— Да, ну, тебя к черту! Не ерепенься! — закричал на него простодушный провинциал и насильно усадил его на прежнее

место. — Сиди! Чем хочешь, угощу!.. Ха-ха-ха! Вот умора-то!

— Милостивый государь, я прикажу позвать полицию…

— Не смеши, ей-Богу, умру!.. Ха-ха-ха!.. Вот чудак-то!..

Ишь ты какой, — сразу и не узнать тебя… Ну, и потёшил же ты! Вот так маркер! Настоящей половой! Ха-ха-ха!

— Да вы сумасшедший! — воскликнул господин.

— Ха-ха-ха! И сердишься-то как смешно!.. Ой, батюшки! Вот смехота-то!.. Ой, умру! Ей-Богу, умру!.. Мартынов, голубчик, не смеши… Лопну, честное слово, лопну… Перестань!

Тут только господин понял ошибку провинциала и сам так расхохотался, что их обоих пришлось отпаивать водой. Актеры, свидетели этого недоразумения, тоже примкнули к хохотавшим, и стены трактира наполнились таким небывалым смехом, что всё бывшие в трактире, не исключая и буфетчика с лакеями, прибежали в общее зало, с целью разъяснить происшествие, но заразительный смех актеров, провинциала и солидного господина, оказавшегося известным петербургским домовладельцем, подействовал и на них. Они тоже пришли в веселое состояние и, не понимая, в чем дело, хохотали до тех пор, пока не явился свирепый трактиросодержатель и не разогнал их по местам.

Успокоившись, компания соединилась воедино, и кутеж продолжался до позднего утра.

Другой анекдот — это острота Мартынова, к слову сказать, чуть ли не единственная. Он вообще не отличался находчивостью, а тем более остроумием…

Подходит к нему где-то в обществе незнакомый невежа-аристократ и говорит:

— Я слышал, что вы удачно копируете всех и каждого. Прелюбопытно бы взглянуть, как бы вы меня представили?

— О, это очень нетрудно!

— Будто бы?

— Стоить только выглядеть ослом…

Аристократ ретировался и на всех перекрестках разносил Мартынова бездарностью. 

XIV

В 1858 году А.М. Гедеонов, после отпразднованного двадцатипятилетия юбилея, покинул свой директорский пост и уехал отдыхать в Париж. Директорские треволнения, очевидно, были велики, ибо Александру Михайловичу потребовался отдых в чужих краях продолжительный. В Париже он прожил безвыездно до самой смерти, случившейся в начала шестидесятых годов.

После Гедеонова директором петербургских театров был Андрей Иванович Сабуров, до этого занимавший должность управляющего дворцом великого князя Константина Николаевича и никогда ничего общего с театром не имевший. Свое непонимание театрального дела он блестяще доказал четырехлтним (во все время директорства) беспрерывным дефицитом, сформировавшимся в довольно круглую цифру. Он сделал массу довольно непроизводительных расходов, благодаря своей страсти к перестройкам и ремонтам, а также и благодаря желанно казаться много знающим, при ангажементе артистов, в особенности иностранных, которым он назначал громадные жалованья и которые, как нарочно, оказывались никуда негодными. Все это, вместе взятое, сделало то, что дирекция прибегла к экстренному займу четырехсот тысяч из удельных сумм. Главным образом этот солидный капитал пошел на совершенно бесполезную перестройку Михайловского театра и на неудачную постройку Мариинского, воздвигнутого на пепелище сгоревшего цирка, остатки которого пошли в основание театра, через что и получилась неудовлетворительность в архитектурном отношении.

Сабурову почему-то показалось, что Михайловский театр слишком мал, и он надумал его увеличить. Между тем для иностранных (с искони века предназначенных для него французских и немецких) спектаклей он был совершенно достаточен. Прославленные его удобства и замечательная акустика при перестройке пропали: внутренний вид театра получился неуклюжий, об акустике не осталось помину, так что только из первых рядов кресел стало слышно актеров, тогда как до перестройки самые последние, в галерее, места были хорошо приспособлены к тому, чтобы с них все можно было превосходно слышать и видеть. Надежды директора на увеличение сборов, которые, по его мнению, долженствовали идти на уплату долга, оказались только надеждами. Перестроенный театр стал посещаться публикой с меньшей охотой, что ужасно озадачило Сабурова.

Сабуров не был скупым: казенных денег он не жалел для иностранных артистов и, во время своих заграничных поездок, самолично приглашал таких из ряда вон выходящих, по своей непригодности, исполнителей, что стыдно было выпустить их на сцену. Во время своего недолговременного правления Сабуров отбил охоту у публики бывать в театрах. На драматическую сцену он не обращал совершенно никакого внимания, а излюбленную итальянскую оперу своим усердием привел в такое положение, что в конце-концов он чуть ли не единственным зрителем остался.

Со всеми нами, актерами, он был груб и надменен. Исключения не было ни для кого. Его олимпийское величие и неприступность, которою он окружил себя с первых же дней директорства, крайне не расположили к нему всех, причастных к театру. С видом знатока и авторитетно он делал различный нелёпые распоряжения. Звание директора театров ему очень нравилось, и он с излишком злоупотреблял им. При нем воем нам жилось плохо, одному только Павлу Степановичу Федорову было по прежнему хорошо. Он забрал Александринский театр окончательно в свои руки и был его полновластным хозяином. Это начальство, конечно, тоже не обходилось без злоупотреблений, о которых, впрочем, и вспоминать-то не стоит по той причине, что всем известны эти злоупотребления и все крепко помнят Федорова.

После Сабурова директорское место досталось графу Борху, который всего-навсего прослужил два года и ничем не улучшил положения петербургских театров. На первых порах он принялся было деятельно устранять безобразные и явные злоупотребления, но, встретив сильнейший отпор со стороны много забравших себе власти и обросших театральною тиною подчиненных, уступил и подпал под влияние Федорова и других. С отставкою графа В.Ф. Адлерберга покинул свой пост и граф Борх, а на его место явился Степан Александрович Гедеонов, сын прежнего директора Александра Михайловича. Надежд на него возлагалось много, но они не оправдались. Степан Александрович был очень деятельным и даже понимающим дело, но у него не хватило сил побороть все те беспорядки, безобразия и злоупотребления, которые получили уже права гражданства за кулисами и для искоренения которых потребовались бы терпеливые года, а не дни, полные горячности, уверенности и быстроты натиска. Все это обрастало и накапливалось десятками лет, имело несомненную устойчивость и находило в окружающем деятельную подпору; нужно было подходить ко всему этому исподволь, с дипломатическим тактом и стратегическим расчетом, а не прямо и открыто. Такие отважные предприятия никогда не могут увенчаться успехом. Хотя и существует энергичная поговорка: «смелость города берет», но она всего более применима, как на самом деле и есть, к воякам, а для канцелярских деятелей, в особенности же театрально-канцелярских, она не годна. Шансы не равны будут: солдат обыкновенно дерется с солдатом, дипломат обманывает дипломата, но если солдат пойдет против дипломата, или дипломат устроит нападение на солдата, результаты получатся одинаково плачевные для солдата. Так рассуждали наблюдатели, следившие за лихорадочною деятельностью нового директора, и они были совершенно правы: Павел Степанович и другие были дипломаты, и победить их могла только дипломатия же…

При Сабурове умер Мартынов и поступил П. В. Васильев. Еще Александра Евстафьевича не успели похоронить (14-го сентября), как на его место уже заявился Васильев, дебютировавши в самом начале сентября. Будучи летом в Одессе, Мартынов играл вместе с Васильевым, который так понравился ему, что он пообещал Павлу Васильевичу свое содействие пристроить на петербургскую сцену. И действительно он быстро выхлопотал ему дебют, свидетелем которого Мартынову уже не суждено было быть. Обстоятельства сложились так, как будто Александр Евстафьевич сам лично нашел себе преемника и передал ему свое положение, амплуа.