Привезли Дениса в понедельник. Несмотря на моросящий дождь, директор с утра околачивался во дворе и, когда издали увидел микроавтобус, застыл у черного хода. Илья с Валентиной на него покосились, но отгонять не стали. Появившаяся из машины врачиха только злобно зыркнула в его сторону и начала принимать детей, которых кто-то буквально выталкивал из темного нутра. Дети выбирались вялые, заторможенные, словно их чем-то накачали и они никак не могли проснуться. Последним ей передали Дениса. На руки. Мертвенно-бледный, с закрытыми глазами, завернутый в какой-то халат с бурыми пятнами, – Безрукову сначала показалось, что он вообще не дышит, – но нет, мальчик шевельнулся и тихо застонал.

– Что с ним? – хрипло спросил Безруков. Шагнул ближе и наткнулся на преградившего ему путь Илью.

– Ничего! – отрезала врачиха. – Заболел.

Валентина уже заталкивала еле волочащихся детей в здание, вслед за ней зашла врачиха, за которой пятился Илья. Он и захлопнул перед носом директора дверь. Дважды лязгнул, поворачиваясь, ключ, потом звякнул крючок.

Микроавтобус уехал, оставив на земле небольшой сверток, впопыхах забытый врачихой. Безруков долго на него смотрел, потом присел и развернул. Из свертка вывалились скомканная одежда Дениса и два напитавшихся кровью памперса. С трудом распрямив вдруг разом ослабевшие ноги, директор поднялся и обнаружил рядом Семеныча. Подавшись вперед, он тоже смотрел на содержимое свертка. В медкабинете над их головами с треском задернули шторы…

Уже часа полтора Безруков тупо стоял у двери медкабинета. Стоял прямо в середине лужи, которая натекла ему под ноги с насквозь промокшей одежды. Ботинки на любое движение отзывались хлюпаньем, но он этого не замечал. Из-за закрытой двери доносились позвякивания, лающие команды врачихи, по низу пробивался яркий свет. Потом раздался грохот, словно в сердцах что-то смели со стола, и отчетливо донеслось:

– Все, хватит! Бесполезно, одни разрывы…

Голос Валентины пробормотал в ответ что-то неразборчиво-успокаивающее.

– Да мы так придурков не напасемся! – злилась врачиха. – Надолго их не хватит. Что – потом беспризорников опять по вокзалам отлавливать со всякой заразой? Лечить, проверять – и все ради одного раза?..

Валентина еще что-то коротко произнесла – столь же неразборчивое.

– Да подожди с уколом, он сейчас сам… А ты что уставился?! – вдруг рявкнула врачиха. – Начинай убираться!

В кабинете началась долгая возня, затем дверь распахнулась и вышел Илья. В полутьме коридора он не сразу увидел Безрукова, а когда увидел – не узнал. Вздрогнул, выронил пластиковый мешок и отпрыгнул от неподвижной фигуры обратно в кабинет, спрятавшись за дверной косяк.

– Там… там… – забормотал испуганно.

– Что там? – раздраженно повернулась врачиха.

– Там стоит…

В коридор выскочила Валентина, за ней, быстро набросив на операционный стол белую простыню, – врачиха. Валентина, увидев темную фигуру, ойкнула и начала креститься, а врачиха шагнула вперед, узнала Безрукова и выматерилась.

Взгляд Безрукова был прикован к столу в глубине кабинета, к простыне, что быстро окрашивалась красным, к маленькому тельцу, которое под ней угадывалось, и к детской ножке, до конца не прикрытой. Ему казалось, что ножка чуть подрагивает. И он силился разглядеть – так ли это? – и тянул шею, не обращая внимания ни на все еще опасливо выглядывающего из-за косяка Илью, ни на замершую с щепотью у пупка Валентину, ни на врачиху, которая, прищурившись, приблизилась к нему чуть сбоку и одним точным ударом выбила из него сознание.

Но, прежде чем отключиться, Безруков в мгновенной яркой вспышке внезапно разом увидел и висящую под потолком немым укором кундябру, похожую на небольшое пульсирующее облако, и печально застывшую внизу, под полом, лысаку с хрупкой восьмипалой клюхой на отлете, и грустно прошедших за стеной ветвистых горбанов, смахивающих на верблюдов, только поросших вместо шерсти кустами крыжовника, и большого полупрозрачного стеклана, медленно отлетающего на маленькой верткой тумаке, и поникшие разноцветные струи свербики, и траурно потухающие вдалеке називы, и убредающих куда-то пухлыми колбасками липунов, и уползающих хитинистыми штопорами обратно под землю буровов, и еще кого-то или чего-то, чему названия у Дениса узнать не успел…

– С этим потом разберемся, – сказала врачиха и повернулась к Илье: – Иди давай, не стой!

Илья быстро подхватил шуршащий мешок и направился к лестнице. Проходя мимо бесчувственного тела директора, пнул его ногой и сказал:

– У!

Свернув на хорошо освещенную лестницу, Илья лицом к лицу столкнулся с поднимавшимся по ступенькам Семенычем. И тоже хотел ему что-то сказать, а может, и пнуть сверху, чтобы не мешался, но не успел.

– Именем детей! – произнес Семеныч и неумело, но сильно ударил его кулаком в грудь. Илья даже не успел понять, что и кулак взлетел как-то странно, и внутри него что-то блеснувшее есть… Потому что длинное лезвие попало точно в сердце и пробило его насквозь…

Врачиха как раз подошла к операционному столу и взялась за простыню, когда со стороны лестницы донесся шум падения чего-то большого и тяжелого.

– Ну что там еще?! – Ответа не дождалась и кивнула Валентине: – Посмотри!

Валентина вышла из кабинета и тут же захрипела-забулькала разрезанным горлом.

– Именем детей! – услышала врачиха. – Приговариваю! – В дверном проеме появился Семеныч.

– Ну ты, ты, – попыталась угрожающе сказать врачиха, сразу увидев зажатый в кулаке длинный нож, с которого капало, – уголовник! Да ты хоть знаешь… – Нащупав на столе ланцет и скальпель, она усмехнулась и не стала договаривать.

Дальнейшее уже было делом техники. Которой она владела хорошо, в отличие от этого ничтожного, зачморенного бывшего урки, отсидевшего к тому же, как ей прекрасно было известно, свой единственный срок за других. И если первым ее побуждением было как-то отвлечь его внимание, напугать, сделать обманный финт и выскочить из кабинета, то теперь уж нет, теперь она его сделает.

Руки с инструментами замелькали, создавая перед врачихой такую сверкающую завесу, проникнуть за которую безнаказанно не смог бы никто. И завеса эта убийственная стала неумолимо надвигаться на Семеныча.

Единственное, чего врачиха не учла да и не могла учесть, – это его готовности любой ценой исполнить задуманное. Семеныч не стал ничего выгадывать, рассчитывать, уклоняться и уворачиваться, а просто выставил левую руку локтем вперед и пошел навстречу. И пока хирургические лезвия кромсали и полосовали его руку, одежду, тело, лицо, он практически вслепую все тыкал и тыкал перед собой ножом… И несколько раз попал…

Первой упала врачиха. Вдруг опустила руки, изумленно вытаращилась на кровавые ручейки, вытекающие из дырок в собственном халате, зажмурилась, стала клониться на правый бок и рухнула. И так нехорошо забилась, словно решила напоследок с кем-то или чем-то совокупиться.

Семеныч же еще какое-то время стоял, ничего перед собой не видя, но продолжая шарить впереди ножом, затем перестал, с трудом повернулся, шагнул и тоже упал. И еще какое-то время пытался ползти к выходу – не то хотел добраться до лежащего в коридоре Безрукова, не то просто не желал умирать рядом с Гестаповкой. А потом затих…

Обнаружила их глухонемая Аделаида. Зажав рот рукой, выскочила во двор и с обезумевшим видом стала хватать всех подряд за одежду и тащить прочь от здания. Сначала подумали, что там что-то прорвало или загорелось и начали выводить детей, пока кто-то не заглянул на второй этаж… Прибежавший по вызову участковый только глянул на эту бойню и тут же бросился звонить в городок. Прибывшая опергруппа успела лишь оградить место происшествия и чуть осмотреться, как вдруг была отозвана. Вместо нее появились другие люди, среди которых мелькнул и бесцветный. Впрочем, как мелькнул, так и пропал – быстро уехал. Оставшиеся же сразу выпроводили участкового, поставили на въезде охрану, всему персоналу внушительно порекомендовали ничего о случившемся не говорить и долго шарили по всему интернату и вокруг, что-то изучая и собирая. Особенно интересовались – куда исчез директор? Но о Безрукове никто ничего сказать не мог. Ни дома, ни в интернате его не было, следов внезапного отъезда – тоже. Куда-то пропал и один из воспитанников – остался только сверток с его одеждой, обнаруженный почему-то в котельной. На одежде нашли следы его крови, – видимо, прежде чем устроить бойню на втором этаже, бывший зек сначала расправился с ребенком. Только вот куда он дел тело?..