Скобелева они прозвали Гез-Канлы, что значит Кровавые Глаза.

В один из дней, когда появилась текинская конница, Михаил Дмитриевич вихрем вырвался ей навстречу - как всегда на белом коне, далеко видимый: он отмахивался от пуль прутиком, словно одолевали его комары, а свое геройство объяснял просто: "Врага надо лупить не только по загривку, но и бить по воображению." В гарнизоне Геок-Тепе даже суеверные муллы признавали, что Гез-Канлы заговорен от пуль. Хорошо знающий повадки Востока, он умел оценивать обстановку по внешним приметам: если базар в Бами оживал, набега из пустыни не будет, если же появились муллы и юродивые, предсказывающие конец света, жди налета текинской кавалерии. А в походном шатре генерала горкой лежали философские труды Куно Фишера, восемь томов всемирной истории Шлоссера и даже научная работа Фогта * по физиологии. Дукмасову он говорил:

- Убьют или не убьют - это еще бабушка надвое сказала, а учиться человеку нужно постоянно. Без знаний - смерть!

После опасной рекогносцировки под стенами Геок-Тепе он сделал вывод: "Текинцы лучше вооружены, чем мы думали, они умеют воевать, перенимая наши же приемы". В рукопашном бою они стремительны, словно барсы, и солдатам трудно увернуться от их сабель, пластающих над ними воздух. Выпустив в крепость 120 ракет, Скобелев вернулся в Бами, где собрались войска, прибывшие с Кавказа. Начальником штаба был полковник Гродеков, известный военный писатель, особый Туркестанский отряд возглавил Куропаткин, о котором Скобелев не раз говорил: "Хорош и умен, пока исполняет чужие приказы, а как возьмется лично командовать - дурак дураком оказывается."

1 декабря 1880 года войска вступили в кишлак Егян-Батыркала, что в 12 верстах от Геок-Тепе. Текинцы в одних рубашках, засучив рукава, кидались на русские позиции, кромсали все живое, но и сами несли потери. Настал день 12 января - день штурма. Скобелев с отвращением морщился.

- Мишель, чего морщишься? - спросил его Гродеков.

- Сегодня понедельник, тяжелый день.

- Легкий! - возразил Гродеков. - Двенадцатого января Татьянин день в честь основания Ломоносовым первого русского университета. Не пора ли выступать колонне Куропаткина?

В подкопе взорвалась мина, и войска устремились на штурм. Внутри крепости полно кибиток, а каждая глинобитная сакля - как форт. Куропаткин первым кинулся в пролом стены, обрушенной взрывом мины. В два часа дня все было кончено, хотя фанатики еще отстреливались. Скобелев повелел:

- Всех женщин и детей оградить караулом, наладить кормление жителей. Отдельно выявить сирот, чтобы их не обижали.

Сам он плакал! Только что получил известие из Болгарии: его мать, которую он так любил, зарезана разбойником ради грабежа. Скобелев вытер слезы, указав Гродекову:

- Все валы крепости Геок-Тепе обрушить во рвы.

Напряжение этих дней сказалось: он вдруг заболел.

Его навещали, как это ни странно, сами текинцы:

- Если бы мы раньше знали, что вы не станете вырезать нас, а женщин насиловать, мы бы давно помирились с вами. Нет, у тебя не "кровавые глаза", а у тебя глаза добрые.

Через шесть дней, 18 января, отряд Куропаткина вступил в Ашхабад - еще не город, а лишь большой кишлак. Окрестности вскоре замирились настолько, что одинокий всадник мог ехать без боязни. Бежавшие в пустыню семьи возвращались к родным очагам. Русские уже не казались такими страшными извергами, какими изображал их О'Доннован. Даром ничего не брали, даже за гроздь винограда платили щедро. Только один ракетчик, напившись, ворвался в кибитку и зарезал текинца. Скобелев велел вывести его перед жителями и расстрелять.

- Я уезжаю, - сказал он Гродекову. - Не забудь, что во всем крае не должно оставаться ни одного раба. Всех рабов, персов или афганцев, срочно вернуть на их родину.

Начальником в Красноводске был кавторанг Макаров.

- Степан Осипович, чем занимаетесь?

- Гоню рельсы дальше, завожу нефтяные станции.

- Счастливый человек! - вздохнул Скобелев.

- А вы?

- Несчастный. ненавижу войну и обязан воевать. А смерть матери меня подкосила. Мне даже страшно.

Закрыв лицо ладонями и покачиваясь, он стал читать любимые стихи Тютчева и Хомякова. Макаров понял, что перед ним надломленный человек, которому очень трудно живется.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

После убийства Александра II престол занял Александр III, который тоже "ненавидел войну". Скобелев говорил о нем:

- Этот миротворец шептунов станет слушать о том, какой я кровожадный и как я завидую лаврам Суворова.

Узнав о триумфальном возвращении Скобелева, ставшего народным героем, Александр III был возмущен:

- Это уже выходит из рамок приличия! Скобелев возвращается из Азии, словно Бонапарт из Египта, не хватало ему лишь 18-го брюмера, чтобы он объявил себя первым консулом.

"Встреча в Москве затмила все. Площадь между вокзалами была залита народом, здесь были десятки тысяч, и сам генерал-губернатор кн. Долгоруков еле протискался в поезд, сопровождая Скобелева до Петербурга". В столичном обществе рассуждали о конституции, а царь встретил Скобелева вопросом:

- Вы почему не уберегли графа Орлова?

Михаил Дмитриевич с вызовом распушил бакенбарды.

- Ваше величество, на войне пуля не разбирается в титулах. Орлов погиб под стенами Геок-Тепе. как и многие другие. Но об этих других вы меня не спросили.

Маркиз Мельхиор де-Вогюэ, знаток русской литературы, встретил Скобелева в нервном возбуждении; он кричал:

- Император даже не предложил мне сесть! Я хотел говорить о политике, а он свел разговор к болтовне о послушании.

Скобелева он застал в дружеском кругу Тургенева, Анненкова, Градовского, и в этом обществе маркиз де-Вогюэ чувствовал себя так, будто попал в салон г-жи Неккер накануне Французской революции; популярность "белого генерала" казалась ему выше императорской власти. Победоносцев, чуя недоброе, заклинал царя "привлечь Скобелева к себе сердечно", ибо положение в стране было тревожно. Известно, что в эти дни Скобелев не скрывал желания арестовать царскую семью (этот малоизвестный факт подтверждали юрист А. Ф. Кони и знаменитый анархист князь П. А. Кропоткин).

Летом 1881 года Скобелев отдыхал во Франции, привлекая к себе внимание парижан вызывающими репликами по адресу царя и его приближенных. Вернувшись в Петербург, он не укротил своего злоречия. Н. Е. Врангель, будучи в эмиграции, описал диалог между Скобелевым и генералом Дохтуровым, которому сам был свидетель. Речь шла об Александре III:

- Полетит, - смакуя каждый слог, повторял Скобелев, - и скатертью ему дорога.

- Полетит, - отозвался Дохтуров, - но радоваться этому едва ли приходится. Что мы с тобой полетим с царем вместе - это еще полбеды, а ты смотри, что и Россия с царем полетит.

- Вздор! - прервал его Скобелев. - Династии меняются, династии исчезают, зато нации бессмертны.

В это время возникла "Священная дружина", чтобы охранять престол от покушений. Засекреченная, как и подполье народовольцев, "дружина" напоминала тайное судилище вроде древнегерманской "фемы", нечто среднее между масонской ложей и III отделением жандармов. Французский премьер Леон Гамбетта, друг Скобелева и лидер республиканцев, предупредил, что "дружины" следует опасаться. Скобелев лишь отмахнулся.

- Я не верю в сборище титулованных обормотов, которые берегут престол, как заядлый алкоголик бережет свой последний шкалик. Скажу честно. Я убежден, что Россия сейчас более революционна, нежели ваша Франция, и смею думать, что русские не допустят ошибок французских революций.

- Зачем вы ездили в Женеву и Цюрих?

- Хотел связаться с эмигрантами-революционерами. Я понимаю их стремления, но вряд ли они поймут мои. Про меня говорят, что я ненавижу нигилизм. Это верно! Я способен освоить идеи народовольцев, но терпеть не могу разболтанных нигилисток, которые отрезали себе косы и забывают помыть шею.

Гамбетта проводил его дельным напутствием: