Все солнца ярко горели в небе. Красный флаг был сорван со здания судебных установлений. Правительство подавило мятеж.

ЗВЕЗДНАЯ ПАЛАТА

О, как нам хочется плакать и возложить цветы всего мира на огромное кладбище первой атлантской революции! Не хватит в мире цветов, не хватит не только для того, чтобы впитать в себя без остатка кровь жертв, но и чтобы утешить нашу боль. В мире мало цветов, в мире слишком много боли и крови!

Читатель вправе упрекнуть нас: притворялись, что трепещут перед издателем, а устроили кровавую бойню. Во-первых, знайте, что издателю показывалась только первая половина романа, и мы его обманули после заключения договора. Во-вторых, воображаемый издатель — очень хороший оппонент. Яростно сжимая ручку при мысли о нем, мы переливали в нее вместо чернил нашу кровь. Может быть, это и не относится к достоинствам романа, но таким образом и наша кровь проливалась на площади судебных установлений столицы голубых солнц.

А теперь — к Антиною.

Четыре стены, электрический свет, железная кровать с белым покрывалом. Антиной понял все. Он ранен, его лечат. Он вспомнил все. Он хотел встать, чьи-то руки удержали его. Два человека в белых халатах склонились над его изголовьем. Их губы презрительно сжались, их глаза были жестки и враждебны, в них отражался холодный, злой огонь атлантских солнц. Антиной сразу понял, что перед ним враги. Он вспомнил последние минуты перед своим ранением. Вопросы о Сидонии, о Стибе и мальчиках, о конце восстания дрожали и рвались с его губ. Но Антиной спокойно сказал:

— Добрый день!

На приветствие его врачи не ответили. По этому одному Антиной понял, что им были даны соответствующие инструкции, иначе они не решились бы так обращаться с сыном первосвященника, хотя бы и тягчайшим государственным преступником. Но Антиной хотел узнать все, что только было возможно. Улыбаясь, он так же спокойно, словно не замечая их невежливости, спросил:

— Что вы скажете пациенту о ране?

Он подчеркнул слово «пациенту». Старший из врачей усмехнулся и ответил:

— Пациенту мы скажем, что он должен пройти полный курс лечения.

— Что же, рана серьезна?

— Нет, рана небольшая.

— Значит, я скоро буду здоров?

— Дело не в ране. Вы больны. И вы больны очень серьезно.

Антиной не мог не улыбнуться.

— Болен? Простите, но, насколько я себя знаю, я совершенно здоров.

— Ваши поступки говорят обратное, — с видимым удовольствием сказал врач.

— Вы хотите сказать…

— …что нормальному человеку в вашем положении не пришло бы в голову заняться тем, чем занялись вы.

Антиной побледнел и с трудом овладел собой.

— Может быть, вы сообщите мне, где я нахожусь? Врач ответил с неожиданной учтивостью:

— В сумасшедшем доме, конечно.

Руки Антиноя лежали под одеялом. Он впился пальцами в простыню, чтобы дать какой-нибудь выход бешенству. Но он еще владел собой настолько, чтобы сказать совершенно спокойно:

— А известно ли вам, что у зеленых революция прошла удачно, и ваши коллеги висят там на фонарях?

Врачи замялись. Антиной понял, что у зеленых революция еще не подавлена. Он облегченно вздохнул и рассмеялся.

— Попались, тюремный психиатр? Спасибо!

Врачи не нашли что ответить и удалились. Антиной, не обращая внимания на рану, еще болевшую, вскочил. Но он сейчас же тяжело опустился на кровать. Не от боли или слабости. Куда ему было идти? Ясно, что из сумасшедшего дома выхода нет. А если бы даже был — где скрыться? Революционного комитета больше не существует, друзья, убиты. Он никому не может показать свое лицо. Сидония!..

Антиной пролежал в постели весь день. Мы не берем на себя смелость описать то, что он пережил за этот день.

Наши уважение и любовь к Антиною не позволяют нам касаться горчайших часов его жизни.

Шли дни. В днях, как известно, есть часы, минуты и секунды. Все единицы измерения времени обладают способностью расти и растягиваться до бесконечности, но, к сожалению, не у счастливых, а у Несчастных людей. В глубоком одиночестве, среди враждебного и грубого персонала, в мучительной бездеятельности, лицом к лицу с личным горем, Антиною казалось, что идут годы. Одиночество стало невыносимым. Антиной вышел из своей комнаты. Он убедился, что ему создали сравнительно хорошие условия. Остальные сумасшедшие жили в общих дортуарах. Но были ли они безумными? Ведь сам Антиной…

Антиной пошел по коридору, всматриваясь в лица встречных, попадавшихся ему на каждом шагу. Их вид не говорил о безумии. Это скорее были нервнобольные: вялые, с тусклыми глазами, медлительными движениями, глухими голосами. Одеты они были в обыкновенные, хотя и потрепанные костюмы, но никто не обратил внимания на хитон Антиноя, никто не заговорил с ним. Антиной хотел узнать, справедливы ли его подозрения. Он обратился к седому человеку, пальцем чертившему сложный узор на стене:

— Как ваши дела? Что вы чертите?

Седой человек посмотрел на Антиноя, не задерживая глаз на лице собеседника, и вежливо ответил:

— Видите ли, я очень рассеян, как все математики. Но ведь работать без чернил и бумаги так же трудно, как играть в шахматы, не глядя на доску. Я ищу очень сложную формулу. Я не знаю, поймете ли вы ее.

Антиной собирался уже открыть ему свое звание, надеясь по формуле определить, безумен ли этот человек или нет (Антиной никак не мог решить этого), но резкий громкий голос надзирателя крикнул:

— Эй, Ксенофонт, вы опять пристаете к другим со своими глупостями?

Математик втянул в плечи огромную седую голову, жалобно, по-детски и на этот раз прямо в глаза посмотрел Антиною и сгорбился, съежился и отошел с опущенными, болтающимися тонкими руками. Может быть, это было безумие? Во всяком случае это было страдание.

Антиной пошел дальше. В углу сидел какой-то молодой человек. Он испуганно оглядывался и старался закрыть от других свои руки. Он что-то делал ими. Когда он увлекся и забыл об осторожности, Антиной тихо стал за его спиною. Огрызком карандаша молодой человек рисовал на собственном манжете. Сеть тонких и почти незаметных линий образовала сложный узор, похожий на тщательный рисунок неизвестной Антиною машины. Антиной с изумлением следил, с каким искусством автор проводил свои тонкие линии, и, не выдержав, спросил:

— Простите, это проект машины, не правда ли? Я не ошибся?

Молодой человек вздрогнул, поспешно спрятал карандаш, засунул манжет под рукав и буркнул:

— Нет, вы не ошибаетесь, но ступайте к черту! Если это был даже буйный помешанный, то все-таки в рисунке его было что-то значительное и новое. Антиной отошел, мучительно недоумевая. Он сделал несколько шагов и вдруг увидал шедшего ему навстречу лорда Эбиси. Антиной вскрикнул и кинулся к нему.

— Милорд! — крикнул Антиной.

Лорд жалобно посмотрел на него и, побледнев, тихо спросил:

— Вы не прячете розог? Скажите прямо, не мучьте меня!

Антиной вздрогнул. Он понял, что лорд Эбиси, экс-министр и экс-король, не выдержал великой демократической традиции и сошел с ума. Антиной протянул к нему обе руки и с глубокой жалостью и сердечностью сказал:

— Нет, милорд, я ничего не прячу. Не бойтесь меня. Я сам беспомощен и беззащитен, я здесь пленник.

Лорд порывисто сжал обе руки Антиноя, оглянулся, приложил палец к губам и шепнул:

— Только тише! Здесь слишком много шпионов. Лорд порывисто оттащил Антиноя в угол и зашептал ему:

— Я не сумасшедший, мистер Антиной, как вам, вероятно, кажется. Вы еще убедитесь в этом. И вообще здесь почти нет сумасшедших. Знайте: если здесь вы найдете сумасшедших, то они сошли с ума здесь же, понимаете? Сюда попадают только здоровые. Запомните это.

Лорд быстро отошел.

Антиной стал спрашивать каждого встречного. Из скупых ответов он понял, что все они прекрасно разбирались в вопросах политики, искусства и науки. Он вскоре встретил поэта, казавшегося веселее других. На вопрос Антиноя он ответил: