Роман Борисов, полномочия которого были неожиданно легко подтверждены парламентом, совершил вояж из Брюсселя в Нью-Йорк, а оттуда в Вашингтон, чтобы убедить мировое сообщество и его американское руководство в готовности совместными усилиями распутать узел, накрученный Придорогиным. Собеседники Борисова отнеслись к такой готовности с открытым одобрением и исключительно проформы ради оформили намерения ООН в специальной резолюции Совета безопасности. Резолюция предусматривала введение постоянного международного контроля за «промышленными объектами и территориями России, ситуация в которых способна привести к обострению в региональных, национальных и транснациональных масштабах» и, по большому счету, на неопределенное время отменяла суверенитет России. Во всяком случае, в военно-промышленных областях. Что характерно, документ ничего не сулил Москве взамен. Но Борисов обязался его выполнять — и не прогадал.

Уже на следующий день после этого котировальные комиссии по всему миру объявили о том, что российские нефтяники представили самые убедительные гарантии экологической безопасности нефти марки Urals и возобновили ее котировку (идея брэнда Tumen временно скончалась за неактуальностью). Немедленно возобновилась и активная перевалка российского сырья в Европу, до того момента происходившая почти подпольно и малыми объемами. Министерство энергетики США выступило с заявлением о готовности уже в этом квартале начать закупку сибирской нефти — в промышленных масштабах и на условиях полной предоплаты. А председатель трибунала по правам человека в Гааге очень кстати выступила с заявлением, в котором сообщила, что оперативное расследование событий в российской провинции Татарстане показало: случившееся там не подпадает под критерии, могущие вызвать интерес международного правосудия, — соответственно, бывший президент России Олег Придорогин и его сотрудники не будут подвергаться никаким преследованиям.

Словом, пышность генеральских речей была оправдана куда больше, чем кислые гримасы. В конце концов, русские могли расценивать визит Уильяма Хогарта как жест вежливости и неподдельного интереса к великой стране — и утешиться еще и этим. Тем более что повод для проявления интереса Москва дала сама, не справившись с крохотной Казанью. Слава богу, у русского медведя хватило ума для того, чтобы не устраивать кровавую баню посреди страны, а пригласить опытных международных чистильщиков. Фридке прошел Ирак и Афганистан, где прославился умением находить общий язык с мирным населением и уговаривать местных полевых командиров выдавать наиболее одиозных вождей для показательных судов. Откровенно говоря, только перед ним Хогарту и было неловко строить из себя кисейную барышню, убоявшуюся затяжных переездов. Но в ходе оживленных переговоров с русскими Уильям об этом позабыл.

Сначала русские сообщили, что в Казани просто нет аэропорта, способного принять тяжелые транспортники с «голубыми касками» и техникой.

Хогарт указал, что у него другие данные.

Тогда генералы объяснили, что аэропорт, безусловно, есть, но все ВПП, пригодные для приема аппаратов тяжелее «Сессны», находятся в долгосрочном ремонте.

Хогарт, сдерживая улыбку, снова сослался на иные данные.

И только после этого генералы признали, что бирюк Магдиев как в последний месяц распорядился закрыть аэропорт для всех полетов — опасаясь, видимо, прибытия недружественных бортов, — так и сохранил это распоряжение в силе по сей день. Распространив его с самолетов на все летательные аппараты, вплоть до легких «стрекоз» и дельтапланов, — а с Казанского аэропорта на всю территорию Татарстана.

Зато через десяток минут выяснилось, что очень приличный аэропорт Нижнего Новгорода, а также администрация окружной столицы с восторгом примут и самолеты, и их экипажи с пассажирами, которые смогут отдохнуть перед последним броском на юго-восток.

Хогарт внимательно изучил карту, справился о состоянии дорог, потом переговорил с Фридке о его транспортном парке. И назвал такой вариант оптимальным.

Он не ошибся. Фридке передвигался по подведомственной территории на совсем особенном каком-то Hummer, внутри отделанном почти как лимузин застенчивого миллионера. Впрочем, Хогарт за последний год успел хорошо понять, что такое Hummer и Humvee, и потому радостно воспользовался предложением главного нижегородского чиновника, представлявшего президента России сразу в нескольких окрестных регионах (с такой ветвью власти Хогарт сталкивался впервые, ну да умом Россию не понять). Главный человек, очень хорошо говоривший по-английски, любезно уступил Хогарту свой Lincoln, на котором поездка в Казань приобретала последние черты комфортного путешествия. А Хогарт за какую-то пару минут уговорил Фридке составить ему компанию, а военно-полевая техника пусть катится следом.

Поездка получилась чудесной. Дорога оказалась на удивление приличной, регулируемая электроникой подвеска сглаживала немногочисленные выбоины в странном русском асфальте, хороший кондиционер спасал от июльской духоты, а герметичность салона — от рева идущей следом автоколонны.

Но в конце концов Хогарту надоела и светская беседа, и русская водка, рюмочкой которой они с Фридке встречали каждую пройденную сотню километров. На третьей сотне Уильям решил остановиться, боясь закосеть и смазать торжественную встречу. Как она будет выглядеть, он представлял себе слабо. Возможно, по-восточному пышно, как в Кабуле, где спасенные жители встречали миротворцев бешеными криками и плясками. А может, как в каком-то фильме из русской жизни — там крепкие скуластые девушки выносили навстречу героям полотенце с круглым темным хлебом. Хогарт пообещал себе, что в этом случае обязательно попробует хлеб, что бы ни говорил его диетолог, третий год мучающий министра различными холестериновыми ужасами.

С мыслями о девушках и о грубой, но сытной еде Хогарт задремал. Проснулся оттого, что Lincoln сбавил ход и вскоре остановился. Совсем стемнело, а в лобовое стекло колючей звездой бил прожектор. Хогарт, прищурившись, попытался что-нибудь разглядеть, а когда это не удалось, решительно выбрался из машины и пошел на свет. Тут его слегка качнуло, хотя голова была совершенно ясной. Это рассмешило министра, но он заметил, что к выстроившемуся впереди отряду миротворцев подходит какой-то туземец, обошел парней и поспешно принял серьезный вид.

Туземец был одет в камуфляж и снабжен коротким штурмовым автоматом неизвестной Хогарту конструкции. За спиной туземца — закрытый шлагбаум, справа — полутораэтажная кирпичная коробка с нелепо застекленным верхом — таможня или пункт полицейского надзора. Больше он ничего разглядеть не сумел, потому что вооруженный туземец подошел вплотную и что-то сказал.

— Добрый вечер, — ответил Хогарт, но сообразил, что непристойным образом тянет одеяло на себя. Огляделся, обнаружил стоящего среди миротворцев Фридке и жестом попросил его представиться и объяснить парню диспозицию.

— Добрый вечер, — сказал и Фридке. — Вы говорите по-английски?

Туземец, светлый шатен вполне европейского вида, что-то ответил, бесцеремонно изучая гостей. Тем показалось, что в ответе мелькнули слова motherfucker. А Фридке еще, кажется, уловил фразу Неnde hoch. Это ему не слишком понравилось, однако он вежливо осведомился:

— Sprechen Sie Deutsch?

— А-а, — явно с отрицательной интонацией ответил камуфлированный хам. Некоторое время он без видимого уважения рассматривал собеседников и вытянувшуюся за их спинами колонну, потом еще что-то сказал, дернув пальцем в сторону пластикового удостоверения, висевшего у Фридке на груди.

— Минуточку, — сухо сказал генерал и шепнул в спрятанный под подбородком микрофон.

Через несколько секунд к ним подбежал здоровенный рыжий сержант. Он лихо козырнул и вопросительно уставился на начальство.

— Стейкман, пожалуйста, помогите нам найти общий язык с этим джентльменом, — попросил Фридке.

Стейкман кивнул и, протянув руку полицейскому, что-то затараторил.

— Вагалейкум салам, — неожиданно ответил полицейский, не отвечая на рукопожатие.