Обстановка в клинике разительно отличалась от той, к которой Фархад, а теперь уже врач-ординатор Наби, привык в храме. На девятом уровне не было, конечно, никакого солнца, — просто удачно подобран спектр ламп, оттенок стенных панелей и мебели, — но когда Фархад шел через проходную, ему казалось, что он смотрит из окна родительского дома: свет ласкал лицо, хоть вокруг и было тепло.

Проассоциировать солнечный свет с теплом мог либо «тысячник», либо кто-то из его прислуги. Все остальные вообще с трудом вспоминали, что такое солнце, а если уж вспоминали, то единственное, что приходило им на ум — «снег» или «холод». Среди них находились безумцы, поднимавшиеся на поверхность для занятий лыжами или игр на выживание, но только летом, когда температура поднималась хотя бы до -20. Сам Фархад к подобным выходкам относился крайне скептически, предпочитая теплые бассейны и спортзалы.

В клинике, в отличие от храмов, работало несколько десятков женщин — в основном они служили уборщицами, санитарками и кастеляншами, но была среди них и тройка квалифицированных медсестер, окончивших специальное училище. Разумеется, они обслуживали только женщин, но и это поначалу Фархаду казалось излишним, хотя умом он понимал, что для пациентки из хорошей семьи нестерпима сама идея о том, что за ней будет ухаживать посторонний мужчина.

Всем трем дамам было хорошо за двадцать, каждая носила меж бровей золотую татуировку, вела себя предельно благонравно, и ординатор Наби постепенно привык к тому, что в коридоре ему попадается навстречу женский силуэт в подобающем одеянии. Уборщицы и санитарки были помоложе, каждая стремилась держаться тихо и покорно, но иногда Фархаду резал ухо смех или отзвуки тихой возни. Позже он обвыкся и начал относиться к ним, как к прислуге в родительском доме: вежливо, но равнодушно.

Еще при поступлении ему пришлось выбрать специализацию, и после недолгих колебаний Фархад выбрал клиническую психологию. Это направление должно было приблизить его к заветной цели — частной практике. При всем удовольствии от работы в клинике ему хотелось практиковать дома. Сдав экзамен, он собирался жениться и не хотел ни снимать квартиру в столице, ни подолгу отсутствовать в родном доме, как это делал отец.

Вся компания ординаторов психиатрического отделения Фархаду очень понравилась. В университете он ни с кем близко не сходился, но совместные дежурства помогли сдружиться с ровесниками. Тот же возраст, то же положение, куча общих знакомых и даже любимые заведения — вполне достаточная основа для легкого приятельства. Квартиру он по-прежнему снимал в одиночестве, не желая делить с кем-то жизненное пространство, но не без интереса прислушивался к рассказам Атару и Рока о развеселом холостяцком быте.

— Угадай, Фархад, чем мы сегодня завтракали? — Рока закрывал дверь ординаторской, чтобы хохот не разносился по всему коридору.

— Кашей, наверное?

— Если бы. Этот умник додумался приготовить сосиски с молочным соусом… — Рока делал многозначительную паузу, ожидая реакции, но Фархад знал, что ему хочется рассказать шутку до конца.

— И что же тут достойного внимания? — делал наивное лицо Наби.

— Он берет сосиску. Длинную такую сосиску. Держит ее за кончик, макает в соус, потом держит перед носом и этак облизывает… И тут я ему говорю: не хочешь ли ты пройти анализ? Угадай, что он ответил?

Фархад сделал вид, что пребывает в полном ужасе от драматической картины, нарисованной Рока, потом изобразил живейший интерес к окончанию истории.

— А он мне говорит, — Рока зажал нос, передразнивая низкий и чуть гнусавый голос приятеля, — «Я просто люблю молочный соус, Рока. А он у тебя с чем-то ассоциируется?»

— Никакого почтения к старшим, только пустые шутки и глупый смех! — в ответ Фархад передразнил храмового служку, который часто приходил в клинику за рецептами, а, считая себя особой, приближенной к жрецу, вечно делал дурацкие замечания.

Легкий профессиональный цинизм и специфическое чувство юмора порождали бездну мелких издевок, с которыми вся компания постоянно приставала друг к другу. Любое слово, любой жест подвергались безжалостному пародийному «анализу». Иногда к концу дежурства Фархад начинал уставать от потока узкоспециальных анекдотов, которыми сыпал Рока. Ординатору Наби казалось, что некоторые из них заметно старше, чем отпечаток ноги первого колониста на поверхности Синрин.

— Почему никто не любит регулировщиков движения?

— Тому есть две причины, — на автомате отвечал Фархад. — Первая — подсознательная субъективная психологическая интолерантность, основанная на половых предрассудках. Вторая — то, что у них бабьи мозги. Я эту байку слышу уже восьмой раз. Твоя навязчивость вызывает у меня тревожность.

— Уел, — веселился Рока, потом резко обрывал смех, словно отключал звук у телевизора. — Я никак не могу закончить свою работу. Третий раз переписываю, исправляю, никак не могу довести ее до совершенства…

— А твой деланный невротический перфекционизм не вызывает у меня доверия, — отмахивался Фархад, привыкший к постоянным подначкам.

— Да нет, я серьезно.

— Я тоже.

— Фархад, я на самом деле… Без дураков. Я ее правда третий раз переписываю. Мне все время кажется, что получается какая-то ерунда. Я же могу лучше, я же не совсем бездарь.

Написание шести научных работ за два года входило в программу обучения Всепланетной коллегии. Наби еще не получил тему, но не сомневался, что особых проблем у него не возникнет. Рока же обладал двумя забавными манерами: способностью написать за ночь текст, которого хватило бы на диплом, а потом в минутной вспышке самокритичности уничтожить документ так, что восстановление было уже невозможно.

— Ты показывал черновик доктору Шанидзе? Что он сказал?

— Да мне стыдно ему нести такую чушь…

— Зачем ты пишешь чушь? — поднял глаза от карты, которую заполнял, Фархад. — Напиши что-нибудь приличное…

— Например?

— Ман, награди мя смирением, ибо испытывают меня нечестивые, — пробухтел Наби. — Сначала рефератирование и конспектирование литературы. Список тебе выдали вместе с темой. Это первая половина. Потом пишешь свои соображения — то же самое, но другими словами. Потом результаты наблюдений и заключение. Работы на три вечера, полдекады на сбор результатов. То же, что в университете…

— Мне скучно пережевывать эту жвачку, — признался Рока. — Это все делали до меня лет сто, одно и то же. Ну, появилась в списке новых пара книг. Кто-то же их писал. А я чем хуже?

— Опытом, — коротко ответил Фархад, вновь утыкаясь в карту.

Амбиций Сайто Рока Фархад не разделял, равно как и его энтузиазма по поводу любой высказанной кем-то из авторитетов идеи, прочитанного рецепта или метода лечения. Черноглазый красавчик, любивший выкладывать на лоб пару туго закрученных локонов — по мнению Рока, это прибавляло ему обаяния, по мнению остальных, придавало ему вид подростка, — легко загорался и так же быстро остывал. Фархад сомневался, что хоть одна из идей задерживается у него в голове в виде сухого остатка. Скорее уж в один рукав кимоно с фамильным узором, птицами Хо-оу, влетает, из другого тут же вылетает. Но при всех недостатках Рока был хорошим товарищем.

Легкость на подъем, бездна энергии и способность моментально впасть в уныние — пожалуй, семейные черты всех Сайто, решил Фархад, пару раз съездив с приятелем в гости к его родителям. Отец Рока, его дядя — близнец отца и сам наследник казались зеркальными отражениями друг друга. Старшее поколение отличалось только морщинами у глаз и сединой на висках, но оба Сайто напоминали языки пламени, которое вспыхивает и тут же опадает. Фархаду показали сестер Сайто, застенчивых девушек-погодков в легких домашних кимоно и невесомых накидках. Обе на пару минут выглянули из-за ширмы и тут же спрятались обратно.

Приверженность дома Сайто традициям изумляла и вызывала глубокое уважение. Фархад слишком хорошо помнил историю колонизации, чтобы не знать, каких трудов стоило следовать обычаям предков. Первые колонисты во время перелета не носили ни кимоно, ни сауба; они были вынуждены облачиться в одинаковые комбинезоны, делавшие мужчин неотличимыми от женщин. Даже от хиджабов женам колонистов пришлось отказаться, и тогда супруга главного механика, не перенеся унижения, наголо обрила голову, сказав, что хоть так сохранит верность принципам и соблюдет обычай.