Она знала, что это нехорошо. Король отстранился от нее. Он сел, взял свою ночную рубашку и самым мягким голос нанес беспощадный удар.

– Альена, это невозможно. Мой долг по отношению к матери и к благословенной памяти отца жениться в соответствии с их желаниями. Они бы не захотели, чтобы я женился на безвестной женщине, с которой я уже вступил в интимную связь. Не бойся, я не оставлю тебя, – добавил он. – О нашем ребенке позаботятся. Кстати, у меня всю жизнь перед глазами пример лорда Бервика. Часто говорили, что мой отец получат почти такую же большую радость от него, как и от меня. Я надеюсь, так будет и у нас.

Он быстро оделся, а потом поцеловал ее в лоб и вышел. Все это он проделал, избегая ее взгляда. Она долго лежала с сухими глазами, не в силах даже заплакать, а в голове снова и снова звучали его слова. Она не заснула до рассвета. А потом забылась на час-другой беспокойным сном. Она не знала, что делать и куда податься.

В начале июля папа сказал королю Джеймсу, что он подготовил для изгнанников дворец для постоянного проживания в Урбино, отдаленном средневековом городке среди холмов, обозревающих Адриатическое море. Он отметил, что королю следует выехать туда немедленно, ибо его присутствие в Риме доставляет неудобства. Король обрадовался, что у него теперь будет свой дом после многих бесцельных переездов, но для Альены это означало конец всем надеждам. Короля оттеснили на задний план, отослали туда, откуда он не мог причинить вреда и не имел возможности напомнить людям о своем потерянном королевстве и о том, что нужно делать, чтобы помочь ему. Теперь уже никто не верил, что он когда-нибудь вновь завоюет трон. Вот почему с ним были очень любезны и очень тверды и отправили его в такое дальнее место. С того времени, как Альена рассказала королю о своей беременности, он избегал оставаться с ней наедине. Он обращался с ней, когда они встречались, с отстраненной любезностью. Она видела, что ее выталкивают таким же образом, как и самого Джеймса. Разница была только в том, что она знала об этом, а он – нет.

Она паковала свои вещи, когда весь двор паковался, но держала их отдельно. Морис собирался вернуться в Неаполь, так как сезон в Риме почти завершился, а жара усилилась. Альена рассказала все Морису, заняла у него денег, а также пару необходимых вещей у Николетты, которая, догадавшись о ее затруднительном положении, была сама доброта и умоляла ее навсегда поселиться у них.

– Нас всех так много в Неаполе, что еще один или два не имеют значения, – говорила Николетта.

Но Альена поблагодарила ее и отказалась. Ее неожиданно охватило глубокое желание поехать «домой», в Англию, которую она оставила ребенком и с тех пор не видела. Она взяла с собой служанку Нэн и прачку по имени Мари, француженку из Авиньона. Николетта предоставила ей своего лакея. Она сказала, что беременная женщина не может отправляться в такую дальнюю дорогу без мужчины-слуги. За день до того, как изгнанный двор выехал в Урбино, она села на корабль, плывущий до Марселя.

Из Марселя она поехала в Авиньон на лошадях. Там Альена заручилась помощью папского вице-легата, который устроил ей безопасный проход через Францию в Ла-Рошель. Оттуда она на другом корабле доплыла до Шербура, где смогла сесть на капер до Фолкстоуна. Все были с ней добры во время путешествия, то ли из-за ее положения, то ли из-за того, что она была очень женственной.

– Что же сказал тебе король, когда ты прощалась с ним? – спросила, наконец, Аннунсиата, когда вся история была изложена.

Альена посмотрела несколько пристыженно.

– Я не сказала ему, что уезжаю. Я бы не смогла этого вынести. Думаю, если бы я могла, он стал бы просить меня остаться, и я уступила бы ему. Поэтому я уехала тихо и передала ему письмо через слугу, которому доверяла.

Помолчав, Аннунсиата нерешительно спросила:

– Интересно, не думаешь ли ты, что если бы ты поехала в Урбино?.. В уединенном месте, как этот городок, без новостей из Модены, и когда ты рядом с ним, когда ребенок в тебе растет, а ты хорошеешь день ото дня, он бы наверняка на тебе женился?

Альена печально посмотрела вдаль.

– Да, возможно. Я думаю, ты права. Я думала об этом, конечно, но там была задета моя гордость. Я бы не стерпела, чтобы он взял меня в жены вместо кого-то, кто лучше меня. Без сомнения, это моя ошибка и я буду страдать из-за нее, но я такая, какая есть. Во мне королевская кровь, и я не желаю быть отвергнутой из-за дочери итальянского герцога, хотя бы и с титулом принцессы, а я – не более чем дама сердца.

Аннунсиата посмотрела на нее с жалостью и сочувствием.

– Я понимаю, – сказала она.

В юности у нее была такая же гордость.

– Что нам лучше сказать слугам? – спросила Аннунсиата. – Я считаю, что ты останешься здесь, в Шоузе, насовсем. Со временем он будет принадлежать тебе. А после тебя – твоему ребенку. Все мои земли останутся тебе. Карелли и Морис не хотят их. Мориса не заботит материальное благополучие, а с тех пор, как Карелли последовал примеру Бервика и принял французское подданство, он уже не может вернуться в Англию.

– А что с его дочерью? Он может захотеть передать землю ей, – проговорила Альена с мелькнувшим выражением недоумения.

– С его дочерью? – удивленно переспросила Аннунсиата. – С дочерью Карелли? Не мог же он жениться, не сообщив мне?

– Нет, он не женился. В общем, я полагаю, что она его дочь, – ребенок Дианы ди Франческини, – родившаяся в декабре в прошлом году. Совершенно восхитительная малышка. Так Морис сказал, он видел ее, когда брал Николетту в Венецию. Но Морис думает, что все дети совершенны, особенно девочки.

Аннунсиата пристально посмотрела на нее. Ее ум напряженно работал.

– Во время побега? – произнесла она. – Возможно, я думаю, даже очень похоже, ведь они представлялись мужем и женой. Но она сказала, что никогда не выйдет за него замуж.

– Диана и не вышла. Она великолепна, так говорит Морис. Она просто родила ребенка, отказавшись обсуждать это, и заставила всех принять этот факт. Диана не сказала, что это ребенок Карелли даже Морису, но сомнений быть не может, раз она назвала дочь Карелией. Пожалуй, мне следует сделать то же, – добавила Альена с невеселой улыбкой. – Я не скажу миру ничего о моем ребенке. Я не унижусь до объяснений. Как твоя дочь, как твоя наследница я могу себе позволить быть гордой, величественной и молчаливой. То, что может сделать Божественная Диана, может сделать и Альена Тьма. Ты поддержишь меня, мама?

Аннунсиата радостно улыбнулась.

– Ты, должно быть, слышала о страдании, известном как жажда материнства, которое обуревает женщин, когда они уже не могут рожать? Ты и я будем жить здесь, в Шоузе, в комфорте и изобилии и воспитывать твоего ребенка, и бросим вызов миру. В конце концов...

Она колебалась, и Альена вопросительно подняла брови.

– В конце концов, – продолжила Аннунсиата, осознав, что время для такой предосторожности давно прошло, – я сделала это раньше, когда ты родилась, хотя и с меньшей самоуверенностью.

– Будем надеяться, что это девочка, – заметила Альена, вдруг поняв, что Аннунсиата высказала больше, чем заключено в словах, о том, чьей она была дочерью.

Ребенок родился 11 ноября, в день святого Мартина[51] и день рождения отца Альены. Совпадение очень сильно потрясло Аннунсиату. Альене уже исполнилось тридцать, немалый возраст для рождения первого ребенка, и роды проходили тяжело. Когда все кончилось, Альена произнесла:

– Слава Богу, что мне не придется рожать другого.

Ребенок оказался девочкой, длинной, темнокожей малышкой с большим носом и черными волосами.

– Безусловно, Стюарт, – воскликнула Аннунсиата. – Она будет высокой, как и ее отец. Как ты ее назовешь?

– Я думаю, Марией-Луизой, в честь моей бедной принцессы, упокой Бог ее непорочную душу.

– Принцесса Мария-Луиза! – произнесла Аннунсиата, поднимая ребенка и шагая с ней по комнате. – Это звучит хорошо. Хорошее имя для принцессы Англии.