Впрочем, все эти достоинства не снискали ему благоволения в глазах доктора, который становился все раздражительнее и все придирчивее по мере того, как приближался срок окончания ученичества Дольфа. Фру Ильзи по любому поводу обрушивала на его голову бурю; редко случалось, чтобы, встретив его возле дома, она не давала воли своему языку, так что звон ключей при ее приближении стал для Дольфа в конце концов чем-то вроде режиссерского колокольчика, подающего знак к театральному грому и молнии. Только бесконечное добродушие беспечного юноши позволяло ему безропотно сносить эти проявления домашнего деспотизма. Было ясно, что доктор и его экономка решили разделаться с бедным птенчиком и выкинуть его из гнезда, лишь только придет срок, обусловленный договором: скорая расправа с нерадивым учеником была в обычае доктора.
К тому же маленький человечек из-за забот и волнений, которые доставляло ему поместье, сделался с некоторых пор раздражительней, чем обычно. Ему неоднократно передавали досадные слухи и басни, ходившие в народе о старом доме; он с большим трудом убедил крестьянина и его семью не покидать фермы и вынужден был ради этого отказаться от ренты. Всякий раз, как он туда приезжал, ему надоедали бесконечными жалобами на загадочные стуки, а также на призраков, которые якобы беспокоят по ночам обитателей дома, и по возвращении доктор рвал и метал, изливая на домашних накопившуюся в нем желчь и досаду. И в самом деле, постигшие его неприятности были совсем не пустячные: они ущемляли одновременно и его гордость и его кошелек. Ему угрожала потеря доходов с имения, и кроме того, — судите-ка сами! — какой удар по тщеславию! Быть владельцем… «Дома с привидениями»!
Было замечено, впрочем, что как-никак, а доктор ни разу не ночевал в своем пригородном поместье; больше того, никакими силами нельзя было убедить его остаться в нем после наступления темноты; он неизменно пускался в обратный путь в час, когда в сумерках начинают мельтешить летучие мыши. Происходило это собственно оттого, что втайне он верил в призраки и приведения, ибо начало своей жизни провел в стране, где их особенно много: передавали, что, будучи мальчиком, он будто бы видел однажды в горах Гарца, в Германии, самого дьявола.
В конце концов положение с фермой стало просто критическим. Однажды утром, когда он сидел у себя в кабинете и клевал носом над большим фолиантом, его дремота была внезапно прервана взволнованной домоправительницей.
— Ну и дела! — вскричала она, входя в комнату. — Прибыл Клаус Хоппер со всеми пожитками. Он клянется и божится, что на ферме ему заживаться нечего. Вся семья окончательно рехнулась с перепугу. В старом доме такая возня и такой грохот, что они не могут спокойно спать!
— Dopper und Blitzen! note 24 — нетерпеливо воскликнул доктор. — Когда же они прекратят, наконец, дурацкую болтовню! Что за болваны! Несколько крыс и мышей выживают их из отличного помещения!
— Ну уж нет, — сказала домоправительница, покачивая головой с таким видом, точно ей доподлинно известно решительно все; она была уязвлена неверием доктора, усомнившегося в правдивости чудесной истории с привидениями, — там есть еще кое-что, помимо крыс и мышей. Вся округа только и толкует о вашем доме; подумать только, чего-чего там не видели! Петер де Гроодт вспоминает, что семья, которая продала вам ферму и укатила обратно в Голландию, не раз делала какие-то загадочные намеки, и бывшие владельцы пожелали вам «удачной покупки». Да что говорить — вы и сами отлично знаете, что не найдется семьи, которая согласилась бы жить в этом доме.
— Петер де Гроодт — чурбан и старая баба! — пробурчал доктор. — Готов поручиться, что он-то и набил головы этих людей своими нелепыми бреднями. Это такая же чепуха, как то привидение на колокольне, которое он придумал, чтоб найти себе оправдание, почему в студеную зимнюю ночь, когда горел Харманус Бринкерхоф, он не ударил в набат. Прислать сюда Клауса!
Вошел Клаус Хоппер. Это был неуклюжий деревенский простак; оказавшись в кабинете самого доктора Книпперхаузена, он оробел и не находил слов, чтобы изъяснить причину своей тревоги и страхов. Он стоял, теребя одной рукой шляпу, переминался с ноги на ногу и то посматривал на доктора, то бросал косые испуганные взгляды на оскаленный череп, который, казалось, потешался над ним с высоты платяного шкафа.
Доктор пытался любыми средствами убедить его вернуться на ферму, но все было напрасно: в ответ на каждое его увещание или довод Клаус неизменно бросал свое краткое, но решительное «Ich kan nicht mynheer» note 25.
Доктор был, как говорится, «маленький горшок — мигом кипяток», постоянные неприятности из-за имения и так стояли у него поперек горла. Упрямство Клауса Хоппера показалось ему чем-то вроде открытого бунта. Он внезапно вскипел, и Клаус поспешно ретировался радуясь, что ему удалось улизнуть неошпаренным.
Когда увалень Клаус попал, наконец, в комнату экономки, он застал там Петера де Гроодта и еще нескольких человек, готовых поверить каждому его слову и принять его приветливо и радушно. Здесь он вознаградил себя за все, что претерпел в кабинете, и рассказал целую кучу историй о заколдованном доме, несказанно поразивших воображение слушателей. Домоправительница назло доктору, который столь неучтиво принял ее сообщение, верила всему без разбора. Петер де Гроодт выступил, в свою очередь, с целым ворохом отменных преданий, относящихся ко времени голландских правителей, а также с легендой о Чертовом переходе и о пирате, вздернутом на острове Висельника и продолжавшем болтаться здесь по ночам даже после того, как оттуда была убрана виселица; о духе несчастного губернатора Лейслера, повешенного за государственную измену и все еще посещающего старую крепость и присутственные места. Кружок сплетников и болтунов, наконец, разошелся по домам, и каждый унес с собою жуткую новость. Пономарь снял с себя ее бремя в тот же день на собрании прихожан, а кухарка-негритянка, покинув свою кухню, полдня провела у уличной помпы места встреч и, так сказать, клуба домашней прислуги, делясь новостями со всеми, кто приходил за водой. Вскоре весь город только и толковал, что о происшествиях в «Доме с привидениями». Одни говорили, что Клаус Хоппер видел самого дьявола, другие недвусмысленно намекали, что в доме собираются души залеченных доктором до смерти пациентов и что в этом истинная причина, почему он собственно и не решается в нем поселиться.
Все это приводило маленького доктора в дикую ярость. Он грозил страшную местью всякому, кто сбивает цену его имения, возбуждая в народе нелепые слухи Он жаловался на то, что у него, в сущности говоря, отнимают поместье из-за каких-то россказней, но в глубине души решил, однако, обратиться к священнику, дабы тот изгнал из этого дома засевшую в нем нечистую силу.
Нетрудно представить себе, какова была его радость, когда в разгар всех его треволнений к нему неожиданно явился Дольф Хейлигер и предложил себя в качестве гарнизона для злосчастного «Дома с привидениями» Наш юноша наслушался историй Клауса Хоппера и Петера де Гроодта; он жаждал приключений, он обожал чудесное и таинственное, его воображение было захвачено их рассказами, в которых все было загадочно и исполнено тайны. Кроме того, жизнь его в доме доктора была настолько безрадостной — ведь с раннего утра начиналось его нестерпимое рабство, — что мысль иметь в своем распоряжении целый дом — пусть даже он кишмя кишит привидениями! — приводила его в восторг. Доктор с готовностью принял его предложение; было решено, что он в ту же ночь отправится на свой пост. Единственное, чего просил Дольф, — это чтобы мать его не знала об этом: он предвидел, что бедняжка ни на минуту не сомкнет глаз, если ей станет известно, что сын ее затеял войну с силами тьмы.
С наступлением вечера Дольф пустился в опасную экспедицию. Старая черная повариха, его единственный друг во всем доме, снабдила его кое-чем из съестного на ужин и ночником; сверх того, она надела ему на шею чудодейственный амулет, оберегающий, по ее словам, от злых духов и подаренный ей еще в Африке одним колдуном. Его сопровождали доктор и Петер де Гроодт, пожелавший сопутствовать Дольфу и удостовериться собственными глазами, что ночлег его вполне безопасен. Вечер выдался облачный, было совсем темно, когда они добрались, наконец, до участка, посередине которого стоял дом. Пономарь с фонарем в руке шел впереди. Они двигались по обсаженной акациями аллее; порывистый, мятущийся свет фонаря, перебегавший с куста на куст и от дерева к дереву, не раз пугал доблестного Петера, который пятился назад и натыкался на спутников, причем доктор в таких случаях особенно цепко хватался за руку Дольфа, оговариваясь, что дорога чертовски скользкая и неровная. Один раз они чуть было не обратились в позорное бегство, будучи напуганы летучею мышью, которую привлек свет фонаря; звуки, издаваемые насекомыми на деревьях и лягушками из пруда по соседству, сливались в сонный и скорбный концерт.