В несуществующем рассказе "Могила командора" такую задачу без затруднения решает наш капитан, выписав несколько цифр из таблицы лунных приливов и взяв дополнительно пеленг со спутника.
Был он хозяйственной хватки мужик, Кузьмин, пил водку, настоянную на "золотом корне". Выпивал два литра и говорил: "Ну и что такого, в этом корне? Только голова от него болит". Больше всего боялся жены, считался с ней, - вот кто любил жену, так любил! Когда у одного матроса обнаружили сифилис, Кузьмин специально пошел провериться, хотя капитанам не обязательно. Напугал молоденькую докторшу, но ушел спокойный: "Если такую напугал, то и с женой справлюсь". Но еще больше жены капитан Кузьмин обожал дочь. Хотя и ругал ее последними словами, - из-за воображаемого страха за нее. Отчего-то он боялся, что дочь не выйдет замуж, родит в девках, осрамит его и жену. Кузьмин совершил для себя великий подвиг: выдал замуж дочь - и умер. Я прицепился к нему в рассказе и вроде как поставил в вину, что он обидел командора Беринга. Запасшись грибами, ободрав кусты невиданно сочной рябины, пожалев, что не может "привести на веревочке" домой остров Беринга, торопясь приступить к варениям и солениям на судне, Кузьмин говорит, облегчаясь, морякам, толпящимся вокруг могилы командора: "Насмотрелись, чего смотреть-то? Забрался сюда, а выбраться можно было - как два пальца обосцать!.."
Меня интересовали вот такие простенькие эффекты, которые при трении с чем-то величавым - пусть то Витус Беринг или тишина Командор - создавали электрическую дугу.
В рассказ "За водой" положен случай: внезапно кончились припасы пресной воды. Нет ничего правдоподобнее и в то же время не укладывающегося в голове: негде напиться в океане! Период штормов, к водопадам не подойти; мы остались без кружки питьевой воды. После долгих блужданий, розысков, испытав неимоверную жажду, с грехом пополам залились в бухте Консервная, не так уж и далеко от Владивостока, то есть почти вернулись из плавания, чтобы опять уйти. Боцман Бережной, недоверчивый, все время находившийся в подозрении, что мы неспроста опростоволосились, посылает меня в трюм проверить вентиль: нет ли какой утечки? Там я застигаю врасплох моториста Лалу, который умел мастерски вырезывать чертей из мореного дерева. Лала выпускает драгоценную воду в сток. Сидит на карачках и смотрит заворожено, как вода выливается... Пожилой моряк, он что, в своем уме? И это после того, как трое суток лежали пластом! Вон как у поварихи высохли губы... Ходила, молила: "Слюны дай!" Лала ответил - выписываю его слова из судового журнала: "Приснилось: заходит сосед, бухгалтер. Жена денег моих еще не получила, а он предлагает: "Хочешь, я одолжу? - и смотрит так, как не на мою жену..." Ничего себе объяснил! Из-за этого, что ли, воду выливал, что его жену хочет соблазнить бухгалтер? Притом, приснившийся во сне? Боцман Бережной, уже стоявший рядом и слышавший бредни Лалы, сказал ему возмущенно: "Хватит пизду в лапти обувать! У тебя и жены никогда не было... - и объяснил мне: - Привык без воды жить. Вот и выливает". Что-то я в этом Лале увидел, хотел описать, нечто такое пригрезилось в нем, достойное рассказа.
В "Циклоне "Мария" молодой матрос одержим любовью, поджегшись ею случайно на стоянке в порту. Любовь моряка, закручиваясь по спиралям циклона, достигает апогея, когда кажется, что моряк пропадет, не в силах ее нести. Потом, когда циклон умирает, выдыхается и любовь, исчерпав себя на витках стихии. Тут есть некое противоречие с предыдущим замыслом, но именно такое противоречие и составляет суть натуры моряка.
Мог бы достичь высоты, если б справился с рассказом "Конец света". Вот его содержание: в бухте, куда судно сносит циклон, моряки обнаруживают селение. Недавно еще никого не было; один китовый слип. Здесь швартовались китобойные суда, вырабатывали ценный лечебный продукт - спермацевт. Вдруг приехали люди, чтоб обживать дикое место. Понастроили бараков: улица Ленина, стена "Лучшие люди". И через все селение - очередь в магазин. Там лучшим людям отпускают по талонам привозное варенье. Мир вроде бы такой знакомый, и его мы готовы бы воспринять, придя домой. Но здесь, на территории великих островов, этот мир, завезенный, как червивое варенье, кажется так странен, ужасающе убог и дик, что кто-то из моряков, обалдев от увиденного, произносит слова, ставшие названием: "Конец света!"
Конечно, все это надо читать... что говорить о невоплотившемся? Но я говорю не столько о рассказах, как о самом себе: что во мне возникало, умирая, разлетаясь в щепки от детонации тоски.
Остался лишь в наброске рассказ "Служба цунами". Возник он так. Мы встретили на острове семейную пару, отшельников: ловят рыбу, косят сено. А заодно при Службе цунами. Была на этом островке, в бухте Китовая, станция с аппаратурой, улавливающей подводные землетрясения, при которых возникают гигантские волны. Много написано об этих волнах необыкновенной высоты. Я привел один факт: волна цунами, неслышно подойдя к бухте Китовая, подхватила случайно стоявшую там рыбацкую шхуну и, перебросив через сопку, опустила в другую бухту, на другой стороне сопки. Притом, так осторожно, что никто из команды не пострадал. Вот до этого случая мы и появились там. Познакомились: мужик староватый, немой. Объяснил нам на пальцах, что может отдать в пользование жену - в обмен на патроны. Жена в возрасте, но оказалась способная к матерому сексу. Упорно не снимала с головы низко повязанный платок. Один матрос этот платок сорвал. На лбу у нее вытатуировано: "Я изменила Родине". Была из хохлушек, осужденных и сосланных после войны за связь с немцами. Вот, собственно, и все; и еще: оба они погибли во время цунами. Из этого случая я собрался создать рассказ-реквием "Служба цунами" о двух очерствевших душах, потерявших все точки соприкосновения, посылавших в эфир на волне цунами сигналы собственного бедствия.
Прежде чем закрыть эту папку с несочиненными рассказами, которые чем-то милы мне, упомяну еще об одном из них, "В волнах", - раз уж зацепил тему морских волн. Простенькая женщина, влюбчивая и обманутая, приезжает по ложному адресу на необитаемый остров, думая, что там ее ждет друг. Тот лишь посмеялся, а реальность такова: упущен последний пароход с материка. Как зимовать здесь с маленьким ребенком? Сам по себе такой сюжет не привлек бы моего интереса, если б я его не сопряг с тем, что меня занимало: с еще одной загадкой Командор - с гигантскими водными провалами, возникавшими при наложении диаметрально противоположных и разновеликих стихий, - то, что мы в полной мере испытали на себе на Курилах и Командорах, - стихии моря и океана, существовавших как бы вместе, но действовавших не заодно. Попадаешь в яму, точно как по Эдгару По, только не надо паниковать. Можешь бросать весла - и отдыхать. Ты защищен, спрятался от ветра. Тебя защищают громадные стенки волн; и эта водная яма, в которой ты про все забыл, дрейфует, не стоит на месте. Есть в ней опьяняющее свойство, что я описал в "Полынье", и есть и электромагнитное, вызывающее помехи в эфире, расстраивающее природную акустику китов. Я видел целое кладбище погибших китов возле бухты Корабельная, и могу, со слов Белкина, сказать: эти животные, обладающие электромагнитными радиоимпульсами, попадаются на таких вот участках моря, где волны, наслаиваясь, создают ложный радиокоридор. Попадая в этот "коридор", киты "выбрасываются" на берег. О китах я замышлял отдельный рассказ. А то, что "В волнах", - так это волны, которые создают глубочайшие провалы, какие бывают и в человеческой жизни. Воздух в волнах, сжимаемый в газ, одурманивает сознание, объясняя грезы и слезы, и потерянные мечты. Все это испытал сам, записал, привез, но так и не донес до стола. Я перечислил лишь некоторые из четырнадцати моих неполучившихся рассказов, и думаю сейчас о них, как о детях, которым не выпало явиться на свет божий.
В этой связи припоминаю случай с разноцветными камешками, которыми славны Командоры: опалы и яшма, и дикие изумруды. Я набрал их на отмели в дельте ручья Буян, переложив сырым песком в банке "Фуруно". Непросто их было обнаружить, увидеть в ледяной воде, понять ее прозрачность и приспособить глаза. Выхватывая камешки в паузах отлива, я слышал звоны, похожие на удары судового колокола. Создавали их захваченные водопадом и крутящиеся в нем пузыри воздуха. Такие вот пузыри, только газовые, станут средой обитания для героев моей "Полыньи", рассеянных течением, спящих в наркотическом забытьи в глубинах океана... Я был богачом, владельцем банки "Фуруно" с драгоценными камнями. Но ненадолго, так как выронил ее, когда плыли обратно. Свесясь с бота, я смотрел с помрачением в душе, как они тонут, мои камешки, и, посверкивая, устилают дно. До них нельзя уже и дотянуться. Я так застудил руки, что с трудом удерживал в пальцах карандаш. Лежа на койке, под качание судна, возню тараканов на переборках и храп ребят, я выводил корявую строку: "Вот это и будет теперь согревать далеко и будет о чем писать".