- Вот, - объясняла Тане Керунда, когда они шли домой. - Видишь? Кто-нибудь из мальчишек обратит на тебя внимание - и сразу все липнуть начинают. Такие они, мальчишки. У них собственного мнения ни у кого нет!
Но кто же был тот, кто обратил на Таню внимание? Она терялась в догадках. А главное, девочки к ней переменились! Лариса Аракелова, с которой они и двумя словами за всю школу не перекинулись, гордая, важная, неприступная для всех Лариса Аракелова, молчаливо сидевшая на последней своей парте и ни в ком на свете не нуждавшаяся,- даже она подошла к Тане Прониной и как-то сумела разговориться с ней, пригласила домой, стала показывать свои кофточки, блузки, платья, которые надарили ей бесчисленные Ларисины бабушки и дедушки, - и кончила тем, что почти силой заставила Таню примерить синий свитер с высоким воротником, а потом стала уговаривать ее, чтобы она этот свитер взяла себе.
- Да у меня денег нет, - испугалась Таня.
- А возьми так - ну, в подарок.
- Нет... И мать спросит - откуда? Что я скажу?
- Ну, придумаешь что-нибудь...
- Нет, я уже ей столько врала, - протянула Таня. - Врала-врала, врала-врала, врала-врала - больше не хочу!
И вообще - чего вы все вдруг ко мне пристали? Так мне это подозрительно!
И никто не мог Танины подозрения рассеять - наоборот, каждый день приносил ей новый сюрприз. На занятиях в секции ДОСААФ, где они учились складывать парашют, все только и старались, что помочь ей, даже Козликов он ведь тоже явился в секцию, невзирая на тяжелые шуточки типа "Козел в небе"; а Сережа Лазарев на каждой перемене подходил к ней - давай заниматься дзюдо, давай, я тебе приемы покажу! Таня и удивлялась, и смеялась, и отмахивалась, и сердилась, но Сергей, не смущаясь, ходил за ней с таким видом, будто цель его жизни только в том и состоит, чтобы эту свою нелепую идею осуществить: научить Таню Пронину приемам дзюдо. И ведь уговорил! Пошла с ним Таня в зал, и учил он ее - ну, не дзюдо, конечно, а драться учил - и все время уговаривал:
- Ну, бей... Бей сильнее... Что есть силы бей... Нет, ты не размахивай руками, как девчонка...
- А кто же я, по-твоему? - говорила Таня, и было в ее голосе какое-то лукавство, проблески лукавства - открывалась Танина душа.
Сергей не ответил на вопрос, кто она такая, заставил ее снова и снова ударять:
- Ну - бей! Не попала... Вот сюда бей! И - раз! - как пушинку повалил он Таню, но бережно, осторожно, прижал руками плечи ее к спортивному мату и какое-то мгновение не отпускал, смотрел ей прямо в глаза, близкоблизко, так что Тане показалось, что сейчас он ее поцелует, - и пошевельнуться нельзя под его руками, и хочется, чтобы он поцеловал ее. Сергей поднялся, смущенный, помог Тане подняться, и, хотя он объявил, что теперь они каждый день будут ходить в зал, отрабатывать приемы до полного автоматизма, больше почему-то заниматься с Таней он не стал, а Таня не знала, радоваться ли ей этому или огорчаться.
Но пожалуй, больше всех поразил ее Алексей Алексеевич.
- Танечка, - сказал он ей как-то, остановив в коридоре, - а вот я заметил: ты никогда не опаздываешь на уроки. Почему? Рано встаешь?
Серьезно он говорит? Или шутит? Нет, вроде бы серьезно... Таня действительно никогда не опаздывала, потому что боялась: войдешь в класс, - а на тебя все смотрят...
Ей и к доске выходить всегда было пыткой, не могла она выносить, чтобы все на нее смотрели.
- Ты боишься, когда на тебя смотрят? - спросил Алексей Алексеевич. Среди ребят было известно, что он все мысли угадывает.
- Ну, не боюсь, а неловко... Да и зачем опаздывать?
Выговор же сделают!
Вот если бы Каштанов ругал ее за опоздание, Таня нашлась бы, что ответить, или замолчала бы, упрямо глядя в пол - и под пыткой от нее слова не добились бы. Но что же он хочет от нее?
- Опаздывать плохо, - согласился Каштанов. - Сама потом никак на урок не настроишься, да и учителю мешаешь... Но еще хуже бояться... Страх калечит человека... Ты вот что... Ты обязательно опоздай на этой неделе. Решись опоздать - и опоздай! - Тут Каштанова кто-то позвал, и он пошел, но напоследок подмигнул Тане, как заговорщик.
Да что же это такое? Как будто весь мир вокруг Тани переменился, все не так! Все новое!
Таня потерла тонкой рукой лоб, нахмурилась, остро взглянула вслед Каштанову; в душе ее шевельнулось привычное недоброе чувство к нему, как ко всем взрослым, от которых хорошего не жди, и тут же Таня почувствовала, что ничего недоброго к Каштанову не испытывает и ни к кому нет у нее недоброго - все в школе симпатичны ей.
А в тот же день...
- Драгоценные "урюки"! - возбужденно говорил Костя Костромин на большой перемене, собрав вокруг себя Машу, Вику с Юрой Поповым, Сергея и Романа почти всю ватажку "урюков".
- Драгоценные "урюки", мы чуть было не прокололись, и притом со страшной силой!
Оказалось, что у Тани Прониной вот-вот будет день рождения, шестнадцать лет ей исполняется. Елена Васильевна случайно на последнюю страничку журнала заглянула, ну прямо будто подтолкнуло ее что-то!
- А кто Пронина? "Урюк"! А мы кто? "Урюкн"! Так что же мы?!
И опять сама собою возникла куча мала. Предложения сыпались со всех сторон, и тут же их отвергали.
- Не проходит, - говорил Костя. - Еще давайте. Попов, Юрик, ты что молчишь!
- У меня нет идей.
- Так мы тебе и поверили, что у тебя нет идей, - сказала Маша и вспомнила, как Лариса Аракелова рассказывала ей про свитерок, который Проша не взяла. - Все! - закричала Маша. - Подарочек есть! Я беру на себя!
- А что, если каждый ей по книжке подарит? Будет сразу библиотека, -предложила Вика Якубова - ей хотелось, чтобы и у них с Юрой Поповым оказалась "идея".
- Хороших книг не достанешь, а плохие - зачем? - сказал Роман Багаев.
И тогда Юра Попов, у которого никогда прежде не было идей и который, кажется, ничего в жизни не хотел, кроме одного: ходить с Викой Якубовой, держась за руки, - этот Юра Попов придумал нечто такое, что и все "урюки"
смутились, а Костя сказал неуверенно:
- Да... Вот это напрострел... Это надо мысленно перебрать, что же у нас получится...
Но, поспорив и обсудив разные варианты. Совет дела все-таки принял предложение Попова. Было решено, что в этой операции должен участвовать весь класс, а не только одни "урюки".
* * *
Был субботний вечер накануне Таниного дня рождения.
Отец и мать уехали к родственникам, они должны были вернуться поздно, а может быть, и утром, в зависимости от того, как будет держаться на ногах отец после застолья. Вообще-то дни рождения Тани никогда не справляли, ни разу не было в ее доме молодых компаний, не играла музыка, не танцевали, и подруги приходили к ней очень редко, да и то до порога: "Таня дома? Выйдешь?" А уж когда у нее день рождения - никто не знал, а если и спрашивали ее для приличия, то тут же и забывали. И Таня сама почти не закечала своих дней рождения, почти забывала о них и не ждала их.
Но на этот раз, в новом своем состоянии, Таня чего-то ждала. И все-таки - шестнадцать лет, паспорт получит...
Может, получить паспорт и уехать куда-нибудь из этого дома, подальше от хмурых лиц, от брани, от упреков? Бросить школу - все равно учение впрок не идет, только зря время тратит... Поступить в ПТУ с общежитием... или уехать куда-нибудь... Как это Паша Медведев складно говорит? "Посевернее, повосточнее..." Представив себе, что она уехала куда-то далеко-далеко, и почувствовав себя совсем свободной, Таня приободрилась и решила даже, пока матери дома нет, испечь пирог: а вдруг кто-нибудь к ней завтра придет? Всю жизнь, можно сказать, все шестнадцать лет Таня жила с предчувствием дурного: каждый день с утра ждала она неприятностей и в школе, и дома, и во дворе, и когда предчувствия ее сбывались, то она с мстительным удовлетворением говорила себе: "Ну вот, я так и знала".
Но в последнее время, с тех пор как она с ребятами стала заниматься в парашютной секции и уже прошла весь курс, с тех пор как все в классе отчего-то переменились к ней, у Тани появились другие предчувствия: она стала ждать хорошего. С утра ждала хорошего! И опять предчувствия ее не обманывали: каждый день что-нибудь хорошее и происходило!