— А генерал?.. — спросил кто-то.
— За генералом потянулся хвост. Я вам могу рассказать, если только у вас не устали уши…
— Хвост, конечно, чековый, — сказал другой. — Ведь генерал откровенно заявил, что не собирался даром менять климат.
— Сейчас расскажу. Только вот пропущу глоточек.
— Не дурак выпить…
— За ваше здоровье! За эту прибавку и за все последующие!
Он опрокинул стопку с агуардьенте и, сочно сплюнув, волосатой рукой отер пот с лица.
— Да, за генералом потянулся хвост. Одна из женщин, которых он приказал сбросить с поезда, оказалась американкой.
— Проститутка?
— Не мешай рассказывать!
— И вот эта самая женщина, которую я встретил в отеле, сообщила об оргии в поезде и о ее трагическом финале… Однажды я проснулся от чьего-то истошного крика. Я вскочил, кое-как напялил один башмак, держа другой в руке. Ничего не соображая со сна, я бросился к дверям этого проклятого поэта — кстати, ему очень нравилось, когда его так называли. Вместо очередного негра в его постели я увидел белокурую женщину — она похожа на студентку; тело ее было в синяках, рука сломана, губы разбиты, она дрожала с головы до ног, глаза как у безумной. Она просила врача, лекарств, глоток виски, чего-то еще, а губастый поэт уверял ее, что она вылечится, если будет принимать каждые полчаса по одному из его изумрудов. «Изумруд — нет!.. — кричала американка. — Зеленый глаз!.. Генерал — нет!.. Нерон — нет!..» Я выбежал, по-прежнему в одном башмаке, и смахивал на хромого, — раздавался стук только одного ботинка, я припадал на одну ногу, точь-в-точь как человек, у которого одна нога короче другой, и так доковылял до комнаты хозяйки. Хозяйка, надо сказать, была приятельницей американского вице-консула. Донья Клотиль в ночной сорочке, которая отнюдь не скрывала ее прелестей, наоборот, все было на виду, как на витрине, отправилась за мной следом в номер поэта. Увидев нас, он стал глотать изумрудинки, одну за другой, запивая их коньяком, а донья Клотиль принялась кудахтать над растерзанной грингой, которая горько плакала, — то были слезы раскаяния и не знаю чего еще. Мы унесли грингу в ее номер, и там она рассказала нам обо всем, а пьяный поэт, подвязав одежду бечевкой, полез на балюстраду веранды отеля, распевая: «Я — марихуана, я — две марихуаны, я — три марихуаны!..»
— Можно представить себе, сколько заплатили этой американке за молчание, ведь в газетах об этом не было ни строчки! — сказал Самуэль.
— А из нашего друга получится хороший проповедник! Почище любого евангелиста! Совсем как тот падресито, что носился с образом Гуадалупской девы.
— Проповедует да попивает!
— Что ж, на то он и поэт… Ага, а имя свое вы не назвали!
— Мое имя?
— Сейчас скажет, что не помнит!..
Все расхохотались.
— Меня зовут Лоро[126] Рамила…
Новый взрыв хохота.
Гитаристы заспорили о чем-то. Самуэль — с Самуэлито, Самуэлон — с Самуэлем. Так частенько бывало.
— А правда, товарищ Рамила, — спросил Самуэлито, — что знаменитый Табио Сан участвовал в этой стычке? Мой брат Самуэль утверждает, что его там не было, а я говорю — был, а наш Самуэлон, как всегда, помалкивает. Так был он там или не был, скажите-ка?
— В стычке, разгоревшейся в порту, он не участвовал, но зато был в Бананере, когда там разыгрались события, а там тоже было жарковато. Вспомните, генерал недаром сказал, что приехал не для того, чтобы сменить климат. Табио Сан сошел с поезда, шедшего в столицу. Он спрыгнул на ходу перед самым Коровьим мостом — здесь поезд замедляет ход. Потом он очутился в Северных каменоломнях, где долго скрывался.
— Вот видите! — обернулся Самуэлито к своим братьям.
— Да, но он все-таки участвовал в событиях в Бананере, — отметил Самуэль, обращаясь к Рамиле, — а сейчас, я слышал, его ждут в Тикисате. Это верно?.. Мы все хотели бы поговорить с ним… Табио Сан… знаменит, а ведь мало кто его лично знает!
— Мы хотим поговорить с ним насчет забастовки, — вмешался Самуэлон. — Вот это самое — очутиться между пулями и акулами — меня что-то не очень соблазняет. Мне, если хотите… мне больше нравится роль талтусы. Нам, пожалуй, следовало бы поучиться у талтусы… нужно незаметно подрыть здание, а потом одним ударом все обрушить. Незаметная и терпеливая, но непрерывная работа. Вгрызаться зубами и ногтями. Есть когтями, а чесаться зубами, как говорят о талтусах.[127] И, делая подкоп под здание, мы добьемся, что наши враги останутся под его развалинами, — все останется под развалинами: и их политика, и банки, и судьи, и их президент, и коменданты, и генералы…
— И в этот момент ты проснулся…
— Проснулся?.. Это вам придется проснуться, это вы спите и во сне видите подвиги небывалых храбрецов, которые принесут нам победу. Такие храбрецы способны только умирать. А мне нравятся храбрецы, которые хотят жить ради жизни. Нам не нужны храбрецы, умеющие только умирать, нам нужны храбрецы, готовые на подвиг ради долгой-долгой жизни!
— Товарищ, видать, со мной соревнуется в красноречии… очень хорошо… — Рамила поднялся и протянул руку Самуэлону. — Хорошо вы говорите!
— А здесь, Рамила, как вы оцениваете положение здесь? — спросил Самуэлито.
— Да, да, скажите нам, как вы оцениваете положение? — подал голос и Самуэль.
— То, что вам удалось добиться прибавки… — Рамила обратился к братьям-музыкантам, однако к нему придвинулись все, чтобы лучше расслышать, — доказывает: вы способны выступить против Компании, однако нужна организация, и, в частности, нужно организовать тех грузчиков, которые приходят сюда в поисках временной работы. Вопрос в этом…
— Этим мы и займемся…
— Имеете ли вы представление о собственных силах? Вы же являетесь мостом, по которому бананы поступают с плантаций на рынки. Без вас Компания, имеющая поезда и пароходы, останется с пустыми руками, без бананов…
— У нас есть идея, — сказал один из Самуэлей, — мы еще не знаем, как нам назвать себя, и пока зовемся Старателями, но нас уже знают под этим именем. Правильно, ребята?
— По-моему, неплохо. Конечно, называть себя можно как угодно, но, прежде чем выбирать название для вашей группы, следовало бы присоединиться к движению…
Многие голоса раздались одновременно:
— Где?
— Конечно!
— Сейчас же, если можно!
— Этим я займусь, — сказал Рамила, — если все согласны…
Ответ был единодушный:
— Все!
— Надо присоединиться к остальным и поддержать всеобщую забастовку, когда она будет объявлена.
— Все, как один!..
Все стали расходиться поодиночке, чтобы не привлекать к себе внимания. Они попрощались друг с другом и тут же исчезли среди кустарников. След в след, тень в тень. Издалека донеслись голоса Самуэлей, которые тоже разошлись в разные стороны, но в насмешку пели одну и ту же песенку:
…В безбрежных просторах моря,
моря,
мы видим — подводные лодки проходят,
проходят…