверсию. Банки функционируют не как экономические, но как ценностные институции, знаменующие чуть ли не нравственный выбор. Тем самым не просто доказывается, что «мы за капитализм» – банковский капитал рассматривается именно как завоевание культуры (подобно тому, как в советские времена воспринималась всеобщая грамотность, а потом и всеобщее среднее образование).

Если в политике и идеологии во времена путинского правления всеми силами демонстрировалось отсутствие какой-либо преемственности с «лихими девяностыми», то в экономике режиму Путина без особого сопротивления удалось сделать то, что оказалось не под силу ельцинским младореформаторам.

Именно при Путине «дикий» криминальный капитализм эпохи Ельцина незаметно превратился в гипер– или ультракапитализм,[31] когда рыночные отношения приобрели статус цивилизационного завоевания и превратились в эталонную форму культурной жизнедеятельности. С начала гайдаровских реформ едва ли не единственным показателем и условием развитости рыночных отношений выступало последовательное разрушение советского социального государства. Во времена Путина от «социалистических» социально-государственных институтов остались в лучшем случае бренды.

Образовательные и медицинские учреждения полностью трансформировали свой статус в соответствии с простым и в общем-то совершенно обывательским восприятием рыночного хозяйства: «Рынок – это когда ничего не бывает бесплатно». Принцип платности всего и вся стал условием возникновения гиперкапиталистического социального уклада, при котором стоимость превратилась в основной критерий качества, а конкурентоспособность оказалась не только смыслом жизни, но и ее каждодневным условием.

Цель этих организаций отныне – не в передаче знаний и осуществлении социализации, а в предоставлении специфических услуг. С одной стороны, это услуги, имеющие четкий клиентский характер – каждый подбирает потребительскую корзину образовательных продуктов в соответствии со своими индивидуальными запросами. С другой – сервисный подход к образованию исполняет общесоциальную и общегосударственную миссию, сопряженную с кадровым пополнением рынка труда.

Превращение образования в разновидность сервисной деятельности выдвинуло на передний план проблему аккредитации и лицензирования многочисленных поставщиков образовательных услуг.

Фоновыми моментами реформирования образовательной системы явились:

• принятие принципов Болонской декларации (и установление двухступенчатой модели обучения);

• введение Единого государственного экзамена (ЕГЭ);

• обсуждение вопроса о государственном финансировании образовательных услуг (в форме Государственных именных финансовых обязательств, ГИФО).

Вместе с тем, несмотря на важность всех перечисленных нововведений, они только оттеняют собой процесс внутреннего реструктурирования образования, связанный с его существованием в среде гиперрынка.

Именно поэтому основной вопрос развития образования касается не отдельных аспектов его реформы, а адаптации всей системы образования к условиям, связанным с безмерным расширением рыночного пространства (причем необходимо учитывать, что вузы не только реагируют на имеющийся спрос, но и могут самым непосредственным образом влиять на его формирование). Основная проблема заключается здесь именно в том, что система образования фактически не дает никакого особенного ответа на обозначенные вызовы, любой ценой вживается в роль «обычного» рыночного игрока. Говоря иначе, ответ системы образования не может считаться полноценным, потому что она закладывает в него лишь реакцию (всегда запаздывающую), не берясь управлять рыночными ситуациями, в которые оказываются вовлечены ее контрагенты.

Видя свою стезю в занятиях образованием, вузовские функционеры отечественной образовательной системы забывают о том, что образовывать и значит, помимо всего прочего, формировать спрос, а не только предложение.

Вопреки этому участники образовательного рынка относятся к своей деятельности так, как если бы действововали по принципу: «Для нас это только бизнес».

Наиболее показательна с этой точки зрения номенклатура новых высших учебных заведений, прежде всего негосударственных: многочисленные комбинации слов «бизнес», «экономика», «менеджмент» и «право» выступают подтверждениями подспудного представления о том, что, чему бы теперь ни учили, настоящим «предметом» обучения должна выступать именно рыночная активность.

Одновременно образование остается сферой, где наряду с государственно-политической деятельностью сохраняется наиболее высокий уровень коррупционного, «теневого» предпринимательства. Музеев, больниц и вузов в России процесс приватизации не коснулся (хотя существует целый ряд деятелей образования, которые за нее ратуют). При этом именно в государственной вузовской системе существуют не только достаточно широкие возможности оказания платных услуг, но и не менее широкие перспективы для создания дочерних бизнес-предприятий (которые распоряжаются фондами, оборудованием, техническими средствами и, не в последнюю очередь, персоналом госвуза).