А Жечки не стало – неожиданно, нелепо, болезнь скрутила ее за пару месяцев. Никто не мог даже предположить, что такая здоровая женщина может увянуть, как цветок без воды, растаять у них на глазах. И вправду, человеку не ведомо, что уготовила ему судьба, – и в этот миг впервые он вздрогнул при мысли о предстоящей встрече с Арнаудовым. Был ли этот человек виновен или речь шла о случайных совпадениях? По опыту он знал – да и упорное предчувствие, которое он безуспешно пытался отогнать, подсказывало ему, что такие случайности маловероятны. Правда, каких только сюрпризов не преподносит жизнь…
Он поглядел на высунувшуюся в окно Петранку и сказал себе: хорошо, что молодые пока далеки от смерти, да и от преступлений, настоящих, обдуманных, предумышленных. Невзирая на то, что они находятся в плену у своего молодого эгоизма, они все еще чисты, не испачканы мерзостью жизни. Вот и дочь его, увлеченная своим чувством, которого она не может скрыть, несмотря на все свои старания, как она не в силах скрыть естественное постепенное забвение своей матери – по крайней мере в его присутствии она вспоминала мать все реже, со сдержанной скорбью, граничащей с бесчувственностью. У молодых нет воспоминаний, которые их тяготят или угнетают, – в этом их палочка-выручалочка.
А может быть, он несправедлив? Может быть, Петранка вспоминает материнский образ значительно чаще, чем он предполагает, – в тяжелую минуту, наедине с собой, во сне или в мгновения счастливых всплесков? Он не знал этого да и не мог знать, а посему не стоит судить категорично. Вообще, ни о чем на этом свете нельзя судить категорично, даже когда обстоятельства исключают иную возможность…
– Папа, я все вот думаю об этом Арнаудове. Ты его хочешь подцепить на крючок, а сам не уверен, виновен он или нет…
Ему уже приходилось выслушивать подобные суждения от близких ему людей.
– Ни на какой крючок я его не собираюсь цеплять, Петруша, просто я хочу прощупать его и при этом сам испытываю сомнения, понимаешь?
Она хотела сказать, что все это ее озадачивает, что она не может представить себе отца в этой нечистоплотной роли, что, по ее разумению, было бы достойнее вызвать его на открытый разговор, и вообще…
– Знаю, что ты мне скажешь – что в рамках следствия это соответствует морали. Но представь себе, что этот человек не замешан, что они любили друг друга, а потом расстались – в жизни такое часто случается, и что сейчас он тайно приходит на ее могилу, озирается, умирая от страха, кладет цветы и убегает, чтобы никто его не увидел? Представь себе, что, поддавшись сомнениям, ты начнешь подозревать его еще больше, а он окажется невиновным?
Этот ребенок растравлял ему душу.
– Мыслишь честно, но непрофессионально, Петруша. У меня нет намерений подлавливать его и ставить ему капканы – просто хочу понаблюдать за ним в нормальной обстановке, а не в служебном кабинете, на фоне железных решеток.
– Ты мне никогда не говорил, что в твоем кабинете на окнах решетки…
– Они есть там, где проводятся допросы.
– Не могу понять, почему надо допрашивать людей на фоне решеток. Это же гнетет и вообще…
– Что – вообще?
Оперная музыка закончилась, послышался голос румынской дикторши, альтовый, раскованный. Петранка выключила радио.
– Вообще у тебя отвратительная профессия.
– Мучительная – это да, а ярлык «отвратительная» оставляю на твоей совести.
Она почувствовала резкость в отцовском тоне, подумала, что он разгневался, но ошиблась – отец просто почувствовал обиду.
– А насчет кладбища ты права.
Станчев произнес эти слова не без неловкости: о могиле Кушевой он забыл с самого начала, да и начальство упустило эту деталь. Хуже всего было то, что даже если бы они и установили там наблюдение, Арнаудов вряд ли попался бы в эту западню. Не решился бы он наведаться туда в эти первые недели, особенно если был причастен к ее смерти. Предосторожность взяла бы верх. Интересно, смог бы он позднее перебороть страх?..
К обеду они были неподалеку от его родного села, находившегося в пятнадцати километрах от трассы. Станчев сперва думал, что они заглянут туда на обратном пути, погостят день-два у родственников, но обещание, данное Петранке, заставило его сейчас свернуть на сельскую дорогу. Узкое шоссе извивалось между земляными насыпями и насаждениями плодовых деревьев, по обеим сторонам поля чередовались с ухоженными садами. На берегу реки, протекавшей среди зарослей вербы и ракиты, ярко зеленела люцерна. В свое время он любил нырять, как рыба, в ее теплую воду. Где-то там, за дубравой, где начиналось село, и случилось несчастье с его ногой.
У первых домов их встретил выводок бдительных и воинственных гусей, вытягивавших шеи в сторону машины. Они проехали половину села, оставили за спиной родной дом Станчева, побеленный, с пристройками, в котором обитали теперь чужие люди, и остановились около нового кирпичного строения с гаражом. Тут жил двоюродный брат Станчева, работавший техником в соседнем городке. Дверь оказалась на замке.
– В неподходящее время мы заявились, Петруша, все люди на работе.
Станчеву захотелось присесть в тенечке, расположиться по-домашнему, перекусить и поболтать с родными людьми, но об этом можно было мечтать только к вечеру, и они бы потеряли целый день. Он развернул машину, гуси проводили их в вызывавших смех воинственных позах, и к вечеру, измученные от жары, они разместились в меблированной комнате с телевизором и телефоном на базе отдыха у самого берега моря. Передохнув, Станчев оставил свою дочь принимать душ, а сам отправился на разведку.
Санаторий, где остановился Арнаудов, находился приблизительно в двух километрах в северо-восточном направлении, тоже на самом берегу. Станчев там не бывал, но изучил его месторасположение по карте, так что без труда обнаружил отклонение от главной трассы. По предварительным сведениям, для въезда не требовалось пропуска, а стоянка была на заднем дворе.
Он решил выйти из машины и оглядеть стоянку.
Ему повезло. Еще с первого взгляда он заметил новенькое «БМВ» Арнаудова, стоявшее не под навесом, а рядом с хозяйственными пристройками… Или они только что вернулись, или собираются прокатиться, решил Станчев, поглядев на часы. Четверть восьмого. Солнце еще светило, но тени уже были длинными – где-то через час начнет темнеть. Станчев сел за руль и выехал на главный путь, свернул на обочину и открыл капот. По совету техников следовало слегка вытянуть высокочастотный кабель из катушки, чтобы прервать цепь.
Мотор и вправду заглох. Станчев вытащил сумку с инструментами, вынул из нее клещи и отвертки и устроился на переднем сидении, направив зеркальце в сторону развилки. Он не предполагал, что они могут появиться на своих двоих, и сомневался, сумеет ли он проследить за ними, если они рванут на «БМВ». В сущности, он не больно рассчитывал на этот шанс – он упустил из виду, что дорога от дома отдыха к главному пути была довольно крутая, и сейчас понимал, что вся эта затея с поврежденным мотором была слишком наивной: если Арнаудовы решат выбраться в город или просто прогуляться, то непременно воспользуются автомобилем. Они, конечно, могут отправиться в гости или в ресторан без машины, на такси или на автобусе, иначе им нет никакого смысла выбираться на эту загазованную трассу. Мимо него с рычанием проносились машины, набитые курортниками, но никто не обращал внимания на зияющий мотор.
Приблизительно после получаса ожидания Станчев решил, что напрасно теряет время, поехал обратно на стоянку и, развернувшись, остановил машину. Куст, у которого он пристроился, частично прятал «ладу», однако перекрывал и видимость, а на заднем дворе дома отдыха не было ни души. Да, здесь жизнь повернута к морю, а не к суше, а предлога, чтобы сунуться туда, не было. Разумеется, можно было предпринять наиболее тривиальный шаг – завтра утром отправиться с Петранкой на пляж и случайно наткнуться на голого Арнаудова. Но стоит ли?..
Если бы Станчев решился на это сейчас, то он и впрямь бы встретил Арнаудова, но не в плавках, а в спортивном костюме, на одной из узких тропинок. Уже несколько раз Арнаудов выбирался вечером на прогулку «в гордом одиночестве», как он заявлял своей мадам и дочери. Еще в первый день после обеда с балкона их номера он бросил взгляд на шикарный отель, находившийся приблизительно в километре от них. И в памяти его тотчас всплыло видение ночного бара, одинокая Кушева, соблазнительно выгнувшая спину, сидя на высоком стуле, взгляды, которыми они обменялись, первые фразы. Уже несколько месяцев Анетта покоится в сырой земле. Он всякое мог предположить, но только не это, только не с ней… На похороны он не пошел, несмотря на то, что знал о ее гибели, не побывал он на кладбище и позднее – в этой жизни сентиментальность была непозволительной роскошью. Да и нечего было туда соваться – он мог бы столкнуться с родными Анетты, а кем он ей был? Никем.