Собеседник, видимо, подтверждает его слова, и Франк продолжает:

— Здесь рядом со мной мой приятель Рифф, сейчас дам вам его к телефону. Он хочет узнать, остался еще у вас в запасе кальвадос или вы вчера продали мне две последние бутылки. Утверждает, что такого прекрасного кальвадоса еще не пил. Отдаю ему трубку.

Беру трубку и повторяю вопрос Франка.

— Добрый день, это вы продали вчера моему приятелю кальвадос? Я хотел сегодня заказать еще, но мне ответили, что кальвадос у вас не держат.

— Наш шеф считает, что кальвадос слишком дешев для ресторана, — говорит портье, — но я знаю, что он многим по вкусу и всегда держу в запасе несколько бутылок. Приезжайте, я охотно услужу вам.

— Я не помню, мы вчера покупали у вас этот кальвадос или позавчера?

— Вчера, вчера, — убеждает меня портье. — А точнее, сегодня, ведь это было уже заполночь, в этот страшный ливень. Господин Шмидт был мокрый с головы до ног, когда забежал за бутылками. У меня кроме кальвадоса есть еще и прекрасный вермут, так что милости прошу.

Откладываю трубку и обращаюсь к Франку:

— Какого черта ты решил покупать горячительное у портье, а не как обычно в баре?

— Не мог же я в мокром плаще шлепать через зал, — объясняет Франк. — А сдавать его в гардероб времени не было.

14

Наступает всеобщее облегчение. На лица возвращается румянец. Все принимают более удобные позы в креслах и взирают на меня с добродушной иронией.

— Эгей! Еще не все выяснилось, — говорю я, хватаясь за последнюю соломинку надежды. — Ты должен еще объяснить мне, почему мы поехали именно в «Селект».

— А куда нам было ехать? — вопросом на вопрос отвечает Франк.

— «Селект» расположен очень далеко от твоего дома и вовсе не по дороге к Майке, — говорю я. — Ночью я не обратил на это внимания, но теперь вижу, что нелепо было нестись за много километров под дождем, чтобы купить водку, которую можно было найти в десятках мест по дороге.

— У тебя нет больше никаких забот? — спрашивает Франк.

— Я не выпущу тебя отсюда, пока не получу вразумительного ответа, — заявляю я решительно. — Эта поездка к «Селекту» весьма подозрительна.

— Ну хорошо, я отвечу тебе, — начинает Франк.

— Нет! — кричит Майка в это мгновение таким голосом, что все вздрагивают.

Франк замолкает, как выключенный патефон. Все молчат. Постепенно в голове у меня проясняется. Что же я за кретин!

— Значит, это Майка? — произношу я наконец.

— Нет, это не я! — кричит Майка пронзительно. О это далеко не тот знаменитый «горловой голос, дышащий страстью», о котором с таким знанием дела пишут кинорецензенты. Скорее это напоминает писк крысы, попавшей в ловушку.

— История с помадой должна была открыть мне глаза, — говорю я. — К сожалению, я не сопоставил факты. Теперь мне все ясно. — Майка заслоняет лицо руками. В течение какого-то времени я думаю, как соединить в одно нити, которые я держу в руке, и наконец вижу, что они укладываются вполне логично.

— Сегодня утром, — начинаю я, — Пумс уронила со стола свою сумочку и рассыпала все, что в ней находилось. Майка присутствовала при этом. Она подняла помаду, выпавшую из сумочки Пумс и спрятала ее в карман. Потом объяснила мне, что это ее помада, которую Пумс украла у нее перед этим.

Пумс состраивает удивленную мину, но я знаком приказываю ей не перебивать меня.

— Майка заявила мне, что пользуется двумя помадами, светлая — на утро и темная — вечером. Светлая была все время при ней, а темную у нее якобы похитила Пумс сегодня утром. Разговор об этом мы вели с Майкой во время завтрака. Майка развинтила обе помады, чтобы продемонстрировать их мне. И что вы скажете? Обе помады были совершенно идентичны! Не светлая и темная, а обе светлые. Следовательно, эта вторая помада, выпавшая из сумки Пумс вовсе не принадлежала Майке. Я, разумеется, заметил это и ждал, как поведет себя Майка. Но Майка даже не заикнулась на эту тему. Завинтила обе помады и спрятала их в свою сумку. Ей было стыдно, что она понапрасну обвинила девушку, и она не решалась признаться в своей ошибке. Так думал и я, но только до определенного времени. Дело обстояло намного серьезней.

Останавливаюсь, так как неожиданно припоминаю кое-что.

— У меня появились и другие доказательства того, что это не Пумс похитила у Майки помаду. Пумс пришла утром в канцелярию уже с накрашенными губами. А Майка еще вчера вечером не имела своей темной помады. Я лично раскрашивал ночью соседку, которая пришла к Майке в папильотках. В ванной была раскрытая помада. Светлая. Ванда может подтвердить это, так как счищала сегодня следы этой помады с воротника рубашки Франка. Я за всю жизнь не узнал так много о помадах, как за одно сегодняшнее утро. Что же, нужно уметь разбираться во всем! Позднее выяснилось, что Пумс похитила помаду в универмаге. Она вовсе не крала помаду у Майки, Майка потеряла свою помаду сама.

Майка поднимает голову и хочет что-то сказать.

— Сейчас я предоставлю слово тебе, — говорю я, — дай мне закончить.

— Когда она ее потеряла? Разумеется, еще вчера, поскольку ночью у нее помады уже не было. Где она потеряла? В этом-то и вся загвоздка. Майка думала, что потеряла помаду здесь, в канцелярии. Поэтому, едва заметив на полу помаду, похожую на ее собственную, она ее быстренько припрятала. Я думаю, что Майка для того и пришла сюда с утра пораньше, чтобы поискать помаду. Не хотела, чтобы ее нашел кто-нибудь другой. Потому, что потерянная помада была свидетельством того, что Майка находилась здесь вчера. А этот факт она тщательно пыталась скрыть.

— Погоди-ка, — говорит Ванда, — ведь ты сам сказал, что эта помада не принадлежала Майке,

— Потому что Майка потеряла свою помаду отнюдь не здесь. Но думала, что здесь. В противном случае она не бросилась бы на помаду, как коршун на рыбу.

— Коршуны не едят рыб, — уточняет Гильдегарда.

— Ну, как коршун на то, что он ест, все равно что, — не сдаюсь я. — Достаточно того, что она схватила помаду с полу, предполагая, что это именно та, потерянная. А потом не призналась в своей ошибке, так как не хотела посвящать меня в историю этой потери. Не хотела, чтобы я узнал, что она была здесь вчера вечером.

— Ты была здесь? — спрашивает Майку Ванда.

Майка не отвечает.

— Была и убила черную, а может быть, и Нусьо, — отвечаю за Майку я. — А до этого была у Франка. Я нашел ее помаду за подшивкой «Кинообозрения» в вашем кабинете. Майка стала свидетельницей телефонного разговора, во время которого Франк выдал себя за меня. Разговора с черной. Франку даже не пришлось повторять Майке суть, его телефон устроен так здорово, что разговор можно слушать даже с другого конца комнаты. Они оба поняли, что им грозит. Если бы вокруг «Черной лестницы» вспыхнул скандал, Майку это тоже скомпрометировало бы. Она оставила Франка дома, приехала сюда и расправилась с черной. Ясно?

— Она убила себя сама, — говорит Майка.

— Откуда ты знаешь, что она убила себя сама? — спрашиваю я.

— Я присутствовала при этом, — говорит Майка. — И все было совсем не так, как это описал ты.

— Я могу ошибаться в деталях, С восторгом приму твои уточнения. Так как же все это было?

— Мне нужно было отправляться на встречу со шведскими актерами, — начинает Майка, — но страшно не хотелось идти туда одной, я ведь не знаю по-шведски ни слова. Я решила прихватить на эту встречу тебя и зашла сюда за тобой.

— Глупо, я ведь тоже по-шведски ни бум-бум.

— После выпивки ты говоришь на всех языках и совсем неплохо, — возражает Майка. — Итак, я пришла сюда…

— Когда это было? В котором часу? — спрашиваю я.

— Я вышла от Франка примерно в половине девятого. Забежала домой приодеться и около девяти, а точнее в девять с минутами была здесь.

— Но ведь я по телефону договорился с Франком о том, что еду к нему, ты должна была присутствовать при этом и знать, что не застанешь меня здесь.

— Я не знала этого, так как вышла от Франка до твоего звонка.