Калита, прислушиваясь к фряжской речи, усмехнулся: «Учуяли наживу! Надобно их к нам привадить!»

От реки на повозках и арбах верблюды тащили в город воду в глиняных кувшинах. Вдогонку кобылице побежал с тревожным ржанием тонконогий жеребенок.

За несколько лет, что не был московской князь в Сарай-Берке, город неузнаваемо вырос, обстроился дворцами, мечетями, складами.

Стены домов сделаны были из голубого камня. В этой голубизне сказочно цвели красно-желтые цветы, выложенные из камня же искусными руками пленных мастеров. Ханский дворец – с золотым серпом на верхушке – пустовал. Узбек со всем двором выехал за город, в Золотой шатер.

Шесть десятков лет назад основал хан Берке этот город, и вот каким он стал. «Москва через столько лет краше будет», – успокаивая себя, думал Иван Данилович, шагая с Бориской широкой улицей.

Они миновали монетный двор, ханские мастерские, прошли вдоль городского вала со рвом, переправились через канал и вышли к базару.

Лениво обмахивались ветвями греки в скупой тени редких деревьев. Густая пыль обволакивала медленно тянувшийся караван кипчаков; нехотя скрипели телеги, утомленно звенели бубенчики, гортанно покрикивал погонщик, похожий на обгорелую головешку. Понурив голову, плелись огромные бараны, с трудом тащили свои тяжелые курдюки.

На площади, покрытой рундуками, возле еще не погруженных тюков с товарами для дальних стран, лежали бурыми грудами косматые двугорбые верблюды. Оглушительно ревели быки, ржали кони, приготовленные для отсылки в Индию. Пахло пряностями и дубленой кожей.

Восемь лошадей тащили на широкой, по-особому сбитой телеге большой медный колокол. Бориска увидел его, и глаза загорелись: «Ух, хорош! Такие дедушка Лука лил…» Сразу пахнуло детством. Показалось, ступил на порог мастерской, ноздри ощутили запах дыма.

– Кто сработал? – спросил Бориска, идя рядом с телегой, у погонщика в широкополой шляпе.

– Римский великий маэстро Бартанелло, – процедил надменно сквозь зубы погонщик.

Бориска даже не обратил внимания на то, как ответил спесивец, – неотрывно глядел на колокол: наверно, отлит был для православной церкви в Сарае.

– Я бы уже такие лил! – невольно вырвалось у Бориски, когда он возвратился к Калите.

– Затосковал кулик по своему болоту, – пошутил князь.

Телега с колоколом, натужно скрипя, медленно проползла дальше.

…Побывал Калита у купцов сирийских, переговорил, чтоб товар в Москву подвезли, потолкался в торговых рядах.

На высоких стойках выстроились серовато-зеленые чаши, покрытые глазурью, с птицами и звездами на дне; хитрые замки; изделия из бронзы. Калита взял один замок, дужка с пружинами мелодично звякнула. «Московской работы, – с гордостью подумал он, – попробуй отопри! Недаром еще Теофил писал: „Руссия славится ремеслами…“ Надо выкупить мастеров, что здесь. Особливо деловца Парамшу».

Мимо проплыла знатная татарка, шелестя шелками, величаво покачивая павлиньими перьями на головном уборе, – двумя руками тот убор не обхватишь. Татарка скрылась в дверях, обитых цветным войлоком.

Калита только причмокнул вслед насмешливо: «Ишь, щепетливая».[9]

Невольно вспомнился Алексей Хвост: «Тоже щеголь: на плечи под одежду деревяшки подкладывает, чтобы выше казаться. Чем у человека ум занят!»

Калита пошел дальше, привычно оценивая глазами ткани, ощупывая кожу, выстукивая посуду. Любил этот неторопливый, хозяйский осмотр. Над ухом прокричал купец-сириец:

– Есть московский товар! Кольчуги, панцири! Где такую тонкую работу найдешь?

Калита довольно прищурил глаза: «Старается!» Задержался у прилавка с царьградскими товарами – больно пригляделось узорочье: львиная голова по золотому полю. Долго гладил материю ладонью, пробовал прочность. Будто советуясь, спросил Бориску невинным тоном:

– Может, стрекозе возьмешь? Должно, подойдет.

Бориска вспыхнул: «Знает!» Молча, взглядом одобрил товар. С нежностью подумал о Фетинье: «Что моя зоренька сейчас делает?»

Калита еще помял материю.

– Почем? – обратился он наконец к маленькому черному греку.

– Пить рубль… Пить, – поясняя, растопырил пальцы грек.

Калита положил на прилавок товар, даже торговаться не стал. Сердито поджал губы:

– Не по нас… не по нас, Бориска. Удача у хана будет – не оставлю и тебя без подарка, – пообещал он.

Отходя от грека, добавил шутливо:

– Захотели два калики село купить, стали складчину считать: у одного корка сухая, у другого гороха горсть… – Но вдруг резко оборвал: – Языком двою!.. Деньги есть, да на другое, поважнее, надобны!

При выходе с базара князь и Бориска натолкнулись на трех подвыпивших татар. Один из них, плотный, с кривыми толстыми ногами и одутловатыми, словно от осиных укусов, щеками, оставил своих товарищей и, размахивая руками, злобно кривя рот, двинулся на князя. Подойдя вплотную, закричал:

– Урусут, собака, дорогу!

И, выпятив грудь, положив ладонь на изогнутую рукоять сабли, начал наступать на Ивана Даниловича.

Князь, забыв о том, где он, зачем приехал, схватил оскорбителя сильными пальцами за глотку, сдавил так, что тот захрипел, роняя слюну.

Блеснул нож в руке Бориски. Шарахнулись в сторону два других татарина, визгливо заголосили:

– Урусуты татар бьют!

Князь отбросил от себя ордынца, и тот, вереща, далеко покатился по земле. Князь затравленно огляделся. Вокруг него и Бориски сразу возникла стена недобрых скуластых лиц. Мелькнула мысль: «Вот и завещание пригодится!»

Бориска спиной прислонился к спине Ивана Даниловича, сжал в руке нож. Глаза сверкнули отчаянной решимостью. Сказал мысленно: «Прощай, Фетиньюшка!» На мгновение возникло морщинистое лицо деда Юхима: смотрел, ободряя.

В это время позади толпы остановился проезжавший мимо возок. Из него выглянул тучный знатный ордынец. Калита узнал в нем знакомого тысячника Байдеру, что часто приезжал в Москву, получал богатые подарки от московского князя. Узнал и тысячник Ивана, гортанно крикнул, поднимаясь с сиденья:

– Что случилось, конязь?

– Хмельные напали, – спокойно ответил Иван Данилович и еще более выпрямил спину.

Тысячник, рассекая возком присмиревшую толпу, подъехал ближе, приказал повелительно татарам:

– Прочь! Эй, прочь!

Толпа, глухо ворча, недовольно отхлынула. Тысячник, обращаясь к Ивану Даниловичу, спросил любезно:

– Давно из Москвы? К нам зачем приехал? – А в голосе слышалось: «На подарок надеюсь».

Бориска бросил клинок в ножны, вытер рукавом пот со лба. Ярость затухла в его глазах.

Под вечер к московскому князю зашел молодой купец Сашко. Глаза у гостя зоркие, быстрые, держался он смело, но скромно и всем обликом своим очень походил на Бориску, только был выше его и старше.

При людях Калита говорил с молодым купцом о торговых делах, а оставшись наедине, начал расспрашивать о житье в чужой стороне.

Жил Сашко здесь вот уже шесть лет, торговал московским товаром. Тосковал по родной стороне, по снегам русским, синему бору за Москвой, тосковал так, что порой выть хотелось. Бросил бы все и бежал! А нельзя – дело ширилось, крепло.

– Торговля идет ладно, а на рожи татарские не глядел бы, – бесхитростно признался он. – Сил нет, тянет на Москву уйти, по речи нашей соскучился!

– Да и понятно-то, – задумчиво произнес Иван Данилович, и глаза его подернулись грустью. – Даже птица, как улетает на зиму в чужие края, не поет там, птенцов не выводит… – Помолчав, твердо сказал: – А торговать здесь надобно. Всему княжеству польза, не только тебе.

– Да я что, – печально ответил Сашко, – знамо, надо…

Расспросив о семье, о том, как думает дальше вести дело, Калита наконец подошел к главному:

– Не слыхал, смуты при дворе Узбека нет ли?

Сашко, сожалея, сказал:

– Крепок еще… Задружил с папой Иоанном XXII. Посол его недавно в Орду приезжал, Узбек хвастал перед ним: стрелы свистящие показывал. При полете устрашают… Породниться собирается с дочерью византийского императора Андроника.