Весной до нас дошло, что немцы обстреливали соседние части газовыми снарядами. Еще не успокоились встревоженные этим умы, как „солдатский вестник“ разнес слух, будто на один из полков дивизии немцы пустили облако удушливых газов. Передавали, как напуганные солдаты бросились бежать, но настигнутые газом, падали в страшных мучениях. Называли число погибших — свыше двух тысяч человек. Хотя многое было преувеличено, сам факт имел место.

Через некоторое время нам роздали подушечки из марли, смоченные каким-то раствором, говорили, что они защищают от отравляющих веществ. Потом прислали противогазы. Первые образцы были громоздкими и неудобными. Многие в них не могли дышать. Начались ежедневные тренировки.

Одновременно пришло распоряжение наладить в ротах противогазовую службу. Предписывалось в каждом взводе держать специального наблюдателя и иметь запас топлива для костров. В случае появления со стороны противника белого, стелящегося облачка наблюдатель обязан был поднять тревогу и зажечь костры. Солдатам надлежало собираться вокруг них, так как дым обеспечивал дополнительную защиту.

В один из апрельских вечеров и наш полк находившийся тогда в резерве недалеко от фронта, подвергся газовой атаке. Накануне вечером мы с Микиртумовым разговорились и уснули поздно. Поэтому спали крепко, и не сразу дошел до сознания голос фельдфебеля Поцелуева, кричавшего в открытую дверь землянки:

— Ваши благородия! Газы!

— Что такое? Какие газы? — подняв голову, спросил заспанный Микиртумов.

— Немецкие газы!

Мы вскочили. Я сразу почувствовал неприятный запах. Ощущение такое, будто отдает растертым луком, раствором горчицы или еще какой-то острой смесью.

Солдаты растерянно метались по лагерю, не зная, что делать.

— Смирно! — громко скомандовал я. И когда люди успокоились, подал вторую команду: — Надеть противогазы, зажечь костры!

Командир роты в противогазе дышать не мог и уселся возле костра, а меня попросил проверить порядок в роте. Я прошел от землянки к землянке. Костры горели тускло, словно в синем тумане. Некоторые солдаты сняли противогазы и, приблизив лица чуть ли не к самому пламени, учащенно дышали.

Скоро после восхода солнца под его лучами газовое облако стало редеть, а потом и совсем пропало. Я снял противогаз — запаха почти не слышно.

От газов у нас пострадало всего пять солдат. Их эвакуировали в тыл.

Хуже получилось с продовольствием. Когда улеглось волнение, денщики согрели чай, принесли из землянки еду. Но в рот ничего нельзя было брать, продукты имели горький вкус…

* * *

Не зря немцы нервничали, прибегали к газам — русские войска готовились к наступлению на огромном фронте от Двинска до Карпат.

Мы с радостью видели, как и на нашем участке, под Сморгонью, накапливаются свежие силы. Ближайшие населенные пункты и леса сплошь забиты пехотой и артиллерией. Ударь теперь мы — и обескровленный враг не выдержит. Возникают надежды скорой победы и долгожданного мира.

С нетерпением ждем приказа. Но проходят дни, недели, а мы все бездействуем. В чем дело?

В умах солдат брожение. То один, то другой обращаются с вопросом:

— Ваше благородие, почему не наступаем?

А что я мог сказать? Старался как умел успокоить, обнадежить. Но чувствовал — солдаты не удовлетворены.

Только позже, в середине двадцатых годов, познакомившись с воспоминаниями царских генералов, я получил ответ на волновавший нас вопрос о причинах бездействия Западного фронта.

Из высказываний командующего нашей 4-й армии стало ясно, что армия была отлично подготовлена к прорыву укрепленных позиций противника у Молодечно. Командующий твердо был убежден, что с теми средствами, которые ему были даны, он, безусловно, одержал бы победу, а потому „войска были вне себя от огорчения, что атака, столь долго подготавливаемая, совершенно для них неожиданно отменена“.

А отменил атаку командующий фронтом Эверт, пользовавшийся поддержкой царской клики. Несмотря на то что по плану операции главную роль в наступлении был призван играть Западный фронт, Эверт оттягивал начало наступления.

Правда, наступление армий Юго-Западного фронта началось несколько раньше намеченного срока. Это было вызвано необходимостью помочь Италии, которой грозил окончательный разгром, а также облегчить положение французских войск под Верденом. Но и потом, в течение месяца, русское верховное главное командование в лице Николая» Романова так и не смогло добиться, чтобы Западный фронт хотя бы просто поддержал наступление Юго-Западного.

Дорого обошлась солдатам эта нерешительность царя. Немцы получили возможность маневрировать резервами и в конце концов приостановили победоносное наступление. Единственная помощь, оказанная Ставкой Юго-Западному фронту, заключалась в переброске ему нескольких дивизий с Западного.

Наша дивизия тоже погрузилась в эшелоны. Приехали на станцию Дубно, а оттуда к фронту тронулись пешим порядком. Ночью на третьи сутки выдвинулись на передовую. Выяснили — перед нами австрийцы.

Украинская ночь, в отличие от сырой белорусской, темная, но теплая и сухзя. Можно спать прямо на земле, не боясь простудиться.

Отдохнули, а утром пошли в наступление. Впереди — цепь холмов. На половине пути нашей роте пришлось остановиться — сильно обстреливали вражеские пулеметы. Надо было уловить момент, когда темп стрельбы хотя бы на время снизится, и проскочить опасную зону без больших потерь.

Артиллерия нас не поддержала, и наступление застопорилось. Несколько дальше других проскочили только 11-я и 12-я роты.

Под вечер меня вызвал батальонный и объявил:

— Командир одиннадцатой роты поручик Ушаков заболел, замещавший его прапорщик Мелех контужен. Командир полка временно назначает вас командиром роты.

Сгущались сумерки, и стрельба затихала. Казалось, для солдат наступил желанный отдых. Можно выйти из окопа и размять ноги. Скоро привезут обед. Но враг хитрил. Лишь только мы с батальонным прошли полпути, как начался сильнейший огневой налет. Над окопами поднялась черная стена дыма и пыли.

Мы остановились, Сердце больно сжалось. Сколько народу сейчас погибнет!

Канонада так же внезапно прекратилась, как и началась. На месте многих окопов — перекопанная разрывами земля. В воздухе стоит терпкий запах пороховых газов и крови.

Внезапно в голенище моего сапога врезается торчащий из земли штык, — очевидно, засыпало убитого в окопе.

Шатаясь, к нам подошел прапорщик Мелех и, заикаясь, отрапортовал:

— Господин по-оручик, о-одиннадцатой роты не с-с-уществует…

— Не надо, Мелех, — батальонный остановил его, взял за плечо и ласково сказал: — Иди, голубчик, в околоток. Ординарец, проводи прапорщика.

Когда Мелех ушел, батальонный повернулся ко мне:

— Спасайте остатки людей, ободрите их. А я пойду в двенадцатую.

Вместо вызванного мною фельдфебеля подошел солдат и указал на огромную воронку:

— До стрельбы фельдфебель с санитарами были здесь.

«Были»! Десять человек как будто и не жили на свете! Иду вдоль окопов, спрашиваю:

— Живы, братцы? В ответ слышу:

— Пока живы, а завтра, видать, пойдем за фельдфебелем.

Спаслись многие, но люди напуганы. Приказываю:

— Всем вылезать из окопов! Взводным проверить и доложить о потерях!

Один из взводных подходит:

— Ваше благородие, солдаты отказываются выходить. Говорят, в окопах умирать сподручнее.

Пришлось самому обойти все окопы, вывести солдат. Говорю им:

— Тяжело вам досталось, братцы. Многих нет, но остальным надо жить. Я тоже умирать не хочу. Применим хитрость: отроем окопы впереди, хорошо замаскируем и скроемся в них. А старые подновим. Увидите, что получится.

Впереди поле с овсом. Отмерил я двести шагов, расставил людей и приказал рыть. К утру все было готово: новые окопы отрыты и замаскированы, старые местами подправлены. К рассвету залегли. Я строго наказал никому, кроме наблюдателей, не высовываться. Для меня санитар Семен Иванович Рыжов тоже отрыл щель, прикрыл ее доской, а сверху засыпал землей.