-  "Маленькие" отвалили, возвращаются домой, - и в ответ на покачивание крыльев истребителей махнет им дружески рукой.

Это будет означать: "счастливого пути" и "счастливого возвращения".

Скоро выяснится, что путь советских бомбардировщиков действительно был счастливым, а вот истребителей подстерегала беда...

Как только летчики Щелкунова следом за балтийцами легли на курс, Жаворонков направился в Асте проверить организацию приема самолетов после ночного рейда. Убедившись в том, что служба поставлена четко, Семен Федорович покинул Асте.

Проехали, наверное, половину пути, когда генерал увидел группу самолетов, идущих на малой высоте. "Неужели наши возвращаются? Может быть, фашисты атаковали на маршруте?"

- Быстрее, - приказал генерал, охваченный тревогой.

Шофер включил третью скорость. Вдруг воздух словно раскололся, раздался страшный грохот. Сомнений не было: бомбили Кагул. Почти тотчас послышались взрывы со стороны Асте. Как видно, гитлеровцы решили одновременно покончить с советскими бомбардировщиками на обоих аэродромах. Покончить во время взлета. Но противник просчитался: бомбардировщики уже давно были в воздухе.

А наши истребители попали под бомбежку. Проводив группы Преображенского и Щелкунова, они вернулись за несколько минут до появления "юнкерсов" и не успели зарудить в капониры. Одну машину еще можно было отремонтировать, но две другие были уничтожены взрывами.

"Большая потеря", - подумал Жаворонков. Истребители были в те дни дороже золота. Многие авиационные заводы, эвакуированные на восток, еще не начали выпускать продукцию. Правда, англичане обещали прислать новые машины. Невеселая ирония сквозит в личном послании И. В. Сталина Черчиллю от 3 сентября 1941 года: "Приношу благодарность за обещание, кроме обещанных раньше 200 самолетов-истребителей, продать Советскому Союзу еще 200 истребителей". Да, на обещания Черчилль не скупился.

Аэродром был изранен. Комиссар Оганезов и командир обслуживающего подразделения Георгиади вывели на поле матросов, старшин и офицеров. Надо было спешно восстановить аэродром: приближалось время возвращения ДБ из рейда.

Приходилось бояться и другого - атаки по нашим самолетам на посадке. Это неизбежно, если фашисты поймут, что бомбили пустой аэродром. Жаворонков очень хотел, чтобы доклады экипажей "юнкерсов", атаковавших Кагул и Асте, были как можно более хвастливыми. Ведь как только группы Преображенского и Щелкунова отбомбятся по Берлину, гитлеровцы поймут, что обманулись в своих расчетах.

Жаворонков и Оганезов объехали огневые точки. Матросы заверяли, что, если их атакует даже сотня "мессершмиттов" и "юнкерсов", они не прекратят огня.

Ночь прошла в труде и тревоге, а когда с постов наблюдения сообщили, что возвращаются наши самолеты, работы на полосе были закончены.

Зарулив на стоянку, Преображенский и командиры эскадрилий пошли навстречу Жаворонкову, чтобы доложить о выполнении задачи. Из темноты перед ними вырос Оганезов - без кителя, с лопатой.

- Полюбуйтесь на комиссара! - воскликнул полковник и недоуменно добавил:-Ты что это, Григорий Захарович?

- Загораю, - устало улыбнулся комиссар.

- В самом деле, что случилось?

- Бомбили нас после вашего вылета. - Оганезов бросил лопату и посмотрел на ладони, покрывшиеся волдырями. - Вот трудовые.

Ну как после этого сказать комиссару, что смертельно устали? Всем трудно, все под огнем.

Уничтожить наши бомбардировщики с воздуха фашистам так и не удалось. К вечеру наши летчики все равно поднимались над Эзелем.

Не было рейдов на фашистскую столицу, которые можно было бы назвать легкими. Но среди смертельно опасных были самые трудные. Это когда над Балтикой бушевала непогода.

Так было в ночь на 21 августа. Самолеты в непосредственной близости от острова попали в полосу тумана. Видимость ухудшалась с каждой минутой. На пути встала сплошная облачность. Капельки воды, падавшие на плоскости, вначале казались совсем безобидными. Потом неожиданно пошел сильный снег.

Снег в августе! Такое случается нечасто. Не видно ни зги. Самолеты шли вслепую. В этом полете мастерство экипажей проходило проверку высшей строгости.

Снег прекратился, и снова струйки воды побежали по крыльям. Преображенский, известный своим хладнокровием, на сей раз не был спокоен. Он знал, что капли воды могут превратиться в лед. Так и случилось. Постепенно крылья машины становились толще на лобовой части и тяжелее, а машина неповоротливее. Падала скорость, терялась высота.

Пришлось снижаться - другого выхода не было, а потом снова набирать высоту, что потребовало дополни-, тельного расхода горючего. Некоторые в борьбе с обледенением потеряли много горючего и не могли долететь до Берлина. Пришлось атаковывать Данциг, Свинемюн-де, Либаву. До фашистской столицы, закрытой облаками, дошли три бомбардировщика.

С трудом довели летчики самолеты до базы. Не стали даже завтракать сон свалил всех.

После отдыха Преображенский сказал Ефремову:

- Перегоняй свой самолет на материк. Заменят двигатели - сразу обратно.

Ефремов едва успел зарулить на стоянку, как к Беззаботному подошла группа ДБ. Скоро он уже беседовал с однополчанами. Андрея забросали вопросами о бомбардировках Берлина. А потом он стал расспрашивать.

- Тобой особенно Плоткин интересовался, - сказал Ефремов Борзову. Как, мол, Иван без меня воюет, что нового.

- Пусть командир не беспокоится, мы тут держим марку, - ответил Борзов.

Конечно, каждому летчику хотелось быть среди тех, кто первым бомбил фашистскую столицу. Недаром группу Преображенского А. А. Жданов назвал "политической авиацией". Но и на долю Борзова, как и всех, кто из Беззаботного вылетал в бой с несвойственными для бомбардировщиков функциями истребителей танков, выпала задача первостепенной важности. Речь шла о самой судьбе Ленинграда. Как стало известно позднее, Гитлер решил "путем обстрела из артиллерии всех калибров и непрерывной бомбежки с воздуха" сравнять Ленинград с землей.

Летчики первого полка срывали людоедский план.

В дни, когда Плоткин бомбил Берлин, Борзов водил эскадрилью в район Кингисеппа. Советское информбюро сообщало, что здесь происходили наиболее ожесточенные бои.

Поговорив с Борзовым, Ефремов направился в штаб узнать, нет ли писем от жены. Ефремов зашел в авиаремонтные мастерские и оторопел: склонившись над оружейным столом, Фаина, его жена, от которой он ждал писем из Москвы, набивала патроны в пулеметные ленты.

- Похудела...

- Что ты! Вот ты похудел: Спишь мало?

- Целыми днями сплю.

И то правда: по ночам балтийцам спать не приходилось, отсыпались после ночных полетов днем... .

Андрей взял с жены слово, что она с детьми уедет в Москву, и вернулся на Кагул.

Командир 13-го истребительного авиаполка полковник Романенко едва успел выйти из штабной землянки, как его догнал запыхавшийся вестовой:

- Командующий ВВС Балтфлота требует к телефону.

Разговор с генерал-майором авиации Самохиным был короткий: из Москвы летит Герой Советского Союза Владимир Коккинаки, надо его встретить в Таллине.

В воздухе появился И-16. Он зашел один раз, второе, приземлился и перед командным пунктом остановил мотор.

Командир полка просто рассвирепел, увидев такое нарушение. Разве можно, не подрулив к укрытию, оставлять самолет? А если налетят "мессершмитты" или "юнкерсы"?

- Вы что, не можете сесть как следует? - напал Романенко на летчика.

Тот сбросил шлем, улыбнулся, протянул руку:

- Прошу прощения. Горючее кончилось. Я Коккинаки.

Так они познакомились.

- Мне на Кагул. Ставка послала помочь в подготовке к взлету в перегрузочном варианте, - кратко информировал испытатель.

Романенко приказал заправить машину горючим, дал два истребителя прикрытия, и Коккинаки, попрощавшись, полетел на Эзель.

С 22 июля по 15 августа 1941 года гитлеровцы восемнадцать раз бомбили Москву. 1700 самолетов бросил Гитлер на Москву, но достигнуть ее смогло меньше 70. Советские авиаторы и воины ПВО зорко охраняли небо Москвы. В ночь на 7 августа, когда балтийцы готовились к первому удару по Берлину, летчик-истребитель Виктор Талалихин, израсходовав в бою над столицей весь боезапас, пошел на таран и уничтожил "юнкерс".