Джон хохотал, но в глазах его блестели слезы.

– Джэн, Джанни, я счастлив, что вновь вижу тебя! Странно, но когда я думал о тебе, то всегда представлял тебя таким, каким ты был тогда... Я напрочь позабыл, что люди меняются, что они стареют...

Джэн протянул руку и взъерошил светлую бороду Джона:

– Ты, наверное, хочешь, чтобы и у тебя появились благородные седины – так ты станешь еще солиднее. Но и без того перемен довольно, – добавил он с грустью, но тут же воодушевился: – Хотя достаточно и перемен к лучшему: вот, например, этот юный греческий бог рядом с тобой, должно быть, и есть твой сын Томас. Рад видеть тебя, мальчик, – твою руку!

Томас подъехал, улыбаясь, и склонился, пожимая руку Джэна – а тот придирчиво осмотрел юношу, словно пытаясь понять, каков он по характеру – затем дружески хлопнул его по плечу и вновь обратился к Джону:

– Ну-ка, братец, поехали – если хочешь, поезжай чуть впереди: мне надо кое о чем с тобой перемолвиться, пока мы не приехали домой.

Джон вопросительно взглянул на Джэна:

– Я подозревал, что неспроста ты встречаешь меня тут, один...

Джэн улыбнулся своей прежней хитрой улыбкой, обнажившей острые белые зубы:

– Я просто спал и видел, что ты едешь – дождаться не мог! И все дела!

Джон дал знак своим людям и Томасу поотстать от них немного, и после нескольких взбрыкиваний, сопровождаемых недовольным храпом, Кестрел соизволил, наконец, пойти бок о бок с гнедым жеребцом Джэна. Первым заговорил Джон:

– Полагаю, хочешь разъяснить мне положение дел в усадьбе Морлэнд.

Джэн кивнул:

– Последнее время нам всем непросто. У нас много серьезных перемен – в основном, печальных. Смерть твоего отца…

– Упокой Господь его душу, – отозвался Джон, осенив себя крестным знамением. Губы Джэна скривились в иронической ухмылке.

– Да, вот и еще перемена... Послушай, Джон, я знаю, что моя мать писала тебе – и теперь хочу рассказать тебе все сам. Кажется, все ополчились против меня и моей бедняжки Мэри. Одна из причин – то, что я изменил вере отцов. Но новая религия мне вполне по душе, и кажется мне истинной. Знаю, многих протестантов обвиняют в агрессивности, в том, что они всячески пытаются подмять католиков... Но я не таков, поверь, – и вовсе не собираюсь тебя переделывать или запрещать тебе верить в то, что кажется тебе истиной – но того же хочу и от тебя.

Джону стало неловко.

– Это не зависит от меня, Джэн. Я лишь следую учения Святой Матери Церкви и исполняю то, что велит священник...

– Вот в этом-то для меня и состоит главная трудность: я люблю думать самостоятельно. Но я хотел поговорить с тобой о другом – о наследстве Морлэндов.

– Да, конечно...

– Не знаю уж, что тебе там понаписала мать...

– Лишь то, что ты вознамерился отобрать усадьбу Морлэнд у законного наследника, – сухо ответил Джон.

– А это кто такой, интересно знать? – Джэн развернул коня и встал лицом к лицу с Джоном, глядя тому прямо в глаза: – Я не ночной тать, Джон! Тут царил хаос, дети один за другим покидали усадьбу. Ровным счетом некому было наследовать твоему отцу, кроме каких-то чужаков – вот мне и подумалось, что куда справедливее будет, если усадьба перейдет к моим детям, а не к какому-нибудь неженке-южанину, которому на все наплевать.

– А как же сын Джейн – Неемия, или как там его?

– Джейн и Иезекия не хотят, чтобы он становился наследником. Они хотят, чтобы он владел Шоузом – точно так же, как ты от всего сердца желаешь, чтобы усадьба у Лисьего Холма перешла к Томасу. Так кто же остается? Мой Николас – хороший мальчик, женат на Селии Баттс, и у них уже есть сын и наследник. Где же тут преступление?

Джон вопросительно глядел на Джэна:

– Но вот чего я совершенно не пойму – с какой стати тебе на ум взбрело, будто твой сын имеет право на наследство? Я знаю, что тетя Нэн в девичестве Морлэнд, но тебя усыновил Джеймс Чэпем, а вовсе не она...

Глаза Джэна беспокойно забегали, но он овладел собой:

– Когда в детстве я звал тебя братом, это были не пустые слова... Джон, я твой брат – твой старший брат. Я старший сын твоей матери.

Наступила тишина, нарушаемая лишь похрапыванием лошадей, щиплющих пожухлую траву, да звоном удил. Кестрел, вознамерившись дотянуться до какой-то особенно аппетитной на вид былинки, дернул головой – Джон автоматически натянул поводья, но тут же, вздохнув, спешился.

– Лучше тебе рассказать мне все начистоту, – сказал он. – Присядем-ка и потолкуем.

Он знаком велел одному из своих людей приглядеть за лошадьми. Потом они с Джэном сели на пригорке – и Джэн выложил Джону всю правду. Джон молча выслушал Джэна, ни на секунду не сводя странных своих глаз с его лица – а Томас, не слезая с седла и лишь вынув из стремян ноги, разминал затекшие мускулы и терялся в догадках: что могло в одночасье так опечалить этих двух взрослых? Старшие, как он уже успел понять, любят пользоваться некими странными категориями, например, честь, долг, добродетель, нравственность... Мир же Томаса был куда проще: в нем существовало деление лишь на «Приятное Для Томаса» – и, соответственно, «Неприятное Для Томаса».

Наконец, Джон со вздохом произнес:

– Я понял, что своего рода оправдание у тебя все-таки есть – хотя оно довольно странное и двусмысленное... И если бы впрямь никого не осталось – тогда твои дети вправе были бы унаследовать имущество Морлэндов. Но прямые наследники все же есть – если не Неемия, то дети Мэри. И есть еще Томас...

– Да... – Джэн задумался. – Есть еще Томас. А как ты мыслишь себе его будущее?

– Хочу, чтобы он возвратился со мной домой, к Лисьему Холму, и стал там хозяином, когда меня не станет. Но когда я умру, кто знает, что взбредет ему на ум? Знаешь, хватит разглагольствовать – поехали! В конце концов, я зверски проголодался.

Он встал и щелкнул пальцами, подзывая лошадь. Но Джэн перехватил его локоть и рывком развернул Джона лицом к себе.

– Что ты будешь делать? – спросил он тихо, но страстно. Джон с грустью посмотрел на него – и вновь с болью в сердце ощутил, что старый мир мертв, а те, кто населял его, ушли безвозвратно... Перед ним стоял совсем не тот Джэн, с которым он вместе вырос.

– В этом, как и во всем, я постараюсь поступить по справедливости. Большего я тебе обещать не могу.

Они вскочили в седла и поскакали вперед.

Все выглядело в точности как прежде – дом, меблировка, сады и парки, но совершившиеся перемены от этого воспринимались еще болезненнее. А вид тети Нэн, всегда такой красивой и элегантной, энергичной и властной хозяйки дома – а теперь морщинистой и скрюченной, прикованной к креслу, с лицом, носящим на себе отпечаток физических страданий, и к тому же старой, невероятно дряхлой, было снести всего труднее... Отец Джона лежал в могиле, сестра его Леттис тоже, домом заправляла чужестранка, Джин Гамильтон, а делами поместий ведал Джэн Чэпем под неусыпным взором его матери – ведь единственным наследником был шестилетний ребенок. Джон был горько опечален, расстроен – и к тому же чувствовал себя ограбленным. Усадьба Морлэнд – дом его детства, и связанные с ним ощущения смысла жизни, единства и неделимости семьи, канули в Лету... Ведь это был дом его горячо любимой матери – и вот, она снова умерла для него... Как отчаянно жалел Джон, что согласился приехать! И понимал, как прав был все эти годы, отказываясь навестить родню…

Томас же был в полнейшем восторге, и не понимал, отчего это отец не привозил его сюда прежде. Просторный дом, шикарная обстановка, изысканные яства, красивые, элегантные, благовоспитанные и благоухающие духами люди – все это так непохоже на темные, нечистые, с низкими потолками покои его родного дома, населенные смуглыми, частенько немытыми и грубыми людьми... А здесь слуг пруд пруди, и все они были отлично вышколены, стол великолепно сервирован, а смена блюд обставлялась с церемониальной торжественностью... Постель была мягка как пух, и в любой момент можно потребовать горячей ванны. Словом, он тотчас же понял, что попал в такое место, где куда больше «Приятного Для Томаса», нежели «Неприятного Для Томаса»...