Но — не Китану! Это — слишком дорого…

(даже за Землю, Лю Кэнг? Ты явился на Турнир из мести — в первый и второй раз, но сначала тебе удалось одолеть гниль и сумрак внутри тебя… второй раз не пройдет, ибо в болотах растут лилии, не так ли?)

Да. В болотах берут начало лилии. Имя его лилии — Китана, что соприкасается с изначальной тьмой души самого Лю. И никогда бы не захотел изменить он это.

— Отпусти — ее! Убей меня! Но — не — ее!

Он не кричал. В рот набились колючки и прелые листья, одуряюще-горькие, оскильзкие… Рожи лыбились Лю Кэнгу.

Не ее? Посмотрим, Чемпион. Ну-ка Герой, что ты скажешь умершим?

(почему, Рэйден? Это — неправильно…)

Он задохнулся. Бледно светящиеся зенки псевдо-лиц Деревьев уставились на него.

И — на Китану.

Лю был Китаной. Ты хотел — ее судьбы, получи по полной, Чемпион! Вы теперь — навеки вместе, Адам и Ева, только "навеки" сие продлится ой как недолго…

…а кровь ваша горяча. Тела же — восхитительное удобрение, и наша сила увеличится, корни вгрызутся и искрошат ядра земные, и крона вознесется к священной горе Богов, и пронзим мы сучьями самого Рэйдена и Тьена…

Здесь мы — Боги, Лю.

О да. Боги — сгинувшие души…

— Китана!..

Китана. Да, Китана… Узнаешь ли ты нас, принцесса Эдении.

(нет! Не хочу узнавать, потому что я забыла и так-надо, и…)

Тебе — да. Но мы — вглядись в лица.

Лю рыболовным крючком, плацентой, спаявшей его и Китану, воспринял страх девушки.

Она вгляделась.

Было кладбище. Живое Кладбище — истинная суть Живого Леса. Ты можешь убивать и считать себя правой, но капли крови прорастают на каменистой почве, пробиваются сквозь мощь застарелых великанов, и плоды их — костянисты. Помнишь ли ты нас, твоих подданых, о принцесса Эдении?

— Да… да помню, — спазматически вытолкала она. — Но вы — вы были обречены!

Деревья загудели. И глазницы их подернулись желтизной — эденийски-янтарной… светлой, как у первого, принесенного в жертву Рву.

Принцесса, повелительница… ты скормила нас чародейской бездне, ты распорядилась нами, ты посеяла нас, решишься ли теперь выйти на жатву, а удобрения — ненависть, хлеб горчит. Но съешь. А потом — мы тебя.

Таков закон. Таков цикл.

Китана закричала. Ее крик заполонил Живой Лес, сделался единственным значимым пунктом бытия. Ее страх — бредовый, ирреальный, точно перед монстрами из-под кровати, точно печать Каина — обрушился на Лю Кэнга камнепадом. Он бился в нем небом ужаса, словно мертвецы клацали снесенными челюстями у вен Китаны, и он руководил ими…

Он — Лю был Рептилией и призраками эденийцев.

Он уничтожал Китану.

(Спасти ее!)

Не сумеет. Что он — смертный — жалкий и беспомощный, опутанный, как глупая муха. Чемпион, да… но легко вызвать на бой — пусть и всемогущего некроманта, а что делать, если — ловушка, если тьма и ничего, кроме тесноты, боли и предсмертия?..

Тьма…

— Мы безумны, Китана. Не-Мир безумен, Китана. Ты — с нами, Китана…

Тьма… — твердили эденийцы.

Лю извивался, хотя заостренная скорлупа-кора рвала его кожу, и она свисала широкими эластичными полосками. Кровь смачивала ветви-лапы, и они сладострастно подрагивали, хищно впитывая животворную жидкость в вакуоли. Ребра Лю хрустели под искаженными "объятиями", но крик Китаны — он обращал в затерянную галактику какую-либо боль, он переполнял Лю мукой и надломом…

— Тьма, тьма, тьма! — как заведенный повторял он.

Вот руки — они сгнили, они бурые, как прошлогодние листья, принцесса. И еще — сгоревшие, паром ставшие — Ров переварил нас, но души вечны, а трупы — памятливы, и вот ты — наша…

Наша!

(Тьма…)

— Свет! — захлебнулся Лю словом-Стихией, словом-сущностью. Ему чудилось, что кровь хлынула изо рта…

(питая Деревья?)

(Нет!..)

— Свет! Свет! — повторял он, а из кончиков ногтей выдирались стилеты-лучи, и они протягивались — ровные, гордые, будто сам Рэйден одарил своей Силой Чемпиона…

(да! Чемпиона! Я — Свет, и я сильнее тебя, отравленная болотная Тьма!)

Эденийские рожи скорчились, скособочились. Они тлеют, понял Лю Кэнг, тлеют, как сухая древесина в камине! Он засмеялся, а шипы — столь схожие с теми, что проткнули Шэнг-Цунга во время первой победы Лю, только иззолота-алые, выкристаллизованный Свет, фотонами вспарывали чудовищные тела целой толпы врагов — загробных линчевателей.

В ушах Лю звенел бронзовый гонг. Громадный, призывный, он повелевал сражаться — и Лю подчинялся ему. Он верил, что это Рэйден, игнорируя запрет Древних Богов, спасает его… но главное — Лю спасал Китану!

Что может быть драгоценней? Даже победа над Шао Канном и освобождение Земли — не равноценная награда…

Широкие пласты Света врезались веселыми, бесшабашными солнечными зайчиками в извечный мрак Живого Леса. Деревья гортанно выли, но серебристые колокольчики освобожденных душ вторили гонгу Рэйдена.

Экзорсист. Я — экзорсист, подумал Лю.

Да свершится.

Хватка паутинной толщи ветвей ослабла, но еще корябалась, цеплюче, подобно глубинному монстру. Сучья занозили тело Лю, тонкие кроваые ручейки присоединялись к его Свету… но и они прекрасны, ибо Чемпион Лю Кэнг — эссенция Стихии, полубог…

Не рыцарь Света — но сам Свет.

Обугленная кора отваливалась с Деревьев огромными шматами, похожими на хлопья сажи. Теперь жуткие растительные твари бились в агонии, и они — рожденные в грязной ночи, порождения сумасшествия, склепы душ — ничего не могли противопоставить истинной Силе…

(я — люблю — тебя — Лю!)

Вероятно, этот возглас Китаны существовал исключительно в его воображении, в той лучшей реальности, что он воссоздал из крови и Стихии, но его радость достигла апогея…

Финальным аккордом их победы.

Живой Лес крушился бесполезными обломками, буреломом. Но им ничего не угрожало — даже очередная царапинка.

— Мы свободны, Лю?..

— Да, Китана. Да.

Избранных Земли втянул великий всемогущий Восход…

Этой ночью Саб-Зиро проснулся первым.

Строго говоря, в Не-Мире — включая Зону Сарины — не было дней и ночей в земном их значении, просто мрачная, полыхающая изчерна-алая навь спускалась и поднималась антонимом солнца или луны. Но он научился различать временные отрезки. Сейчас был предрассветный миг — его любимый, самый прохладный, самый…

Одинокий.

Да, на Земле — одиночество было его сокровищем, едва ли не дубликатом Стихии. Брат научил ценить одиночество… но позже, в Сан-Франциско, а в особенности после смерти друзей, он перестал считать так.

Одиночество — это корона. Стальная. Не каждому под силу ее носить, а еще она способна обратить в

(Они)

Лорда Зла. Как в сказках.

…А теперь он жил с Сариной. Он был ее любовником, он Охотился вместе с ней, почти как в Лин-Куэевской жизни… разве, жертвами были странные создания, а не люди.

Саб-Зиро неслышно покинул пещеру. Сел на пепел, зачем-то всматриваясь в небеса. Точно ища что-то…

(что — звезды? В Не-Мире нет их…)

Верно. Зато есть Сарина. Эквивалент. Пока он не жалел.

(и почему — жалеть? Я никогда прежде не любил… и меня по-настоящему не любили… почему я не имею право на счастье?)

Счастье — в аду?

Саб-Зиро набрал горстью гальки. Розоватый гранит покрылся синим инеем, потом образовал неуклюжую фигуру девушки. Саб-Зиро сломал ее. Он давно пытался изваять Сарину, запечатлеть ее странную кошачью красоту, но… но художественного таланта Боги ему явно не даровали. Каждому свое.

Вот именно. А он — забыл о своем. О предназначении. О задании Рэйдена.

(опять? К черту миссии! Я устал… я устал от них, меня все устраивает, она любит меня, я — ее, и пусть провалятся все Боги и сверхсрочные поручения! Я достаточно побегал для других! С меня хватит!)

Он стиснул остатки камешков. Захрустели.

Самообман. В Не-Мире — нельзя жить, как нельзя сочетаться браком смертным мужчинам и демонам. Его брат понимал это, поэтому никогда не пытался разыскивать Сарину.