Всех лебедок пропустил, ладу, ладу,

Одное оставил, ладу, ладу...

В некоторых случаях и словесные обороты, и образы "Слова" кажутся буквально скалькированными с обрядовых свадебных песен, как вот в строках "при утри рано на зори шшолкотала пташечка на мори", перекликающихся с фразой "что ми шумить, что ми звенить далече рано передъ зорями". То же можно сказать и в отношении припевки "ни хытру, ни горазду", сочиненной Бояном Всеславу Полоцкому и обнаруживающей свои параллели в величальных песнях:

Хитер-мудер Иван-молодец,

Хитрей-мудрей да его не было...

Или фрагмент "Галичкы Осмомысле Ярославе! Высоко седиши на своемъ златокованнемъ столе, подперъ горы Угорскыи своими железными плъки..." - не его ли канва угадывается в следующем четверостишии?

Во тереме во высоком

Иван-сударь сидит.

Никто его, никто его

Не смеет будить...

К обрядовой свадебной поэзии восходят и такой вот оборот "Слова" как "О, стонати русской земли...", который перекликается с тем, что поется перед самой отправкой свадебного поезда к венцу: "Земле станать - да перестать будет", - а также неясные до сих пор места из описания побега Игоря: "полозие ползаша" и "претръгоста бо своя бръзая комоня", которые напрямую восходят к сценке описания свадебного поезда в величальных песнях, где мы встретим и такие выражения как "полозьи притерли", и такие как "семь комоней пригонили", и где есть встречающиеся в "Слове" жемчуг, золото, "каленые стрелы".

Из свадебных песен родился и плач Ярославны с его знаменитым "Полечу, - рече, - зегзицею по Дунаеви", находящим свое зеркальное отражение в таких вот, к примеру, строчках из обрядовых песен:

Попрошу я, молодешенька,

Я у ласточки перьица,

У касатки крыльца,

Полечу я, молодешенька...

При этом следует обязательно помнить, что у древнерусского читателя не было никакой необходимости "вылавливать" все эти параллели специально, сличая текст "Слова" с хрестоматиями по фольклору. Это наше, сегодняшнее зрение "испорчено" для чтения подобных текстов, а не сам текст. Причем, как замечал исследователь "Слова" Г. Карпунин, наше зрение даже "не то что испорчено, а просто приспособлено для восприятия только обычных текстов, текст же "Слова" необычный, он построен на художественных принципах, рассчитанных на иной угол зрения - на зрение читателя, который в букве видел бы не просто знак для обозначения на письме звука, а символ, исполненный глубокого внутреннего смысла". Подобные же мнения высказывают и другие исследователи древнерусского памятника - Л. Наровчатская, С. Пушик, А. Гогешвили, Г. Сумаруков, О. Сулейменов, А. Чернов...

Но очень уж медленно освобождается наше сознание от постулатов школьных учебников. "Народы не бывают хорошими или плохими, - сказал несколько лет назад Д. Балашов, - но имеют историю, на протяжении которой их национальный характер изменяется в строгой последовательности." Почему же мы так упорно пытаемся хоть что-нибудь в этой истории да подретушировать? Чего нам, как говорит Л. Наровчатская, стыдиться, "былым рабам и вольным всадникам - своей истории? Того, что мы не ассимилировали, сохранили добрососедство даже в условиях тирании, рабства, бездорожья и бестелевиденья?" Откуда в нас, хочется также спросить, это извечное стремление изобразить себя с мечом или автоматом, крушащими какого-то постоянно живущего рядом с нами врага, без которого нам просто некуда приложить свои способности? И разве миротворческая миссия Игоря в Степи была по своему значению ниже, чем те грабительские по своей сути набеги, которые осуществлял Святослав против мирных половецких становищ? При чем тут оборона Руси, если Святослав открыто сетует на то, что если бы русичи ходили на половцев ещё более многочисленными дружинами, то "была бы чага по ногате, а кощей по резане", то есть, как мы уже отмечали выше, рабов было бы столько, что они продавались бы за бесценок.

Кто же в таком случае благороднее выглядит - "великий и грозный" представитель тогдашнего Центра Святослав Киевский, эхо политики которого до последнего времени ещё звенело в воздухе нескончаемым нагнетанием атмосферы внешней угрозы, или же все-таки - "сепаратист" Игорь, трезвого дипломатического подхода которого к межнациональному вопросу так не достает нам сегодня для урегулирования всё растущих в стране очагов напряженности?.. Вот он - вдел ногу в стремя и, взлетев на коня, окинул взглядом напуганных солнечным затмением воинов. Отложить поход до более благоприятного момента? В глазах простого люда это было бы, пожалуй, психологически правильным, но сколько же можно играть в прятки со Святославом - к весне он ведь снова пришлет гонцов, будет склонять к участию в антиполовецком походе?.. Нет, узел нужно разрубать одним ударом, а если, как предвещает затмение, его ждет неудача, то это по крайней мере хоть какая-то да определенность, а не это двойственное состояние... - И именно здесь у него вырывается та, принятая нами за патетическую, фраза "луце жъ бы потяту быти, неже полонену быти", которая на самом деле воспринималась, наверное, современниками как "лучше уж погибнуть, чем жить, как в плену, связанным по рукам и ногам этой постылой обязанностью подчиняться Киеву, необходимостью всякий раз выкручиваться перед Святославом, зависеть от массы мелочей, включая и такие предрассудки, как это затмение. Да и Владимира нужно срочно женить, дело ли - на мачеху засматриваться? Так ведь и до греха недалеко..."

Отбросив подобную цепь рассуждений, вернее - внутренних обстоятельств, подвигнувших Игоря на попрание небесного предупреждения, нам никогда не понять смысла этого его монолога, в котором он, не испытывая НИКАКОЙ УГРОЗЫ ИЗВНЕ, говорит свое "луце жъ бы потяту быти, неже полонену быти", и только после этого зовет братию сесть на коней и отправиться в Степь, то есть именно туда, где они как раз и оказываются и "потятыми", и "полонеными".

То же самое получается и с "хотью", т.е. с супругой: объясняя, почему Игорь пренебрег знамением небес, Автор говорит: "Спалъ князю умь по хоти... "Хощу бо, - рече, - копие приломити конець поля Половецкаго, съ вами, русици, хощу главу свою приложити, а любо испити шеломомь Дону", что в современных изданиях "Слова" переводится как "Разожгло князю ум желание... "Хочу, - говорит, - копье с врагом скрестить на краю поля Половецкого; с вами, русичи, хочу главу свою сложить или испить шеломом из побежденного Дона." Одной из причин, способствовавших такому прочтению, явилось использование Автором "Слова" приема так называемого "разделенного языка", основанного на синтезе реально сущемствующих недеформированных слов в новое образование, что позволяет, сохраняя внешнее логическое единство текста, создавать игру слов, используя их в двух и более значениях. Говоря об этом явлении, автор интереснейшей книги об акростихе в "Слове о полку Игореве" А. Гогешвили писал, что "современная текстология "Слова" стремится к однозначной интерпретации текста", тогда как его Автор "ставил себе во многих случаях прямо противоположную задачу", в чем, отчасти, и "заключается одна из причин непрекращающихся предложений новых конъектур и прочтений в тексте "Слова"."

В качестве примеров приводятся словосочетания "А уже не вижду власти," - читающееся ещё и как "А у жене вижду власти"; "На реце на Каяле," читающееся как "нарецена каяле" (т.е. "нареченная", "невеста"). Фраза "Се бо готския красныя девы" звучит как "се бог отския"; "Земля тутнетъ" - как "земля тут нетъ", - и тому подобное.

К примерам использования такого вот "разделенного языка" можно отнести и цитированную выше строчку "спалъ князю умь по хоти", публикуемую в большинстве случаев в слитной форме, дающей прочтение "похоти". А между тем в чешском языке ещё и доныне сохранилось это древнее славянское слово в своем первоначальном значении, то есть - "жена, супруга". Приводя такие примеры из "Слова" как "плачется мати ПО УНОШИ князи Ростиславе", из Повести временных лет по Лаврентьевскому списку (под годом 985) - "Ольга же, плакася ПО МУЖИ своем", Э. Гребнева пишет: "Эти параллели убедительно показывают, что "спалъ князю умъ ПО ХОТИ" - это обычная для древнерусского текста конструкция. В переводе на современный русский язык это можно бы выразить приблизительно так: сжигало князю ум по супруге..."