Существует ряд текстов, описывающих противоположность признаков своей и чужой стороны, причем речь идет именно о стороне как таковой, т.е. описываемые признаки - это, например, ландшафт, почва и т.п., а не признаки чужой семьи, чужого коллектива. Отсюда - роль таких концептуальных, мифологических границ, как, например, лес, море, а чаще река - как компромисс между мифологическим и реальным топографическим пространством. Чужие появляются "из-за леса, леса темного" (в "Слове" - "и от Дона, и от моря, и от всех стран", - Н.П.), в ряде случаев фигурирует мотив переправы", - имевшей место, добавим мы, и на реке Сюурлий.
Учитывая тот факт, что "необходимость в свадьбе как можно более далекого пути видна не только из его мифологических описаний, но и из того, что все передвижения в свадьбе совершаются на лошадях", думается, нет никаких оснований сожалеть о якобы утраченных переписчиками листах, событийно-повествовательная часть поэмы начинается именно с того, с чего она только и могла начаться в соответствии с законами вьюнишного жанра - С ВЫЕЗДА ГЕРОЯ НА КОНЕ:
Тогда въступи Игорь князь въ златъ стремень
и поеха по чистому полю...
"Чистое поле" в данном случае понятие менеее всего топографическое, оно не имеет своих реальных характеристик и появилось бы даже в том случае, если бы Игорь ехал густым лесом. Употребленное в поэме семнадцать раз, "чистое поле" - это "пространство, как бы не имеющее своей структуры, практически не упорядоченное. Так, в его описании могут совмещаться противоположные признаки - разное состояние погоды, время суток, время года", - что наблюдается и в описаниях "поля" в поэме: "солнце ему тьмою путь заступаше - нощь стонущи ему грозою", "рекы мутно текуть - въ поле безводне..."
Таким образом, движение, начатое героем в момент выезда с "отня" двора, приобретает по мере удаления от него все более ярко выраженный характер чисто ритуального пересечения чужого пространства с обязательным преодолением неких условных границ-испытаний, которые начинаются сразу же по выезде из родной деревни или, как в нашем случае, из княжества.
"Выехав за околицу, поезд останавливается в соответствии с приговором: не ясный сокол с гнезда слетает, новобрачный князь со двора съезжает; съехать бы нам с широкого двора и выехать в чисто поле, в том чистом поле приостановиться, на святую церковь помолиться..."
Такая остановка, как мы знаем, была сделана Игорем после переправы через Оскол, где, выехав за пределы Руси, он два дня ожидал встречи с идущим из Курска Всеволодом.
О Руская земля! уже за шеломянемъ еси!
Так воскликнул, отмечая пересечение первой из значимых границ, находившийся рядом с Игорем поэт, хотя первой эту границу мы назвали чисто условно, только из-за порядка появления её в поэме, в свадебных же текстах в сходной функции фигурируют многочисленные реки, леса, горы - по крайней мере, если не в плане выражения обряда, то в его концептуальной структуре такие границы представляются вполне реальными. Единственное необходимое условие - то, что эти границы должны находится в нейтральной зоне, в "чистом поле" или "на пути-дороге".
Существенным в случае "Слова" является именно это обусловленное свадебным ритуалом наличие нейтральной зоны, ибо переход из одной социальной или возрастной группы в другую невозможен внутри организованного, упорядоченного мира. Для перехода необходимо покинуть пространство, в котором господствует упорядоченность, и перейти в сферу неупорядоченности. "Движение от центров к переферии сопровождается уменьшением упорядоченности, и нейтральная зона является тем промежуточным пространством, которое является необходимым условием перехода" (А. Байбурин, Г. Левинтон).
Забегая вперед, скажем, что именно это обусловило проведение так называемого "княж стола" или первого - предбрачного - пира в зоне, не являющейся территориальной принадлежностью ни Новгород-Северского княжества, ни родовых кочевий Кончака, для чего была выбрана местность за рекой Сюурлий, выступающей в роли главной границы между локусами жениха и невесты. Зона эта тоже условна и так же, как и "чистое поле", характеризуется только тем, что ни одна из сторон не считает её СВОЕЙ (на территории, которую Кончак считал бы исконно СВОЕЙ, нападение Гзака на идущий к Кончаку свадебный поезд было, наверное, немыслимо - Н.П.), хотя каждая и считает при её достижении основные границы локусов уже пересеченными. Границы эти для сторон неравнозначны, жених, как правило, подвергается гораздо большим испытаниям на пути к локусу невесты, чем невеста во время следования к локусу жениха.
Что же сопутсвует на этом пути героям "Слова" после того, как Игорь "въступи въ златъ стремень и поеха по чистому полю"? Атмосфера, которую рисует Автор поэмы, выглядит весьма симптоматично: "солнце ему тьмою путь заступаше; нощь ему стонущи грозою птичь убуди; свистъ зверинъ въста" (кстати, тут перед нами ещё один пример использования автором приема "разделенного языка": "...звериНЪ ВЪСТА" - "НЪВЪСТА", т.е. "невеста", что вносит ещё один дополнительный штришок в нашу коллекцию свадебной символики "Слова о полку Игореве").
И здесь на фоне и без того насыщенной загадками и "темными местами" поэмы появляется один из самых таинственных её персонажей - "Дивъ", который кричит с "древа" окрестным землям о появлении Игоревой экспедиции, а после разгрома русичей на Каяле оказывается поверженным на землю. Конкретного истолкования этого образа переводчики и комментаторы поэмы не дают получается нечто среднее между неведомым степным божеством и разведчиком-половцем на дереве, для которых впрочем в равной мере обязательно такое качество, как непременная враждебная настроенность к русским.
А между тем образ Дива имеет довольно большую исследовательскую литературу, и везде, где речь идет о нем не в связи со "Словом о полку Игореве", он предстает без этой самой надуманной исследователями враждебности. Так, упоминания Дива (или близкого ему образа) можно встретить, в частности, в литовских песнях о Перкунасе или в латышских о СВАДЬБЕ Зари, где Dievins - равен Перкону, "божичу", сыну Бога (Dievs).
Раздраженный Перкон, ЕДУЩИЙ НА СВАДЬБУ, разбивает дуб Солнца, в который раз выводя нас на вариант мирового дерева и солнечно-свадебную символику. Напротив, в песне о поездке Перкона за море НА ЖЕНИТЬБУ - за ним следует Солнце с приданным и одаривает леса, а дубу дарит золотой пояс.
Обратимся к одной необходимой выписке:
"В значительном количестве латышских песен по-разному выступает мотив связи Солнца и месяца, причем в функции, близкой к роли Перкона, выступает Бог (Dievs) и божий сын (Dieva dels)... Согласно результатам недавних фольклористических исследований, латышское Dieva deli ("дети Бога") как обозначение двух божественных близнецов - героев близнечного мифа соответствует литовскому Dievo suneliani, а также древнегреческим Диоскурам и ведейским Dievo naрata - сыновьям Бога... Эти названия, являющиеся эпитетами божественных близнецов, совпадают по своей внутренней форме, а также по этимологии первого компонента - индоевропейского названия обожествляемого ДНЕВНОГО (запомним это определение, оно пригодится нам при уточнении времени следования Игоря через Степь) света - Отца; ср. с др. инд. Dyanh pita, лат. Diespitер, с др. - рус. Стрибогъ и лтш. Debess tevs "Небо-отец" в народных песнях. Для рассматриваемого мифологического сюжета существенен реконструированный Уордом (1968) миф, согласно которому божественные близнецы - дети Солнца ухаживают за своей сестрой, носящей солнечное имя... Поскольку близнечный миф всегда связан с системами бинарных символических противопоставлений, в которые входит оппозиция Солнце - Месяц, миф о сыне Солнца и дочери Солнца сопоставим с мифом о женитьбе Солнца и Месяца... Сюжет свадьбы Солнца и Месяца в связи с Богом Грозы может быть приурочен к тому же символу мирового дерева, с которым в конечном счете можно связать и Дуб Бога Грозы. Упоминаемый в латышских народных песнях Дуб Солнца, пораженный Богом Грозы, естественно получает интерпретацию посредством сопоставления солнца над мировым деревом. Для этого сопоставления важно сохранение у славян архаического обряда воздвижения столба с Солнцем-колесом над ним... Наряду с солнцем при таком столбе может выступать месяц. В славянских свадебных обрядах, где месяц и солнце могут использоваться как символы жениха и невесты, те же отношения представлены в каравайных ритуалах, в ритуальном загадывании загадок, в ответах на которые последовательно выступают дуб, небо, месяц, солнце" (В. Иванов, В. Топоров).