Она вошла, до того возбужденная горем, что никакие привратники, .никакие королевы, ни даже сонмы королев не могли бы ее остановить. Ростом она была велика, как любой из присутствующих мужчин. Она прошла мимо часовых у входа, ни о чем не спрося, не проронив ни слова, и легкой, решительной походкой приблизилась к смертному одру. Там она остановилась, вся сияя и ширясь от внутреннего возбуждения: не оглядываясь на прошлое, на протекшую жизнь, она видела перед собой только славу смерти.

Королева знала, что Жанна здесь, но продолжала читать свои молитвы или, по крайней мере, делала вид, что читает.

Вдруг, неожиданно, Жанна опустилась на колени и, вытянув руки, обвила ими Ричарда и поцеловала его в щеку, потом подняла глаза и отчаянным, но победоносным взглядом смотрела на всех, уверенная, что никто не посмеет оспаривать ее права.

Никто и не думал об этом. Беранжера продолжала молиться. Жанна задыхалась от волнения.

Наконец, у нее вырвались резкие слова:

– Неужели ты, Беранжера, можешь оспаривать мое право целовать мертвеца, любить его и с восторгом говорить о нем? Как ты думаешь, которая из нас, трех женщин, может отдать наилучший отчет об этом любимом человеке, – ты, Элоиза или я? Элоиза явилась и заговорила о старых грехах. Явилась ты и начала плакаться о потах. Что же мне остается делать здесь, раз я пришла? Уж не говорить ли о грехах будущих? А ты, мой дорогой рыцарь! – воскликнула она, прикасаясь рукой к его голове. – Увы! Здесь неуместно говорить о твоих великих прегрешениях; но, мне кажется, ты оставишь людям и искорку огня…

Туг Жанна взглянула на Беранжеру, и складка старого горделивого недовольства подернула ей губы, а ее зеленые глаза сверкнули. Беранжера ни слова не сказала.

– Видишь ли, Беранжера, – продолжала Жанна. – Я говорю, как мать его сына, Фулька Анжуйского. Пусть мой сын Фульк лучше грешит, как грешили его предки, как грешил его отец, чем чахнуть, ища спасения в монастыре и посрамлять человека в нашем Спасителе за его выбор! Пусть лучше течет в нем дурная, но великая кровь, чем такая жидкая, как у тебя! Чего же тут бояться, девушка? Уж не меча ли? Вот уж восемь лет, как в мое сердце вонзен острый нож, но я не подаю ни звука. Пусть же и сын пронзит то сердце, которое пронзил отец! Я не из тех влюбленных, которые говорят своему возлюбленному: «Погладь меня по сердцу, милый!» Я из тех, которые говорят: «Если тебе угодно, мой король, пронзи мне сердце, дай пролить за тебя кровь мою!» Да, я проливала за него кровь и спять пролью, сладчайший мой Господь Иисус!

Жанна тиxo склонилась над изголовьем короля и поцеловала его в голову, прибавив:

– Аминь! Пусть бедняги проливают кровь, если требует се король.

Королева продолжала молиться. Король открыл глаза, не проявив ни трепета, ни испуга, и улыбнулся, взглянув на Жанну, склонившуюся над ним.

– Хорошо, дитя мое! Хорошо, что ты поспела! – молвил он. – А что мальчик?

– Он здесь, Ричард,

– Приведи его ко мне, – проговорил король. Де Бар, тихо ступая, вышел к мусульманам, стоявшим у дверей, и вернулся, ведя за руку Фулька – стройного высокого белокурого мальчика с открытым лицом, с отцовским изящным очертанием рта и смелыми серыми глазами. Жанна обернулась, чтобы подвести его.

– Дитя мое! Вот отец твой!

– Я знаю, матушка, – проговорил ребенок и опустился на колени у кровати.

Король Ричард положил ему на голову свою руку.

– Жесткая щетинка, Фульк! – заметил он. – Совсем отцовская! Но пошли тебе Боже иметь лунную под ней подкладку, чем моя. Пусть Бог сделает тебя мужчиной!

– Но никогда не сделает Он меня великим королем, – сказал Фульк.

– Быть может. Он сделает тебя чем-нибудь лучшим, – заметил отец.

– Не думаю, – ответил мальчик. – Ты – величайший из царей земных. Так говорит Старец из Муссы.

– Поцелуй меня, Фульк! – вымолвил король. Мальчик поспешно поднял свое личико к его лицу и горячо поцеловал отца прямо в губы.

– Как влюбленный! – засмеялся король, а Жанна объяснила:

– Он всегда целует прямо в губы.

Ричард вдруг почувствовал сильную усталость и глухо вздохнул. Фульк оглянулся вокруг и, смущенный торжественностью обстановки, взял мать за руку. Она передала его де Бару, и тот увел ребенка прочь.

Король показал знаком Жанне, чтоб она к нему нагнулась. Она склонилась низко, но и то едва могла расслышать его. Все видели, что конец близок.

– Я должен отойти с миром, душа моя, если это возможно, – прошептал Ричард. – Скажи, что с тобой будет, когда я умру?

Жанна погладила его по щеке.

– Я вернусь к супругу моему и к детям, дорогой мой! Я оставила их там трех: все мальчики.

– И что ж, они добры к тебе? Ты счастлива?

– Я живу в мире со своей совестью; я – жена мудрого старца; я люблю детей своих; я вспоминаю про тебя, мой Ричард! Этого с меня довольно.

– Еще есть кое-что такое, что ты могла бы мне отдать, моя Жанна!

Жалобная улыбка подернула ее губы.

– Ну что же у меня «еще» осталось, чтобы подарить тебе? – спросила она. Ричард на ухо шепнул ей:

– Нашего сына, Фулька.

– Ax!.. – вырвалось у Жанны.

Королева пристально смотрела на нее сквозь пальцы.

– О, Жанна, Жанна! – говорил Ричард, обливаясь потом от усилий, которых стоило ему каждое слово. – Вся наша совместная жизнь прошла в том, что ты мне отдавала все, а я растрачивал твои дары; ты жила скрягой, чтобы я мог разыгрывать роль расточителя. Так еще, в последний раз, прошу тебя: не откажи! Согласна ты остаться здесь с нашим сыном?

Жанна была не в силах проронить ни слова. Она качнула головой и повернула к нему свои глаза, полные слез. Слезы катились теперь неудержимо, и не у нее одной. Голова Ричарда откинулась назад, и с минуту все думали, что он уж скончался. Но нет! Он опять открыл глаза, зашевелил губами, Все напрягли слух, чтобы его расслышать…

– Губку, губку! – зашептал он и прибавил: – Приведите мне Сен-Поля.

Холодные лучи рассвета начали пробиваться в щели шатра. Молодого графа Сен-Поля ввел к королю де Бар; он был в цепях. Стоя теперь за изголовьем короля, Жанна приподняла его на руках своих.

– Разбейте его кандалы! – проговорил король. Сен-Поль очутился на свободе.

– Евстахий! – обратился к нему умирающий. – Мы с тобой обменялись крупными словами; не раз померялись и силой. Мои узы падут прежде, чем заря займется, а твои уж пали. Отвечай мне: Герден умер?

Сен-Поль упал на колени.

– О, государь мой! Он умер на месте, где пал. Но Богу известно, что к этому злодейству он не приложил руки своей, как и я тоже.

– Если это известно мне, я полагаю, известно и Богу, – вымолвил король со слабой улыбкой. – Но выслушай, Евстахий: я должен еще сказать тебе слово. Много я нанес обид твоему имени. Брату твоему – за то, что он порочил высокопоставленную даму и мой королевский дом; сестре твоей, присутствующей здесь, – тем, что недостаточно ее любил и слишком любил себя… Евстахий! Ты должен поцеловать ее, прежде чем я сойду в вечность.

Сен-Поль поднялся и подошел к ней: брат и сестра поцеловались, склонясь над головой короля.

Тогда Ричард снова заговорил:

– Теперь я вам скажу, что я неповинен в смерти вашего кузена Монферрата.

– О, государь!.. О, государь! – воскликнул Сен-Поль.

Жанна остановила его взглядом и сказала:

– Я повинна в его смерти! Он добивался смерти короля, а я его самого добила, поставив условием моего брака его смерть. Он заслужил ее.

– Да, сестра, он заслужил, но и я точно так же! О, государь! – вскричал он, обливаясь слезами. – Возьми жизнь мою по праву, но сперва прости меня!

– Что мне прощать тебе, брат мой? – молвил Ричард. – Поцелуй меня! Мы с тобой были добрыми друзьями в старину.

Сен-Поль поцеловал его, все рыдая. Король привстал,

– Вот чего я требую теперь от вас обоих, Сен-Поль и де Бар! – обратился он к ним. – Защищайте оба сына моего, Фулька! У Мило бумаги на его владения в Клюньи. Воспитайте в нем доброго и доблестного рыцаря. Да научите его вспоминать о своем отце с большей нежностью, нежели этот отец вспоминал о своем. Вы это сделаете, да? Скорей же, скорей!