Он попрощался с женой, с детьми.

- Сережа, - убивалась жена, - умоляю... лесом, лесом! Еще можно за деньги достать сани. Наши дети... подумай!

- Вот ради наших детей и поеду...

Шумом и гамом оглушила его Плесецкая - боевой лагерь Шестой армии. Скромный состав из Архангельска вклинился в бестолочь станционных путей, в неразбериху военных теплушек.

Полковник Констанди - в офицерской бекеше, с мерлушковой папахой на голове - долго крутился по перрону.

- Как мне найти товарища Самокина? - спрашивал.

Его провели к Самокину.

- День добрый, Констанди, я вас жду. Садитесь, пожалуйста... Рассказывайте, что там у вас в Архангельске?

- Здравствуйте, - ответил Констанди и долго рассказывал.

Самокин все внимательно выслушал.

- Ну-с, - сказал, - теперь дело за вами...

Констанди рванул с пояса кобуру, швырнул оружие на стол.

- Я понимаю, - ответил. - И я... готов!

Самокин спрятал оружие в стол.

- Это замечательно, что вы готовы...

- Куда идти? - спросил его полковник.

- Вы... о чем?

- Я же понимаю: меня сейчас - под насыпь!

- Вы ошиблись, - возразил Самокин даже с какой-то заметной обидой в голосе. - Мы вас под насыпь не бросим. Мы имеем приказ... Строгий приказ из Центра, от нашей партии.

- И что же в этом приказе, если не секрет?

- Секрета нет... А приказ таков: не мстить.

И тогда Констанди рухнул как сноп. Он не выдержал...

Когда же пришел в себя - сказал:

- Извините за слабость... Но ведь вам, наверное, известно, что именно я, полковник Констанди, возглавил недавнее наступление на вашу Шестую! И вы бежали... бежали от меня!

- Так что с того? - ответил ему Самокин. - Вы же - солдат. Вы были одним из самых опасных наших врагов. Но вы только... солдат! Вы не предавали русский народ, вы не участвовали в заговорах против Советской власти. Вы только воевали с нами. За это мстить вам мы не станем! ВЧК покарает тех, кто вел себя преступно по отношению к народу... У вас семья?

- Да. Семья.

- Можете позвонить от меня жене. Она, конечно, волнуется, я ее хорошо понимаю, - сказал Самокин.

Констанди подключили на архангельский провод.

- Это я, - выговорил он. - Дорогая, я тебя обнимаю. Обними и наших детей. Я здесь... Нет, нет, это я... это я!

И передал в растерянности трубку Самокину:

- Она не верит, что я жив... Убедите ее сами!

Самокин перенял трубку:

- Полковник, назовите мне ваше любимое блюдо... к ужину!

- Пилав... еще по службе в Ташкенте привык.

- Алло! - произнес в трубку Самокин. - Мадам Констанди, с вами говорят из ВЧК... Нам желательно, чтобы к вечеру, к возвращению вашего супруга, вы приготовили ему ташкентский пилав, как это вы одна только умеете... До завтра, мадам!

После чего Самокин отдал Констанди распоряжение:

- Сейчас вернетесь в Архангельск и приготовите все к приходу частей Красной Армии. То есть: оружие должно быть собрано, проверено, смазано, отремонтировано. Составьте опись всех воинских чинов. Каждый солдат и офицер бывшей армии Миллера обязан осознать свое прошлое... Нет, мы, повторяю, мстить никому не будем. Так и передайте вашим людям.

- Что же будет с нами далее?

- Будете работать. По восстановлению всего, что разрушено за годы войны. Если же вас не устроит жизнь в новой России, можете покинуть ее. Насильно держать в стране социализма мы никого не станем...

Констанди долго стоял с опущенной головой:

- Если бы мы знали... Если бы мы только знали все, что вы мне сейчас сказали. Поверьте! Мы бы не держали свой фронт так упорно все эти проклятые годы, в крови и вшах!

- Теперь об этом говорить уже поздно, - ответил ему Самокин. - Вы этот фронт держали, вы этот фронт и сдали. Исторически этот проклятый вопрос сложился именно так...

Констанди повернулся к дверям, но Самокин вдруг задержал его:

- Впрочем, постойте... Вам предстоит работа ответственная, со стороны своих же людей вы можете встретить и сопротивление. Я понимаю, что оружие вам сейчас пригодится. Возьмите его! А когда мы придем в Архангельск, вы его сдадите. Вместе со всеми. По списку. Уже вычищенным. Как и положено...

Полковник вернулся в Архангельск, шатаясь от сознания того, что он жив. Не сон ли это?.. И пожалуй, еще никогда Констанди не исполнял так ретиво приказа - приказа большевиков.

Оружие было собрано. Войска построены. Все ждали...

Члены Архангельского правительства, между прочим, рассылали по миру поспешные радиограммы, обвиняя Миллера в диктатуре, алчности, кровожадности и прочих грехах.

* * *

Радиостанция ледокола "Минин" все эти вопли перехватывала своими антеннами, и генерал Миллер внимательно изучал проклятья, посылаемые ему вдогонку из Архангельска.

- Но это нечестно! - возмущался Евгений Карлович. - Я обязательно выступлю в печати с мемуарами и опровергну все эти подлые выдумки. Этот номер им не пройдет! Я буду апеллировать к генералу Пулю и Айронсайду... к послам Линдлею, Нулансу, маркизу Мамура, Спалайковичу и Френсису. Я не расстреливал никого, - это они, сукины дети, расстреливали!! А если бы я победил большевиков, так они бы меня благословляли... Я знаю эту компанию!

Наконец пришла радиограмма, обвинявшая генерала в ограблении кассы трудящихся.

- Каких трудящихся? - удивился Миллер. - Что с них взять-то, с этих трудящихся! Сами же их обчистили, а на меня сваливают. - И он расстегнул свой кошелек. - Передайте открытым клером в эфир, пусть весь земной шар знает, что у меня в кошельке пять долларов, два фунта британских, три франка и один золотой имперский - как амулет моей маменьки... Всё!

И кошелек закрылся (все надежды на гонорар с мемуаров).

"Ярославна" дала течь: борта ее не выдержали натиска острых торосов, расколотых впереди ледоколом. Что делать? Там выли беглецы, просили поселить их хоть в трюмы "Кузьмы Минина".

- У нас и без того негде повернуться... - волновался Чаплин. - Куда я их дену? В каютах спят на головах друг у друга...

Течь усиливалась - яхта жгла фейерверки, прося о помощи.

- Ладно, - решил Миллер, - будем принимать на борт только тех, кто сможет обеспечить свое существование в эмиграции...

Принимали по кошельку: у кого много - садись, у кого жидко - оставайся на "Ярославне", которая вернется в Архангельск. Много разыгралось трагедий на морском льду, много было слез и вечных разлук... На лед неожиданно спрыгнул эсер и экс-министр народного просвещения Борька Соколов.

- Куда? - закричал ему Чаплин.

- На "Ярославну"... как-нибудь выкручусь.

- Постой! - звали его с ледокола.

- Ты же был секретарем и другом Керенского...

- Плевать, - неслось со льда.

- Ты издавал в Париже "Бюллетень" против большевиков...

- Плевать, - уже тише.

- Тебя не помилуют, как нашего министра...

- ...а-ать! - и все затихло.

Сгорбив плечи и сунув руки в карманы пальто, уходил в сторону "Ярославны" экс-министр Борька Соколов. С ледокола спрыгнула еще какая-то тень и быстро побежала по льду - прочь...

- Пристрелить бы их, пока не поздно, - сказал Чаплин. - Но теперь это ни к чему: пусть посидят в казематах Чека.

Корабли разошлись - навсегда...

Миллера занимала сейчас позиция лорда Керзона:

- Будет демарш с его стороны или не будет? О чем думают там эти англичане?

На подходах к Горлу ледокол перехватил радиограмму, уже советскую: на всем Севере отменялась смертная казнь, реввоенсовет Шестой армии призывал офицеров и солдат армии Миллера бросить оружие и включиться в общую борьбу с жестоким врагом No 1 - разрухой, голодом, холодом...

Ледокол грузно ломал льды - впереди лежала мгла, которую было не разрушить форштевнем. Ветер, тоска, коньяк, смятение...

* * *

Ах, Россия! Как высоко замело тебя снегами, снегами, снегами.

Свистят провода над сугробами, а по ним, тонким и стылым, - выкрики борьбы, возгласы побед и стоны поражений; все это слушает сейчас мир по проводам. А выше - бездонная прорва неба, черная или багровая, и там уже царствует новое детище Человечества - эфир...