— Конечно, жива. Успокойтесь. Но больше ничего не опрашивайте.

Жива! Главное, что жива. Но обращаться в ЦК... Нет и тысячу раз нет, такое мог придумать только человек, не знающий его дочь. В ЦК... Здесь что-то не то. Попала в больницу? В какую-нибудь банду?.. Дом — школа — институт — друзья... Где в этой цепочке и что могло случиться?

— Что случилось, Василий Петрович? — дошел до Заплатина голос Экбаля.

Телефонная трубка, зажатая в руке, тоненько и коротко попискивала, а подошедший Экбаль смотрел то на нее, то на своего советника.

— Ничего, Экбаль, ничего. Просто срочно вызывают в Москву. Я пойду собираться. Одни справитесь? — кивнул на зал.

— Конечно, товарищ генерал.

Уже справляются одни — это хорошо. Это очень хорошо. Но что с Олей? Если взять дом — что там могло случиться? Второй этаж, балкон застеклен. На кухне — газ. Но ведь если что — дверь на балкон как раз из кухни...

— В посольство, — попросил водителя.

— Ничего не знаю, Василий Петрович, — удивленно пожал плечами Табеев. — Честное слово. По моим каналам никакой информации на эту тему и близко не проходило. Но я думаю, что надо лететь, раз позвонили.

— У меня час времени, срочно вызывают в Москву, — поднявшись к себе в квартиру, с порога сказал жене. Боясь, как бы она не уловила тревоги и озабоченности в голове, добавил: — По делам службы.

«Зря уточняю, — тут же пожалел о сказанном. — Ничего не надо уточнять. Лечу и лечу».

Чтобы скрыть недовольство собой, сам начал доставать вещи, смотреть, что взять с собой на московские холода. И подсознательно ждал, о чем спросит, какой первый вопрос задаст Вика. И как они похожи с дочерью...

— Надолго?

Пронесло — это ее извечный вопрос с лейтенантских пор: не куда и зачем, а на сколько. Значит, с женой все в порядке, хоть она не будет волноваться. Но Оля, что с Олей?..

— Надолго? — думая, что он не расслышал, переспросила Вика.

Ответил уже искренне:

— Не знаю.

...Афганистан — не Союз, особенно по расстояниям: двадцать минут на вертолете — и уже в Баграме. Самолет для него уже был готов, но летчики, естественно, ничего не знали, им приказ: забрать и привезти. Единственное, взлететь засветло не успели, в Ташкент прибыли только утром. Там под парами, для него одного, уже стоял Ил-18.

«Что же это за почести такие? Что все-таки случилось?» — вновь закрутилась пластинка под непрерывное хождение между креслами.

— Товарищ генерал, командир просит вас подойти, —позвал один из летчиков.

«Может, что-то передали, сообщили дополнительно», — заторопился в кабину Заплатин.

— В Москве нет погоды, не сажают, — обернулся к нему командир экипажа. — Предлагают лететь в Ленинград.

— Смотрите сами, я вам не начальник, — отдал судьбе свое время Василий Петрович.

Ленинград — это значит еще несколько часов неизвестности. Еще несколько часов не будет знать, что с Олей. Это — облегчение и камень. Отодвинется что-то страшное непонятное, темное, но ведь оно есть, есть, есть...

— Запросите еще раз, — попросил генерал.

Командир вновь начал переговоры с аэродромом, обернулся на стоявшего за спиной Заплатина, словно подтверждая земле, что пассажир на борту. Кивнул:

— Будут сажать.

Сели в слякоть и ветер. А у трапа уже ждали офицеры из Главпура:

— Товарищ генерал-майор, вас ждут начальник Генерального штаба и начальник Главпура.

— Но я же в гражданке,

— Они знают. Пожалуйста, — распахнули дверцу стоявшей у трапа «Волги».

Было 19 часов, когда он вошел в кабинет Епишева.

— А, Василий Петрович, здравствуйте. С прибытием. Как Обстановка на юге? — дружелюбно, без тени беспокойства за чью-то жизнь, спросил генерал армии. Может, и в самом деле с Олей все в порядке. — Ты давай рассказывай, а я здесь небольшие наброски буду делать к началу совещания.

«А когда же по голове-то ударите?» — мысленно спросил Заплатин. Приближая развязку, доложил коротко: обстановка в Афганистане и Кабуле достаточно спокойная, советнический аппарат работает.

— Ладно, ты посиди, подожди меня здесь, а я в ЦК. Вон, газеты почитай, — кивнул Епишев на кипу газет. Глянув на часы, торопливо вышел.

«Ну а что все-таки с дочерью? Кто мне хоть что-нибудь объяснит или скажет?» — посмотрел ему вслед Заплатин. Перевел взгляд на телефоны. Позвонить. Да, надо просто позвонить дочери.

Встал, подошел к столу. Белый телефон — с гербом СССР, два следующих — без дисков, значит, местные. Серый... Оглянулся на дверь, посмотрел время и решительно повернул телефон к себе. Набрал первую цифру. Подождал. Гудков не было — значит, прямой. Добрал остальные цифры.

— Да-а, — родной, с протяжным удивлением голос дочери. Жива! Дома!

— Это я. У тебя...

— Папа, ты где, откуда? — перебила, обрадовавшись, Оля.

— В Москве. У тебя все в порядке?

— Да-а.

— Хорошо, я потом перезвоню.

Опустился в кресло. И не помнит, сколько просидел, опустошенный от главного известия. Однако вернувшийся начальник Главпура тут же вернул к действительности:

— Ты вот что, Василий Петрович, перестань мне хвалить хальковцев. С информацией, которую получаю от тебя, я вечно выгляжу белой вороной.

От былой любезности Епишева не осталось и следа. «Значит, ЦК не удовлетворен моей информацией. Вернее, тем, что я отдаю должное Амину за его работоспособность. Нет, не Амину лично, Епишев сказал хальковцам. Против них и Амина в Афганистане настроены работники госбезопасности. Да, только они. Посол по-настоящему еще не вошел в курс дела, партийные советники стараются держать нейтралитет, а те, кто оглядывается на комитетчиков, все равно категорически против „Хальк“ не выступают. Значит, ЦК начинено информацией КГБ».

— Вам надо возвращаться назад, — не глядя на него, сказал Епишев, вновь принимаясь за свои записи. Редкий случай увидеть, как начальник работает.

— Домой я могу заехать? — попытался в последний раз, хоть косвенно, выйти на причину своего странного вызова в Москву Заплатин.

— Конечно, — не понял Алексей Алексеевич подоплеки. — Самолетов в ваши края теперь будет много, так что с отправкой проблем не станет.

«Да нет уж, хоть день, но дома побуду», — подумал Василий Петрович.