В борделе, как и в диспансере, хирургическое зеркало не применяется в случае, если у девушки месячные или она беременна. Процедура заканчивается осмотром рта, щек, языка и гортани. Каждый бордель должен был иметь кресло-качалку, а также кровать для осмотра и набор хирургических зеркал.

Что касается числа проституток, больных сифилисом, то здесь трудно привести точные цифры, поскольку они, как правило, разные в разных работах; надо принимать во внимание и то, что панический страх перед этой болезнью порой сводил с ума даже тех, кто пытался писать научные труды! И все же кажется вполне правдоподобным, что болезнью страдала как минимум половина всех проституток. В половине случаев больной сифилисом проститутке семнадцать — двадцать лет. Напротив, старые проститутки чаще всего не страдают сифилисом — то ли потому, что в течение многих лет подвергались сифилизации, то ли потому, что принимали исключительные меры предосторожности. Обычно заболевшая проститутка живет с болезнью с семнадцати до тридцати лет, порой она не слишком страдает от нее, часто у нее нельзя обнаружить внешних симптомов. Лечение, проводимое в диспансере, дает лишь кратковременные результаты: проститутка извлекается из "оборота", но лечить ее, по сути дела, не собираются. В среднем в Сен-Лазаре проститутку лечили от сифилиса в течение четырех с половиной месяцев. За это время ей делали инъекции, которые обычно не убивали болезнь, а лишь облегчали ее течение. Жизнь девушек во время этого вынужденного воздержания столь плачевна, что после выписки из больницы они с головой окунаются в свою старую жизнь, вовсе не заботясь о предосторожностях. Может быть, тут надо говорить о привыкании, о пагубном пристрастии? Может быть, проституция — это нечто вроде наркомании, может быть, проститутки тоже страдают от синдрома отнятия? В это не так сложно поверить… "Сходящие с ума по старым и новым любовникам, они посвящают несколько дней подряд самому разнообразному разврату; в этом состоянии экзальтации они с жаром отдаются всем, о ком мечтают, преступают все возможные границы, и в конце концов мы обнаруживаем у них, как кажется, симптомы венерических болезней, которые, однако, исчезают после нескольких дней покоя".

Лечение стóит дорого и длится долго, так что очень быстро пропускная способность диспансеров оказывается исчерпанной. Как обслужить всех больных? Поскольку средств на медицинскую систему выделялось недостаточно, то довольно скоро больницам пришлось прибегнуть к практике отказов в приеме, например, больницы соглашались лечить только местных. В национальных архивах немало материалов, живо излагающих отчаяние, в котором находились девушки, зарегистрированные как больные, но которых никто не хотел лечить.

Так, мэрия коммуны Созе выдает 14 июня 1835 года разрешение некоей "Марианне Делорм, дочери Жака Делорма, винодела, проживающего в нашей коммуне, свободно переехать из Макона в Лион и просит оказывать ей всякую возможную помощь. Эта девушка совершенно нищая, ее родители очень бедны, она вынуждена отправиться в это путешествие, так как ей необходимо обратиться в больницу за излечением от тяжелой болезни. Поэтому мы призываем всех добрых людей, каких она встретит на пути, помочь ей и обращаться с ней так, как того требует человечность". К этому документу приложен и другой: "Я, нижеподписавшийся, доктор медицины, подтверждаю, что Марианна Делорм страдает венерическим заболеванием. Поскольку она не имеет средств к существованию, она должна была бы быть принята в больницу Антикай. Однако в больнице Антикай нет свободных мест, и поэтому ей отказано в приеме".

Что стало с Марианной Делорм, мы уже никогда не узнаем.

Если верить врачам, то бордельные проститутки реже страдают сифилисом, чем нелегальные уличные проститутки. Этот довод был главным оружием регламентаристов, которых очень пугало уменьшение количества борделей и рост числа "уличных девок". По данным анналов службы дерматологической и сифилитической терапии, доля больных бор- дельных проституток за десять лет — с 1873 по 1883 год — снизилась с 30 до 7,2 % и оставалась на этом уровне вплоть до конца века. Вероятно, этому способствовали открытия Пастера, но мы можем также предполагать, что здесь сыграло свою роль и изменение образа мыслей проституток: "Не подлежит никакому сомнению, что в настоящее время проститутки уделяют гораздо больше внимания уходу за собой и чистоте тела, нежели еще двадцать лет назад; они гораздо сильнее боятся заразы и делают все, чтобы ее избежать, не потому, что они боятся заразы как таковой, это им все равно, но потому, что они боятся, в случае заражения, попасть в Сен-Лазар". Разумеется, девушки также могут покинуть бордель на время визита врача или просто его подкупить… Бордель все равно остается "фабрикой разочарований", кунсткамерой болезней, куда мужчины — напомним об этом, хотя это и очевидно — приходят заразиться и заразить девушек, так как известное число последних прибывает в бордель совершенно здоровыми. Чтобы избежать опасности и вернуть господ в бордели, нужно было создать санитарные условия высочайшего уровня, именно: перед каждым осмотром оставлять девушек в запертой комнате под присмотром на два часа, чтобы всякий "макияж", нанесенный ими на известные места с целью скрыть симптомы болезни, исчез, или устраивать внеочередные осмотры без предупреждения.

В Париже было принято отправлять всех больных девушек в Сен-Лазар. К кровати каждой прикрепляли табличку, на которой записывали ее диагноз и состояние здоровья. Поликлиника при Сен- Лазаре работала с 1836 года. Попасть туда можно было со стороны Сен-Дени, ее разместили в здании бывшего монастыря. Иные говорили о Сен-Лазаре как о грязной помойке, иные — как о заведении, где гигиена и чистота поддерживаются на образцовом уровне. Если верить доктору Беро, "здание большое, просторное, в нем длинные широкие коридоры, каждый выходит во двор, где содержащиеся в здании люди могут прогуливаться два-три раза в день. Комнаты, кровати, белье и все прочее поддерживается в чистоте, достойной высшей похвалы… Больных каждый день кормят супом, мясом и овощами, а также так называемым "тюремным" хлебом высшего качества. Больных никогда не бьют, на них не кричат, так как, даже имея дело с этими источниками зла, мы должны проявлять к ним уважение, тем более что иные из них достойны жалости". Максим дю Кан вторит Беро, изображая совершенно идиллическую картину этакого дворца, где на несчастных изливается свет добродетели: "Паркет блестит, оконные стекла сверкают, оловянная посуда начищена так, что можно подумать, это серебро, здесь все так светло и радостно, все говорят, смеются, иногда спорят; это дом равенства, где вечерние платья и шикарные шляпы оставили в гардеробе, а носят все один и тот же костюм — серое платье и белый чепчик".

Кофиньон увидел в Сен-Лазаре совершенно другое; ему это место напоминает лепрозорий, он возмущен тем, как там ведут себя с больными: подъем в пять утра, затем десять часов работы с двумя часовыми перерывами, с девяти до десяти и с двух до трех. Пища скудная, одна вода, полупустой бульон, сушеные овощи, лишь изредка немного мяса. Если больная смеет протестовать, ее сажают в карцер с крысами. Гюйо увидел в Сен-Лазаре обычную тюрьму, где все пропахло затхлостью, где царит ужасающая антисанитария. Нет ни умывальников, ни ванных комнат, нет полотенец, нет платков; за всем следят монахини, которые считают, что всякая попытка заняться личной гигиеной — посягательство на стыд. Карко, который как-то посетил Сен-Лазар в середине рабочего дня, тоже говорит об ужасном запахе ("здесь пахнет монастырем, потным бельем, супом и лекарствами"), о голоде, терзающем девушек, о местном "рынке" и ценах на нем: юбка — в обмен на полфунта шоколада, туфли — в обмен на кусок ветчины или литр вина. Минимальный срок пребывания там — десять дней, максимальный — двести пятьдесят.