С большим уважением рассказывал Михаил Иванович Белуха о командире электромеханической боевой части — главном механике Антоне Бардецком. Со своей машинной командой он творил поистине чудеса. В одном из рейсов в Севастополь «Абхазия», проходя мимо Камышевой бухты, подорвалась на магнитной мине. В необычайно трудных условиях, в полной темноте серьезно поврежденный корабль все же достиг Южной бухты. Более того, через сутки корабль смог принять раненых и своим ходом уйти на Кавказ.

Командир отделения сигнальщиков старшина 2-й статьи Григорий Иванович Оноколо всегда первым обнаруживал вражеский самолет. И в день гибели «Абхазии» старшина Оноколо находился на мостике рядом с командиром. Увидев, что сброшенные «юнкерсом» бомбы летят на корабль, старшина прикрыл собой командира и был тяжело ранен осколками. Долгие месяцы лечился Григорий Иванович в госпиталях, но так и остался инвалидом.

В дни прорыва в Севастополь мне приходилось бывать и на санитарных транспортах. Как правило, в этих походах командиры не сходили с мостика ни днем, ни ночью, а комиссары находились всегда там, где было особенно опасно. Ни от кого из состава экипажа я не слышал жалоб на усталость, на чрезмерные трудности. Иные и сами удивлялись, откуда берутся у них сила, выносливость. У всех была одна цель: доставить Севастополю все необходимое для продолжения борьбы и вывезти раненых.

Григорий Оноколо писал мне много лет спустя: «Все мы, перевозя раненых, принимали их всегда с превышением от нормы, по-братски уступали защитникам Одессы и Севастополя не только каюты, кубрики, флотский паек, но и отдавали тяжелораненым свою кровь для их спасения».

Врачи, сестры и санитарки мужественно преодолевали трудности, безраздельно отдавали все силы обслуживанию раненых. И все же не раз говорили откровенно о том, как им бывает страшно и тяжело за себя, за раненых при сложных операциях под бомбежками и во время качки. Врачи, оперируя раненого, во время шторма ремнями привязывались к операционному столу.

За период боевых походов на «Абхазии» произведено 9 тысяч операций, из них примерно треть сделал начальник медицинской службы корабля Е. А. Рогозин.

Но вернусь к рассказу о последнем, трагическом для «Абхазии» дне.

С наступлением темноты, вечером 12 июня, внимание было приковано к возможной атаке торпедоносцев. Так и случилось. Но и на этот раз огонь кораблей охранения сбил торпедоносцев с боевого курса, и торпеды прошли мимо цели.

К полуночи теплоход подошел к фарватеру № 3.

Тральщик № 27 ожидал «Абхазию». До рассвета пришли в Севастополь и не без труда ошвартовались у первого причала Сухарной балки — погода стояла свежая. Однако немедленно приступили к выгрузке.

Корабли и транспорты, приходившие в Севастополь, днем прикрывались дымовой завесой, чтобы хоть в какой-то мере предотвратить прицельные бомбежки гитлеровских самолетов.

И в тот раз с наступлением рассвета, как только появились вражеские самолеты, «Абхазия» прикрыяась плотным дымом. Охраняли транспорт и наши истребители, но в воздухе преобладали фашистские истребители и бомбардировщики.

Одновременно с разгрузкой начали принимать раненых. Их доставляли непосредственно с переднего края: фронт проходил за Сухарной балкой, в четырех-пяти километрах от берега. На «Абхазии», несмотря на гул канонады и взрывы бомб и снарядов, слышали ружейную и пулеметную перестрелку.

Хотя дымовая завеса и была поставлена, противник знал, куда приходят транспорты, и вел артиллерийский обстрел. Однако снаряды рвались на горе или с перелетом, прямых попаданий не было. Безрезультатно бомбили предполагаемые места стоянки транспортов и самолеты.

Михаила Ивановича тревожил ветер, гнавший дымовую завесу к берегу. И тревога его была не напрасна. В 8 часов утра заместитель начальника штаба флота капитан 1 ранга А. Г. Васильев позвонил командиру «Абхазии» и передал:

— Генерал Петров просит не ставить дымовую завесу: создалась угроза фронту на Северной стороне.

Оказалось, что под прикрытием дыма противник начал просачиваться через линию фронта. Пришлось прекратить задымление.

Все операционные на теплоходе были заполнены ранеными, которые нуждались в неотложных операциях, поэтому часть раненых эвакуировали в штольни.

А в воздухе гремел бой. Наши истребители отбивались от наседавших «мессеров» и поэтому не могли прикрыть «Абхазию». К кораблю один за другим шли «юнкерсы» для бомбардировки. Бомбы рвались вблизи транспорта и на берегу. От взрывов на горе на «Абхазию» обрушился град камней. От них нашли способ защиты: с мирных времен на корабле осталось много плетеных кресел. Их-то и поднимали над собой те, кто был на палубе — получался своеобразный «зонтик».

От мелких осколков фугасных бомб спрятаться было трудно. Но и от них нашли некоторое спасение: сигнальщики, комендоры и пулеметчики, несмотря на жару, надевали тулупы и полушубки, и мелкие осколки фугасок застревали в меху.

Как только прекратили задымление, прямое попадание получила баржа, куда выгружали боеприпас. Баржа затонула. Вторая баржа загорелась, но ее удалось спасти.

Защиту корабля в эти трудные часы взяли на себя зенитчики Малахова кургана. «Юнкерсы» вынуждены были не раз сбрасывать свой груз в стороне кургана, хотя явно держали курс на «Абхазию».

Первое прямое попадание транспорт получил в корму. Это произошло около полудня. Возник пожар, но под руководством боцмана Сергея Яковлевича Скоромного его быстро ликвидировали. Среди комендоров и пулеметчиков оказались убитые, в их числе и пулеметчик Александр Соколов, севастополец. Место павшего в бою занял Яков Иванович Коваленко, тот самый, который стоял за рулем во время швартовки и в самые трудные моменты точно и быстро выполнял приказания командира.

Я храню письма Я. И. Коваленко. С любовью пишет он о друзьях — погибших и живых: «Я никогда не забуду нашего боцмана Сергея Яковлевича Скоромного. Он служил у нас с 1930 года. В день гибели „Абхазии“ коммунист Сергей Яковлевич до последней минуты направлял шланг с водой на огонь, полыхавший на корме теплохода…»

Яков Иванович вспоминает, как весь экипаж любил «Абхазию» — один из первых кораблей, построенных на Балтийском судостроительном заводе. Он помнит, как теплоход в 1934 году заходил в Геную и принял на борт дорогого гостя — Максима Горького.

В 13 часов в трюм № 3 и машинное отделение попало сразу четыре бомбы. Снова начался пожар. «Абхазия» осела и начала крениться на правый борт. Командир, видя, что корабль обречен, приказал выносить раненых на берег, а медицинскому составу и экипажу покинуть корабль.

«Смелость, самоотверженность и товарищескую выручку в бою проявили все», — вспоминает М. И. Белуха.

Командир «Абхазии» и бывший начальник медицинской службы Ефим Александрович Рогозин с большой любовью написал мне о врачах-хирургах Д. С. Четвертаке, И. И. Цыбульском, врачах М. И. Круть, Е. С. Гуревиче, медсестрах Т. М. Величко, Н. Г. Мешковой, 3. И. Данченко, о санитарках Елене Поляковой, Анастасии Огородниковой, Надежде Ивановой, санитарах Н. К. Скирко, П. Н. Цымбалюке, о нянях А. А. Баранченко, М. В. Мороз.

«Сердца ветеранов „Абхазии“ сплотила фронтовая дружба, — пишет Ефим Александрович. — Мы устраиваем встречи под девизом: „Никто не должен быть забыт, ничто не забыто“. Одна из последних наших встреч состоялась в Одессе, где мы передали эстафету комсомолу Одесского высшего инженерного морского училища».

Медсестра Ольга Гавриловна Чубо пишет:

«Наш теплоход совершил не один рейс в осажденные города, перевез десятки тысяч раненых и эвакуированных. Поход в один конец длился двое-трое суток. Замены, как правило, нам не было. Мы неотлучно дежурили у раненых. На переходе нас бомбили, а в порту, помимо бомбежки, обстреливали артиллерийским огнем. В иные дни с рассвета до самой темноты не отменялась боевая тревога. Случались и штормовые погоды. Все испытали.

Никогда не забуду, как боцман Сергей Скоромный нес на руках обгоревшего, с оторванной ногой, но еще живого политрука Е. Н. Волковинского. Мы, медики, не могли его спасти. Он тогда же умер… Похоронили его в братской могиле в Сухарной балке…»