В итоге получалась государственная эклектика: смешение старого и нового, сокращение при одновременном увеличении. Типичным примером стала Доимочная канцелярия, при организации которой верховники искали в прошлом «примеров, каким образом доимочные приказы и канцелярии бывали». Когда же само ведомство было организовано, то стало ясно, что это не приказ, а типичная коллегия с президентом, советниками, секретарями, канцеляристами и копиистами, коллежским делопроизводством. Время приказов прошло безвозвратно, вернуть приказной строй управления, о котором стали уже забывать, было невозможно, как и разрядную систему управления территориями, — Россия уже жила при губернаторах, ландратах и комиссарах, и изменить это было трудно…

По мере того как правительство втягивалось в обсуждение внутренних проблем, решать их становилось все труднее и труднее — слишком остры были противоречия группировок у власти, слишком многим приходилось жертвовать для «поправления» положения. Протоколы Совета за 1726-й — начало 1727 года свидетельствуют, что в Совете шла явная борьба двух группировок: Меншикова и Карла Фридриха, которого активно поддерживал последовательно и настойчиво критиковавший светлейшего граф Толстой. Иногда к ним примыкали другие члены Совета. На стороне Меншикова нередко были Остерман и Д. М. Голицын. Часто удавалось светлейшему перетянуть на свою сторону «болото» — безынициативных Головкина и Апраксина. Тем не менее Толстой и герцог не давали покоя Меншикову, требуя на заседаниях Совета проведения, например, не ревизии недоимок, на чем настаивал Меншиков, а ревизии расходов Военной коллегии.

«Как же так? — вопрошал в Совете граф Петр Андреевич. — Войны давно нет, а армия никогда не имеет полного комплекта ни в людях, ни в лошадях, ни в амуниции. Немало офицеров находятся в отпусках, и денег им за это не платят. Непременно должны быть деньги в Военной коллегии!» Меншиков, думая о своих, далеко не благородных, личных интересах и о престиже военного ведомства, отклонил идею такой ревизии. Направляя коллег по Совету по ложному следу, он предложил собрать финансовые ведомости из центральных учреждений, чтобы их обсудить.

Ведомости составлялись весьма долго, и когда они в конце 1726 года пришли в Совет, то все увидели, что Толстой прав — обнаружилось, как деликатно отмечалось в протоколе Совета, «несходство»: «Камер-коллегия объявляет денег в сборе больше, а Военная — меньше». А в 1729 году, когда оба непримиримых спорщика — Меншиков и Толстой — заканчивали свои жизненные пути, один — в Березове, а другой — на Соловках, стало известно, что за 1724–1727 годы военные получили с крестьян 17 миллионов рублей, а на военные нужды израсходовали лишь 10 миллионов. Сведений о том, на что были истрачены остальные 7 миллионов плюс постоянно поступавшие недоимки по сборам прошлых лет, в материалах Военной коллегии мне найти не удалось²⁹.

9 января был составлен развернутый проект указа императрицы, который после обсуждения был утвержден и реализован серией именных указов. Они предусматривали: прощение крестьянству 23 копеек майского 1727 года сбора подушной подати, отзыв из губерний всех военных, посланных для завершения переписи и взыскания недоимок. Армия выводилась из деревень и поселялась в городах, а функция сбора подати передавалась местной администрации и помещикам — владельцам «душ мужеска полу». Кроме того, начали сокращать штаты центральных и местных учреждений, закрывали коллегии и канцелярии, установили практику длительных отпусков офицеров-дворян³⁰.

Но самым важным было решение образовать две комиссии: комиссию «об окладе» подушной подати, цель которой состояла в «основательном определении знатной убавки в платежах подати», и комиссию «об армии» (штаты, расходы). Это представлялось выходом из тупика, компромиссом между Сенатом и военным руководством.

Идея передать все проблемы в особую комиссию, составленную из чиновников, заинтересованных в решении проблем по-своему, исходя из своих интересов, как видим, не нова в России. Комиссии создавали иллюзию деятельности, за ними тянулся шлейф слухов, подчас весьма выгодных для тех, кто затевал комиссии совсем не для решения вопросов, а для затягивания радикальных решений.

Так было и в этот раз. Лишь к концу 1720-х годов, то есть к концу царствования Петра II, комиссии «об армии» и «об окладе» собрали материал и подготовили свои предложения, которые новое правительство уже не сочло нужным реализовывать — надвинулись другие, более актуальные проблемы, требовавшие срочного решения.

У истоков имперской дружбы, скрепленной пролитой кровью

Наследие, доставшееся преемникам Петра в международной сфере, было огромно. Могущественную империю, протянувшуюся от Колы на Кольском полуострове до Астрабада в Персии, от Киева до Охотска, представляла собой Россия 1725 года. Для всех было очевидно, что могущество даже не достигло своего пика — империя «прирастала», перед взором великого реформатора вставали картины новых завоеваний и походов. Одним из последних указов Петра был указ об отправке экспедиции Беринга для изучения северо-восточной оконечности Азиатского континента. Пройдет еще несколько лет — и 21 августа 1732 года русские мореплаватели Иван Федоров и Михаил Гвоздев высадятся на побережье Аляски, чтобы распространить владения империи на Новый Свет.

Имперская мечта об Индии после присоединения к России северных провинций Персии стала казаться как никогда близкой. Усилия Петра были направлены на освоение новых территорий, заселение их христианами. Астрабад, Решт и вновь основанный город Екатеринополь должны были стать опорными базами русского могущества в Азии, исходной точкой движения в Индию. Было положено начало активной политической и военной разведке в Закавказье. Заключенное в 1724 году соглашение с Турцией о разграничении влияния в Персии могло продержаться недолго, — «Прутская конфузия» 1711 года чрезвычайно болезненно воспринималась в Петербурге и ее не забывали, — война с Турцией казалась неизбежной.

Но все же по традиции главным объектом внимания первого императора России оставался Балтийский регион. Именно здесь делалась политика России с конца XVII века на протяжении трех десятилетий, и, «прорубив окно в Европу», Россия стремилась его максимально расширить. Целью империи было превратить Балтийское море в «Русское озеро». Достигалось это как расширением ее территории, так и усилением русского влияния в странах Балтийского моря.

Успехи Петра здесь были грандиозны. Он был одним из тех редких в России государственных деятелей, которые умеют извлекать максимальную пользу из последствий войны, побед русского оружия. Трудно переоценить эти способности, редкостное сочетание государственного, полководческого и дипломатического дарования в одном человеке. Ништадтский мир был подлинно триумфальным: за Россией навсегда были закреплены провинции Швеции на восточном берегу Балтики, причем Петром были не только возвращены территории, принадлежавшие России в начале XVII века, но и присоединены земли, ей не принадлежавшие (Эстляндия, Лифляндия, Выборг). Умело играя на противоречиях партнеров и противников, Петр сумел расширить и сферу влияния России в Северной Германии. Военные, дипломатические, династические шаги России привели к тому, что русское присутствие и влияние в Мекленбурге, Голштинии, Курляндии стало истинной проблемой для стран, традиционно доминировавших на Балтике и в Германии: Дании, Швеции, Англии, Голландии. Игра на внутренних противоречиях и борьбе партий и группировок в Польше и Швеции позволила Петру фактически оккупировать Курляндию, геополитически тесно связанную с Ригой и Лифляндией, где стояли русские гарнизоны. В Швеции после Ништадтского мира были сильны реваншистские устремления, но они (после ограничения власти короля, в обстановке упорной внутренней борьбы) были в значительной степени подавлены действиями прорусской партии, делавшей ставку на Голштинского герцога Карла Фридриха — претендента на шведский престол — и стоявшего за его спиной Петра. В 1724 году сложная дипломатическая игра завершилась победой России — русско-шведский союз был торжественно подписан, и Швеция была втянута в фарватер русской политики…