— Хорошо, — ответил он мне через переводчика, — я сыграю и даже спою. У вас, русских, есть какой-то переводный водевиль, в котором имеется роль негра, — он, кажется, выведен лакеем.
— Да, есть, — ответил я радостно.
— Так вот я и сыграю этого негра.
— А что петь будете?
— Я вставлю русскую песню, которую уж давно выучил «во пиру была, во беседушке».
Участие Ольриджа в водевиле да еще исполнение им русской песни собрало на мой бенефис столько народу, что буквально не было места, куда бы могло упасть яблоко. Русскую песню Ольридж исполнял потешно, характерные ее особенности, которые очевидно он изучал, передавал уморительно. Публика бисировала без конца, он повторил песню более десяти раз.
Говоря об Ольридже, я кстати расскажу об анекдотическом знакомстве его с Провом Михайловичем, Садовским в Москве. Ольридж бывал в русском театре и восторгался художественною игрою Садовского. В свою очередь и Пров Михайлович смотреть на английского трагика с благоговением.
В «Артистическом кружке» их познакомили. Садовский пригласил подать вина. К ним было подсел и переводчик, но Пров Михайлович его прогнал.
— Ты, немец, проваливай, — сказал он ему: — мы и без тебя в лучшем виде друг друга поймем.
И поняли!
Садовский ни слова не знал по-английски, Ольридж столько же по-русски. Однако, они просидели вместе часа три и остались друг другом очень довольны, хотя в продолжение всего этого времени не проронили ни одного звука.
Они пристально уставились друг на друга. Садовский глубоко вздохнет и качнет головой, как бы умиляясь своим талантливым собутыльником, — то же проделает и Ольридж. Потом Ольридж возьмет руку Садовского и крепко пожмет ее, — Садовский тотчас же отплачивает тем же. Улыбнется один — улыбается и другой. И опять глубокий вздох, рукопожатие и улыбки. Так все время и прошло в этих наружных знаках благоволения и уважения друг к другу.
Требование вина, для поддержки этой красноречивой беседы совершалось ими поочередно и тоже мимикой. Указывая лакею на опорожненную бутылку, Садовский или Ольридж как-то особенно многозначительно подмигнет, и на ее месте появляется другая.
Наконец, созерцательное их положение кончилось, они встали, троекратно облобызались и разошлись.
Кто-то из знакомых останавливает Прова Михайловича у выхода и спрашивает:
— Ну, как вам нравится Ольридж? О чем вы долго так говорили с ним?
— Человек он хороший, доброй души, но многословия не любит… Это мне нравится!
Эта сцена как нельзя лучше характеризует артистов, артистов не по званию, а по призванию.
После Киева я гастролировал в Рыбинске. Сперва один, потом вместе с покойным Степановым и здравствующим Стрекаловым. Первая поездка, примечательная встречей с начинавшей тогда свою артистическую карьеру П.А. Стрепетовой, упомянута в IX главе, а о второй поездке, тоже памятной по одному обстоятельству, расскажу сейчас.
Тогда еще не было Рыбинско-Бологовской железной дороги, а существовало от Твери до Рыбинска пароходное сообщение по
Волге. Время было жаркое, взобрались мы на палубу парохода и благодушествовали. К нам подсел какой-то молодой человек, одетый очень неизысканно, и стал пытливо наблюдать за нами. В свою очередь и мы, смущенные его пристальным взглядом, стали за ним присматривать. Он несколько раз порывался вступить с нами в разговор и, наконец, робко спросил:
— Не в Рыбинск ли на гастроли едете?
— Да, в Рыбинск и на гастроли.
— Вы петербургские, императорские артисты?
— Да, — ответил я и удивленно спросил совершенно неизвестного нам собеседника:— а вы каким образом это знаете?
— Я не знаю, а догадываюсь… Отчасти по внешнему виду, отчасти по разговору вашему, можно предполагать в вас деятелей сцены.
— А вы кто? — спросил Степанов.
— Пока никто, но до этого был аптекарь, а теперь хочется быть актером.
— Куда же вы едете?
— В Рыбинск же… дебютировать… Я списался с Смирновым, он велел мне приехать для дебюта, я бросил службу в аптеке и еду пробовать свои силы.
— А вы раньше не играли?
— Немного и неудачно, — откровенно признался он, — но сцену люблю больше всего на свете… Я с вами заговорил нарочно, чтобы попросить при случае содействия и заступничества. Ах, как хорошо, что я встретился с вами: мне о вас писал Смирнов, упоминал, что ожидает к себе петербургских гастролеров…
Мы обещали принять в нем участие и по приезде в Рыбинск сдержали свое слово. На первом своем дебюте он провалился так, что антрепренер не хотел ни под каким видом допускать его до второго, но мы общими усилиями упросили Смирнова смиловаться и выпустить еще раз, мотивируя неудачный первый выход его робостью, присущей всякому начинающему актеру. Смирнов согласился, и мы сообща позанялись с юным дебютантом, прошли с ним вторую дебютную роль и приготовили его на столько старательно, что он оказался довольно сносным исполнителем, после чего Смирнов переложил гнев на милость и принял его в свою труппу на маленькое жалованье.
Впоследствии этот наш случайный protege оказался талантливым актером и стал известным в провинции под именем Вехтера (его настоящая фамилия Вехтерштейн). Теперь он и сам благополучно антрепренерствует и несколько лет тому назад справлял в Пензе двадцатипятилетней юбилей своей провинциально-артистической деятельности, на котором, по его приглашению, участвовал и я. На этот торжественный спектакль я приезжал нарочно из Москвы и не забуду никогда того приема и публики, и самого юбиляра, которым был встречен я, его мимолетный учитель…
В Рыбинск к Смирнову я приезжал еще несколько раз гастролировать и хорошо изучил этого типичного антрепренера, почему и не могу удержаться, чтобы хотя коротко его не охарактеризовать.
При своей потешной наружности, он обладал забавным косноязычием, выражавшимся в беспрестанном повторении одной и той же фразы: «да, потому-что, да», что в общем делало его таким чудаком, на которого все невольно обращали внимание. У него была привычка каждую минуту подбегать к кассе и осведомляться о сборе, что ужасно надоедало кассиру, говорившему обыкновенно цифры наобум.
— Да, потому что, да… ну, что… да, потому что, да… как идет торговля?
— Одиннадцать рублей и тридцать копеек!
— Ай-ай-ай! С голоду… да, потому что, да… с голоду умрешь.., да, потому что, да… продавай лучше…
Через пять минут опять подбегает к кассиру.
— Да, потому что, да… ну, что?
— Одиннадцать рублей и сорок копеек!— отчеканивает тот, хотя в этот промежуток времени рублей на пять билетов взяли.
— Ай-ай-ай! — ужасается Смирнов. — Да, потому что, да… я тебя другим кассиром заменю… да, потому что, да… верно, с публикой ладить не умеешь…
И опять скроется на пять минут.
— Ну, что?
— Одиннадцать рублей и пятьдесят копеек!
— Ай!— взвизгивает антрепренер. — Гастролер сегодня… да, потому что, да… тридцать стоит…
Снова подбегает к кассе:
— Да, потому что, да, не подбавляется?
— Как не подбавляться— подбавляется: одиннадцать сорок, — промолвился кассир.
— Как сорок? — кричит Смирнов. — Да, потому что, да… сейчас пятьдесят говорил…
Входит в кассу и, не смотря на протесты кассира, начинает поверять билетную книгу. Насчитываете проданных билетов на восемнадцать рублей и накидывается на кассира:
— Да, потому что, да… врешь… на восемнадцать… мошенник… да, потому что, да… гибели моей хочешь.
— Обсчитался я, значит…
— Обсчитался!… Да, потому что, да… хозяйские доходы просчитываешь… я тебя на четвертак штрафую…
— Помилуйте, за что же?
— Да, потому что, да… у меня порядок такой…
Скуп был Смирнов необычайно. Гвозди на сцену давал по счету, и беда, если плотник во время спектакля, при недохватке, спросить еще.
— Воруешь! — закричит на него Смирнов. — Да, потому что, да… всегда восемь гвоздей идет, а нынче девять просишь… мошенник…
Когда по ремаркам пьес на сцену требовалось вино, фрукты, — Смирнов приказывал вливать в бутылки спитой чай, от которого, если бывало актеры по забывчивости проглотят на сцене по ходу пьесы хоть глоток, делалось тошно и дурно. Вместо фруктов, даже таких дешевых, как яблоки, на сцену подавался белый хлеб, нарезанный круглыми кусочками, что вынуждало исполнителей покупать на свой счет всякие бутафорские вещи, которые приходилось есть или пить. Помню, для какой-то пьесы я приобрел десяток яблоков и сдал их бутафору, который и подавал их на сцену. Из них осталось штук семь. После спектакля подбегает к бутафору расчетливый антрепренер с приказанием: