- Из Петрограда - курьерский, "14-бис". Прошел станцию Лопарская, на подходе Тайбола... Приготовьте пути. Мурманск, Мурманск! Почему молчите? Кто принял?

"Кто принял?" - подумал Небольсин и ответил:

- Как всегда - начальник дистанции... Соедините с Колой.

- Закрутилось, - гыгыкнул дядя Вася, дымя.

- Кола, Кола, - звал Небольсин. - Кола, из Петрограда - курьерский, "14-бис", первый курьерский на Мурманск... Освободите свои пути, пропустите на Мурманск!

Он повесил трубку и улыбнулся:

- А чего же тут удивляться, дядя Вася? Дорога всегда есть дорога. И на то она создана, чтобы люди по ней спешили..

* * *

Люди спешили, задумываясь над счастьем.

Надо было готовить пути - под бегущее мимо окон счастье.

В добрый час!

Глава десятая

В снежном завале за Печенгой бойцы отыскали пограничный столб. Сбили с него орла, размахнувшего крылья над полярной теменью, и развернули красную звезду на запад. Так был возвращен народу громадный Северный край - на грани ночи, над обрывом в океан.

640 000 квадратных верст с населением тоже в 640 000 человек. Восхитительно точно на каждую душу по целой версте. До чего же широко и просторно живется человеку в этом краю!

Шумит над крышею звонкий лес под Шенкурском, стреляет по елкам красная белка, проходит медведь, вытряхивая из-под снега белую куропатку; а в реке плещется красноперая рыба.

Тогда мы еще не ведали, как подспудно богат русский север. Затаенно лежали, издревле храня свои тайны, нетронутые дикие земли Тогда - в эти первые годы - мы черпали богатства только поверху, что бросалось в глаза то и орали. Рыбу - сетями и мережами, белку - пулею в глаз, молевое бревно крутилось в порогах, и его хватали баграми дюжие дядьки на весенних запанях.

Северная красавица стыдлива: прошло немало лет, прежде чем нам до конца открылось ее лицо.

Это прекрасное лицо - лицо моей первой любви.

Я ничего не знаю прекраснее русского севера!

Глава одиннадцатая

Год 1920-й - год больших надежд и пламенных мечтаний.

Год холодный, голодный - замечательный год.

Люди оглядели друг друга и задумались о любви.

"Теперь - можно!"

* * *

- Что вы отворачиваетесь? - сказал Женька Вальронд. - Я вам говорю о деле... Теперь можно подумать о технике, пришло время. Флот разорен, и его надо создавать заново...

Молодой комдив ходил по тесной каюте сторожевика, а перед ним навытяжку стоял дивизионный механик.

- Вам, наверное, кажется, - продолжал Вальронд, - что если война закончилась, то подшипник гребного вала пускай купается в манной каше, а не в тавоте... Кстати, вы дутье Гоудена опробовали?

- Забыл, - слабенько оправдался механик.

- Вот видите... А из машины у вас тянет виндзейль, стационары же холостят. Так дальше нельзя! - произнес Вальронд. - Флот у нас пока маленький, и каждый вымпел этого флота, особенно здесь - на севере, должен быть начеку... И наконец, последнее, - заметил Вальронд строго. - Все мы, моряки, никогда не были в дураках по части выпивки и закуски... Вы разве сомневаетесь?

- Да нет, не сомневаюсь, - охотно согласился механик.

- Но надо знать меру и время. Вот скажите по чести, стармех, вы меня когда-либо видели выпившим?

- Нет, товарищ комдив, никогда не видел.

- А я ведь тоже... не дурак, далеко не дурак! Ладно, - отпустил Женька механика на покаяние. - На первый раз я делаю вам выговор. А потом поставлю вопрос о списании вас с флота. Это как раз тот случай, когда бравые специалисты валяются на улице без работы, и мы подберем на дивизион механика более расторопного... Осознайте весь ужас своего равнодушия - и можете идти!

Продраив механика с песком и мылом, комдив стал бриться - с песком и с мылом. Буквально так, ибо в куске мыла, который он разводил на блюдечке самодельной паклевой кисточкой, попадался мелкий речной песок... Под чьими-то пальцами напористо дребезжала дверь каюты: дру-дру-дру.

- Войдите! - разрешил Вальронд, и в каюту к нему вошел мрачного вида мужчина в штатском пальто; пучки седых волос торчали из ноздрей.

- Я техник с завода... Ваш дивизион вызывал меня. Сверка артиллерийских прицелов на панораме... Так?

- Так точно, - ответил Вальронд. - Садитесь, товарищ.

Заводской техник долго приглядывался к Вальронду:

- А вы меня, комдив, никак не хотите узнать?

- Нет. Помилуй бог - не узнаю.

- Да, - призадумался техник.

- Тогда ведь было темно... в августе восемнадцатого! Да и вы с Павлухиным сидели под капотом. Было нам не до милых, разговоров... Однако "ямайку" вы расхряпали и даже спасибо мне не сказали... Помните?

- Так это вы?! - воскликнул Вальронд.

- Я. Катеришко-то у меня свой. Когда и семгу поймаешь. Когда и так: семью посадишь в воскресенье - и в море! За ягодами также, за грибами... Катер иметь - дело хорошее, особенно здесь.

Вальронд наспех вытер лицо мокрым полотенцем.

- Послушайте, - сказал, - у меня к вам один вопрос. Весьма конспиративного свойства. Здесь, в Архангельске, при интервентах была такая княгиня Вадбольская, она-то и устроила нам спасение с помощью вас и вашего катера...

Техник удивленно пожал плечами:

- Поверьте, я не знаю никакой княгини.

- Но, помилуйте, дорогой товарищ, кто же в таком случае просил вас спасти меня и Павлухина?

Техник поднялся, построжал лицом.

- Николай Александрович Дрейер, вечная ему память.

- Николаша Дрейер? - удивился Вальронд.

- Да. Мы состояли с ним в одной партийной ячейке.

Вальронд куснул в раздумье пухлую губу.

- Опять я запутался... Если это так, то каким же образом сюда могла затесаться княгиня? Большевик Дрейер и... княгиня?

- Я тоже ума не приложу, о какой княгине вы говорите...

Они сообща проверили схему стрельбы, после чего Вальронд получил у начфина дивизиона жалованье (теперь оно стало называться зарплатой). Под флагами Советской страны вмерзли в лед до весны три сторожевика его дивизиона: "Заряд", "Патрон" и "Запал". Как командир этих кораблей, Женька получил сегодня приличное вознаграждение - в миллионах. Реформа еще не была проведена в стране после разрухи, и все исчислялось гигантски - миллионами, причем в ход шли наряду с совзнаками и екатеринки, и керенки, и даже облигации займа Свободы. Один номер газеты "Правда" стоил тогда две тысячи пятьсот рублей, одна почтовая марка обходилась в триста двадцать рублей... Это было время, когда пели:

Залетаю я в буфет

Ни копейки денег нет:

- Разме-еняйте

сорок миллионов!..

Перейдя Северную Двину по льду от самой Соломбалы, Вальронд прыгнул на ходу на подножку трамвая, который дотащил его, тарахтя и названивая, до губисполкома.

Самокин встретил его дружески:

- Садись, морской. Потолкуем...

Странно прозвучал первый вопрос:

- Ты против Советской власти, Максимыч, не возражаешь?

Вальронд подмигнул Самокину:

- А возможно и такое?.. Чего это ты, Самокин, посадил меня под лампой и рассматриваешь? Возражаю - не возражаю...

Самокин сказал ему:

- Я тебе, Вальронд, хочу посоветовать, чтобы ты подумал о вступлении в партию. Тебя знают на флоте как хорошего товарища. Оборона Мудьюга в августе - отлично! Прошлое - чистое...

Вальронд ответил:

- Самокин, ты же знаешь: я окончил перед войной Морской корпус его величества. Там великолепно давали навигацию, тактику, историю флота, языки, артиллерию, минное дело, гальванное, пороховое и прочее. Но - вот беда! - там не давали нам Маркса...

- А своя голова у тебя на што? - спросил Самокин.

- В том-то и дело, дорогой товарищ Самокин, в этой башке есть все, от навигации до тактики, но вот Маркса... увы, не содержится! Я ведь не поручик Николаша Дрейер, который на лекциях по такелажу Карла Маркса штудировал. Мне давали брамшкотовый узел - вязал брамшкотовый, давали выбленочный - пожалуйста, я тебе и сейчас с закрытыми глазами свяжу. Но Карла Маркса при этом я под партою не держал. И скажу тебе честно, Самокин: быть в партии только по билету, чтобы ушами хлопать, я не желаю. Дайте мне Маркса, как раньше давали курс артиллерии, - тогда дело другое. Советской власти трудно - я ей от души сочувствую. И вы меня занесли в число сочувствующих. А в партию, прости, Самокин, рановато мне... Дай осмотреться. Поразмыслить.