Комдив из-за спины подал ему карту Афганистана. Гуськов безошибочно ткнул пальцем в коричнево-желтое, с небольшими крапинками зеленого пятно, и Ломакин прочел, повторил для себя написанное курсивом название: «Баграм». Значит, все-таки Афганистан. Он предполагал Китай, Афганистан и Иран, все три соседа колобродили в последнее время особенно сильно, но, выходит, Афганистан...

Он вернулся к тексту приказа: то, что лететь в Афганистан, — это не главное. Основное — что делать там. Итак, задачи: охрана и оборона аэродрома, обеспечение безопасности полетов и, если потребуется, обеспечение высадки дополнительных сил и средств. После десантирования батальон поступает в распоряжение главного военного советника в Афганистане генерал-лейтенанта Горелова.

Коротко и ясно, всего четыре странички. В конце подпись Гуськова, дата и время — 17 часов. Ломакин посмотрел на свои часы: приказ подписан всего полтора часа назад, когда его везли в дивизию. Поискал у себя в карманах авторучку, вытащил с красной пастой — и тоже расписался после Гуськова, поставил дату и время — 18.30.

Гуськов забрал обратно книжицу, вернулся за стол комдива.

— Первое и основное, Василий Иосифович, — охрана аэродрома. Пусть вокруг все горит и рушится, но самолеты при этом должны и взлетать, и садиться. Обустраиваться придется самим, все материалы — из Союза. Продукты — пока на тридцать суток, в дальнейшем станете закупать там, на базаре. Деньги будете получать афганские, они так и называются — афгани. Летите под видом технических специалистов. Погоны для офицеров приготовили?

— Так точно. Не батальон, а школа сержантов.

— Это чтобы не раскрывать структуру батальона. Если афганцы станут интересоваться, откуда прилетели, отвечайте, что из Советского Союза, никаких привязок к округу и ВДВ. Впрочем, я лечу с вами, первым рейсом. Вам и вашим заместителям взять гражданку.

— Когда можно поставить задачу личному составу?

— Офицеров в общих чертах можно сориентировать сейчас, солдатам и сержантам задачу поставлю я сам уже на аэродроме, непосредственно перед посадкой в самолеты.

— Я могу знать время «Ч»?

— Готовьтесь на седьмое июля, — после некоторого раздумья сообщил дату Гуськов.

7 июля 1979 года. ТуркВО.

Нет большего блаженства в жару, чем холодный душ. И Оксана, лишь войдя в квартиру, бросив у порога сумки, туфли, первым делом прошла в ванную, открыла кран. Подождала, когда сбежит застоявшаяся в трубах вода, набрала озерко в ладони, окунулась в него разгоряченным лицом. Кажется, все земные радости с мая по октябрь сужаются до этих понятий — вода и прохлада. Четвертый год она здесь, в городке, и каждое лето дает себе зарок: все, это в последний раз. Что угодно и как угодно, но она готова уехать хоть к чукчам, хоть к эскимосам, если только это не одно и то же.

Озерцо вытекло, просохло под горячим лицом. Предвкушая еще большее наслаждение, достала из шкафчика полотенце, халатик и, на ходу сбросив одежду, вновь нырнула в ванну, залезла, повизгивая от холодных струй, под воду. Привыкла к ней, забросила за голову руки, закрыли глаза и затаила дыхание: хорошо! Вот так, наверное, воскресают ангелы.

Выбравшись из ванной, вытерла полотенцем забрызганное зеркало, отошла к самой стене, приподнялась на цыпочки, стараясь увидеть себя всю. Перед отпуском Борис, не поднимая в столовой глаз от тарелки с окрошкой, вдруг ни с того ни с сего обронил: «Ловкая ты». Она, покраснев, тем не менее сразу отметила другое: он сказал это не глядя, значит, смотрел на нее раньше...

Сбивая бусинки воды, провела ладонями по груди, животу, бедрам. Повернулась боком — вроде и в самом деле ничего лишнего, все в меру. Есть, конечно, миниатюрные женщины, ну и пусть они правятся тем, кто любит маленьких. А она-то помнит, как смотрел на нее Борис при первой встрече.

Она улыбнулась воспоминанию, подмигнула себе: как же лихо все-таки заставила она его лезть через забор. Томно потянулась, выгибаясь: а какие бы глаза были у него, если бы увидел ее такой?

Тут же смутилась своим мыслям и, чтобы не видеть себя покрасневшей, выключила свет, вытерлась в полумраке. А Борису она сейчас приготовит окрошку.

— Вернусь из отпуска, угощу тебя настоящей окрошкой, — ответила она тогда в столовой хоть и на скупой, но все же комплимент Бориса. Господи, как же долго шли они к примирению. И, боясь потерять, разорвать эту тонкую ниточку, вновь связавшую их, торопливо добавила: — Седьмого июля, в день возвращения из отпуска, объявляю окрошечный ужин.

— Приглашаешь? — Он поднял голову, и глаза их встретились. Она разглядела в них недоверие, там же готовы были вспыхнуть и колючки, если вдруг уловит усмешку, неправду в ее словах.

— Приглашаю, — тихо ответила она, теперь сама опуская голову.

Помолчали, может быть, оба даже попытавшись представить будущую встречу.

— Я не смогу тебя проводить. — Борису, который ни разу не был в квартире Оксаны, это, видимо, было сделать труднее, и он нарушил молчание первым.

— Я знаю, у тебя выход в горы. — Она все знала о нем.

— Тогда встречу после отпуска.

Весь отпуск Оксана мысленно спускалась с трапа самолета и выглядывала за решетчатой оградкой аэропорта Бориса. Спускалась и шла к нему, спускалась и шла... И наверное, сглазила, потому что, когда в реальности сошла с самолета и шла к толпе встречавших их рейс из Ташкента, Бориса среди них не увидела. Недавних ее попутчиков переобнимали, перецеловали, развезли в машинах, а она все стояла на солнцепеке, выглядывая офицерскую фуражку...

Но не дала себе обидеться: сама служит и знает, что случиться может всякое. Не приехал, — значит, не смог. И до этого дня ее никто никогда не встречал здесь, так что добираться до дома одной — не привыкать. Может, оно и лучше, что не увидел ее Борис пыльной, помятой, пусть сейчас посмотрит...

Наверное, в самом деле не говори никогда под руку: не успела об этом подумать, в дверь в тот же миг позвонили, иона, не готовая к встрече, вначале даже села на диван, затем подхватилась, бросилась к зеркалу. Что же это она, даже волосы не высушила, ведь могла бы достать фен. А халат? Переодеваться или не надо? Как это будет выглядеть со стороны, что она встречает его в халате?