Подобный вывод действительно не был бы возможен применительно к «информационному» или «постэкономическому» обществу, поскольку и в первом и во втором случае знание все еще создавалось «ради чего-то», то есть сохраняло определенную связь с «объектом». «Общество, основанное на знаниях» есть, помимо всего прочего, вид социальной реальности, в котором знание (подвергнутое тотальной «оцифровке» и окончательно превращенное в «информацию») может быть соотнесено только с другим знанием, имеет в виду только самое себя. По отношению к этому знанию архаичен и сам прогрессизм, воплощенный в допотопных стратегиях, снабженный устарелыми ориентирами и вооруженный потерявшими актуальность целями.

С этой точки зрения для обоснования концепции «общества, основанного на знаниях» архаично все, кроме риторики, которая представляет собой не что иное, как технико-экономическую оснастку мысли. Не будучи в состоянии придать смысл «обществу, основанному на знаниях», его теоретики довольствуются прежними прогрессистскими смыслами, связывая существование этого общества с «общественным развитием», «индивидуальной самореализацией» и «частной собственностью». (Пример подобных рассуждений содержится в том же докладе Всемирного банка, авторы которого, в частности, пишут: «Информация, средства связи и знания лежат в основе прогресса, деятельности и благосостояния человека».)

Обретенные в прошлом, «запоздалые» смыслы играют в данном случае роль «объектов», или «референтов», новой общественной реальности, само существование которой возможно лишь как дань некоему ретро. При этом образцовыми ретро-объектами выступают разнообразные либеральные ценности, начиняющие собой концепцию «общества, основанного на знаниях». Именно так одним махом ей, с одной стороны, придается «реалистический облик», а с другой – исключается всякая ее связь с реальностью. В упоминавшемся документе Всемирного банка ведется речь о четырех принципах «инклюзивного „общества, основанного на знаниях“», которые, как явствует из их содержания, берут начало в либерализме.

• Первый принцип – свобода слова, которая утверждается и применительно к новым областям общественной коммуникации (Интернет и т. д.).

• Второй принцип – возможность получения (но не обязательность!) качественного образования.

• Третий принцип – всеобщая доступность информации, образовательных ресурсов.

• И, наконец, четвертый принцип – сохранение культурно-языкового разнообразия, недопустимость унификации и дискриминации в вопросах языка и культуры.

Итак, любые отличия «общества, основанного на знаниях» от других обществ сами производятся как информационные продукты. Эти отличия не проводятся или утверждаются, а скорее «позиционируются». В аналогичном положении произведенных информационных продуктов находится и вся система социальных различий, как бы призванных продемонстрировать свою «виртуальность». Социальные различия, не принимаемые во внимание в рамках информационного поля, признаются малосущественными, незначительными и незначимыми. Фактически им попросту отказывается в праве на существование – существует только то, что а) может быть подвергнуто визуализации;

б) в состоянии пройти тест на «виртуализабельность».

Акцентируемые отличия «общества, основанного на знаниях» от «информационного общества» связаны с:

• более высокой скоростью информационного обмена, приобретающего нацеленность на постоянное ускорение, препятствующее любым формам седиментации (осаждения) информационных ресурсов (постоянно находящихся в состоянии «взвеси»);

• полным сращением информационного обмена с рыночным обменом – под знаком виртуализации финансово-экономических трансакций;

• полным отождествлением средств коммуникации с передаваемой информацией, причем «сообщение» не просто приравнивается к «медиуму» (в рамках известной формулы Маршалла Маклюэна), но систематически возникает как эффект деятельности медиасферы;

• рутинизацией событий, приобретающих статус регулярно производимых «сенсаций», и смысла, сводимого к регулярно нагнетаемому информационному «шуму»;

• технологизацией процесса познания, сведенного к «поточному производству», построенному не просто на обработке информации, но на оперировании форматами восприятия;

• изменением отношения к знанию, которое из накапливаемой и сберегаемой ценности превращается в спекулятивную, «хрематическую» ценность, обладание которой связано с эксплуатацией незнания, а следовательно, и разнообразных форм социальной, культурной и интеллектуальной обездоленности;

• всеобъемлющей манипуляцией не только информационным «предложением», но и информационным «спросом», что, в свою очередь, лишает познавательную деятельность прерогатив творческой, бескорыстной деятельности, порождая особый тип знания, неотделимый от политэкономии прагматических выгод;

• постоянным уплотнением информации, которое, будучи обратно пропорционально ее структурированию, порождает кризис «смыслодефицита», диктат средств, поглощающих и подменяющих собой цели.

Старый спор на новый лад

Не менее значимо сопоставление концепции «общества, основанного на знаниях» с концепцией «постэкономической эры». «Постэкономическое общество» представляет собой «облегченную» версию того общества, которое классики социальной мысли XIX–XX веков называли социалистическим. Вместе с концепцией «информационного общества» оно входит в категориальный арсенал теории постиндустриализма, представленной работами Артура Пенти, Дэвида Рисмена, Джона Гэлбрейта, Раймона Арона, Алена Турена, Дэниела Белла, Элвина Тоффлера и других. Теоретики индустриализма придерживаются формационного подхода к рассмотрению общественной реальности; постиндустриальное общество является для них новой фазой в развитии общества, приходящей на смену аграрному (доиндустриальному) и индустриальному.

Каковы бы ни были различия в подходах к описанию постиндустриальных реалий, общий вывод исследователей состоит в том, что:

• во-первых, происходит увеличение удельного веса сферы услуг по отношению к сфере «материального» производства;

• во-вторых, создание средств производства теряет свое значение по сравнению с созданием предметов потребления;

• в-третьих, видоизменяется характер человеческой практики, которая все больше оказывается связанной с регулярной обработкой информации (соответственно трансформируются и критерии оценки практических результатов);

• в-четвертых, возникает представление о человеческих возможностях как о «ресурсе» или «капитале» (тем самым подводится новая концептуальная база под отношения эксплуатации);

• наконец, в-пятых, выделяются новые высокотехнологичные и наукоемкие области трудовой деятельности, вызывая изменения как в конкретно-историческом раскладе социальных сил, так и в понимании профессиональной компетенции в целом (последствия подобных изменений теоретики постиндустриализма явно переоценивают).

Однако концепция «постэкономического общества» в той же мере наследует подход Маркса и марксистов, в какой и подвергает его ревизии. То, что у автора «Капитала» совершается в форме социальной (или, в соответствии с прежней терминологией, «социалистической») революции и носит характер радикального преобразования, в рамках теории «постэкономического общества» осуществляется медленно и плавно. При этом «социалистическая» революция заменяется научно-технической революцией (НТР). В итоге противоположность между физическим и умственным трудом не столько «упраздняется», сколько сглаживается (или даже попросту нивелируется), а управление подчиненной и укрощенной материей оборачивается диктатом новой материальности – средств коммуникации.